Дорогие ребята!

В ваших руках уникальные книги.

Это необыкновенные истории путешествий известных российских географов в Арктику и Антарктику, Сибирь и Китай, Тянь-Шань и другие далекие и неизведанные земли.

Здесь вас ждет рассказ о том, как на протяжении столетий открывались новые страны и целые континенты, как менялась карта мира, приобретая свои современные очертания.

Если вы мечтаете увидеть мир, познакомиться с обычаями населяющих его народов, узнать о маршрутах великих путешественников — эти книги для вас!

Историю географических открытий писали Фаддей Беллинсгаузен и Иван Гончаров,

Витус Беринг и Николай Миклухо-Маклай, Иван Крузенштерн и Николай Пржевальский, а также многие другие члены Русского географического общества. Надеюсь, что их воспоминания и путевые заметки подвигнут вас на изучение России и географии мира.

Приятного путешествия в самые удивительные уголки Земли!

Член Попечительского Совета Русского географического общества, Председатель Совета директоров Холдинга «ЕВРОЦЕМЕНТ груп»

Филарет Ильич Гальчев

РУССКОЕ

ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ

ОБЩЕСТВО:

История и современность

Русское географическое общество (РГО) было основано по высочайшему по­велению императора Николая I в 1845 году. Идея о создании Общества принад­лежала адмиралу Ф. П. Литке, воспитателю будущего первого Председателя РГО Великого князя Константина Николаевича. Задачей новой организации было «собрать и направить лучшие молодые силы России на всестороннее изучение родной земли».

Среди учредителей РГО были знаменитые мореплаватели: адмиралы Ф. П. Литке, И. Ф. Крузенштерн, Ф. П. Врангель, П. И. Рикорд; члены Петербургской Академии наук: естествоиспытатель К. М. Бэр, астроном В. Я. Струве, геолог Г. П. Гельмер- сен, статистик П. И. Кеппен; видные военные деятели (бывшие и действующие офицеры Генерального штаба): генерал-квартирмейстер Ф. Ф. Берг, картограф М. П. Вронченко и М. Н. Муравьев; представители русской интеллигенции: лингвист В. И. Даль и князь В. Ф. Одоевский.

Вот как охарактеризовал сущность Русского географического общества знаме­нитый географ, путешественник и государственный деятель П. П. Семенов-Тян- Шанский: «Свободная и открытая для всех, кто проникнут любовью к родной земле и глубокой, несокрушимой верой в будущность Русского государства и русского народа, корпорация».

С момента основания Русское географическое общество не прекращало своей деятельности, однако название организации неоднократно изменялось: свое со­временное имя оно носило в 1845—1850, 1917—1926 г.г. и с 1992 г. по настоящее время. Именовалось Императорским с 1850 по 1917 г. В советское время называлось Государственным географическим обществом (1926—1938) и Географическим обществом Союза ССР (или Всесоюзным географическим обществом) (1938—1992).

В разные годы Русским географическим обществом руководили представители Российского Императорского дома, знаменитые путешественники, исследователи и государственные деятели. Председателями Русского географического общества были: Великие князья Константин Николаевич (1845—1892) и Николай Михай­лович (1892—1917), а Вице-Председателями являлись: Ф. П. Литке (1845—1850, 1857—1872), М. Н. Муравьев (1850—1856), П. П. Семенов-Тян-Шанский (1873—1914), Ю. М. Шокальский (1914—1917). С 1931 г. Обществом руководили Президенты: Н. И. Вавилов (1931—1940), Л. С. Берг (1940—1950), Е. Н. Павловский (1952—1964), С. В. Калесник (1964—1977), А. Ф. Трешников (1977—1991), С. Б. Лавров (1991—2000), Ю. П. Селиверстов (2000—2002), А. А. Комарицын (2002—2009), С. К. Шойгу (2009 — по настоящее время).

Русское географическое общество внесло крупнейший вклад в изучение Евро­пейской России, Урала, Сибири, Дальнего Востока, Средней и Центральной Азии, Кавказа, Ирана, Индии, Новой Гвинеи, полярных стран и других территорий. Эти исследования связаны с именами известных путешественников Н. А. Се- верцова, И. В. Мушкетова, Н. М. Пржевальского, Г. Н. Потанина, М. В. Певцова, Г. Е, и М. Е. Грумм-Гржимайло, П. П. Семенова-Тян-Шанского, В. А. Обручева, П. К. Козлова, Н. Н. Миклухо-Маклая, А. И. Воейкова, Л. С. Берга и мн. др.

Другой важной традицией РГО была связь с русским флотом и морскими экспедициями. В числе действительных членов Общества были знаменитые мор­ские исследователи: П. Ф. Анжу, В. С. Завойко, Л. А. Загоскин, П. Ю. Лисянский, Ф. Ф. Матюшкин, Г. И. Невельской, К. Н. Посьет, С. О. Макаров.

В императорский период почетными членами Общества избирались члены иностранных королевских фамилий (например личный друг П. П. Семенова-Тян-

Шанского бельгийский король Леопольд Второй, Турецкий султан Абдул Гам ид, британский принц Альберт)» известные иностранные исследователи и географы (барон Фердинанд Рихтгофен, Роальд Амундсен, Фритьоф Нансен и др.).

Крупнейшими благотворителями, направлявшими значительные средства на поддержку Общества, были: купец П. В. Голубков, табачный фабрикант Жуков, его именем была названа одна из престижнейших премий ИРГО — Жуковская. Особое место среди меценатов Русского географического общества занимают золотопромышленники Сибиряковы, финансировавшие целый ряд экспедици­онных и просветительских проектов.

В 1851 г. открылись два первых региональных отдела Русского географического общества: Кавказский в Тифлисе и Сибирский в Иркутске, затем создаются отделы: Оренбургский, Северо-Западный в Вильно, Юго-Западный в Киеве, Западно-Си­бирский в Омске, Приамурский в Хабаровске, Туркестанский в Ташкенте. Они проводили обширные исследования своих регионов. К 1917 г. ИРГО насчитывало 11 отделов (включая штаб-квартиру в Санкт-Петербурге), 2 подотдела и 4 отделения.

В советское время работа Общества изменилась. РГО сосредоточилось на от­носительно небольших, но глубоких и всесторонних региональных исследова­ниях, а также крупных теоретических обобщениях. Значительно расширилась география региональных отделений: по состоянию на 1989—1992 гг. в ГО СССР работало Центральное отделение (в Ленинграде) и 14 республиканских отделений.

В РСФСР насчитывалось 18 филиалов, 2 бюро и 78 отделов.

Русским географическим обществом были заложены и основы отечественного заповедного дела, идеи первых российских ООПТ рождались в рамках Постоян­ной природоохранительной комиссии ИРГО, создателем которой был академик И. П. Бородин.

Важнейшим событием стало создание постоянной комиссии Императорского Русского географического общества (ИРГО) по изучению Арктики. Итогом ее работы стали всемирно известные Чукотская, Якутская и Кольская экспедиции. Отчет об одной из арктических экспедиций общества заинтересовал великого ученого Д. И. Менделеева, разработавшего несколько проектов освоения и ис­следования Арктики. Русское географическое общество стало одним из органи­заторов и участников Первого Международного полярного года, в ходе которого были созданы автономные полярные станции в устье Лены и на Новой Земле.

При содействии Русского географического общества в 1918 г. было создано первое в мире высшее учебное заведение географического профиля — Геогра­фический институт. А в 1919 г. одним из наиболее известных членов Общества В. П. Семеновым-Тян-Шанским был основан первый в России географический музей. В период расцвета его коллекции занимали третье место в России после Эрмитажа и Русского музея.

В советский период Общество активно развивало новые направления деятель­ности, связанные с пропагандой географических знаний: была учреждена комиссия соответствующего направления, открыто Консультативное бюро под руководством Л. С. Берга, начал свою работу знаменитый лекторий им. Ю. М. Шокальского.

В ноябре 2009 года Президентом Русского географического общества был из­бран С. К. Шойгу, был сформирован представительный по составу участников Попечительский Совет, председательство в котором принял на себя Президент России В. В. Путин.

Сегодня в Русском географическом обществе насчитывается около 13 ООО чле­нов в России и за рубежом. Региональные отделения имеются во всех 83 регионах Российской Федерации.

Основными направлениями деятельности Русского географического обще­ства являются экспедиции и исследования, образование и просвещение, охрана природы, издание книг, работа с молодежью.

РГО является некоммерческой организацией, не получает государственного финансирования.

Фердинанд Петрович ВРАНГЕЛЬ (1796—1870)

Адмирал Фердинанд Петрович Врангель, знаменитый российский мореплаватель и полярный исследователь, прожил такую жизнь, что о ней можно написать приключенческий роман. Многое из увиденного и пережитого нашло отражение в его собственных книгах. Он — автор пользовавшегося европейской популярностью географического бестселлера «Путешествия по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю», а также интереснейших «Путевых записок» о путешествии в Америку, «Дневника путешествия из Ситки в Санкт-Петербург через Мексику» и других описаний его многочисленных странствий.

Окончив в 1815 году Морской корпус, Врангель мичманом участвовал в кругосветном плавании В. М. Головнина на шлюпе «Камчатка». В 1820—1824 годах возглавлял Колымский отряд экспедиции для поисков северных земель, в том числе — острова, названного впоследствии его именем. Окончательно доказал существование Северо- Восточного морского прохода. В 1825—1827 годах возглавлял русскую кругосветную экспедицию на корабле «Кроткий». Ныл главным правителем русских поселений в Америке, директором Российско-Американской компании, морским министром.

Ф. П. Врангель стал одним из учредителей Русского Императорского географического общества, усилиями которого российская географическая наука приобрела мировой статус.

Ф. П. Врангель

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СИБИРИ И ЛЕДОВИТОМУ МОРЮ

Книжная серия «Великие русские путешественники» издается на средства Русского географического общества в рамках целевого финансирования члена Попечительского Совета Общества, Председателя Совета директоров Холдинга «ЕВРОЦЕМЕНТ груп» Филарета Ильича Гальчева.

Врангель Ф. П.

В 81

Путешествия по Сибири и Ледовитому морю / Ф, П. Врангель. —

М.: Эксмо; Око, 2014,— 480 с.: ил.— (Великие русские путешествен­ники).

ISBN 978-5-699-67388-9

Выдающийся русский мореплаватель, почетный член Петербургской Ака­демии наук, правитель русских поселений в Америке, морской министр, госу­дарственный деятель, стоявший у истоков создания Русского Императорского географического общества, адмирал Фердинанд Петрович Врангель (1797 —1870) прожил жизнь, полную невероятных приключений и опасных путешествий.

Его заслуги перед российской географической наукой неоценимы. Он со­вершил три кругосветных путешествия. В 1820 — 1824 гг. возглавлял Колымский отряд экспедиции для поисков северных земель, в том числе — острова, назван­ного впоследствии его именем. Окончательно доказал существование Северо- Восточного морского прохода. Был главным правителем русских поселений в Америке, директором Российско-Американской компании, морским министром.

Читатели во всем мире уже 170 лет со жгучим интересом читают его «Пу­тешествие по Сибири и Ледовитому морю», которое — уникальный случай — в иностранных переводах начало выходить еще до первого отечественного издания и стало мировым географическим бестселлером. Это книга, полная прекрасных описаний природных богатств Сибири, быта и нравов населявших ее народов, пережитых в экспедициях опасностей и испытаний.

УДК 910 ББК 26.89

Разработка серии — М. Пименова Оформление переплета — Е. Вдовиченко Дизайн книги — И. Осипов

Ф. П. ВРАНГЕЛЬ (1796—1870). ОЧЕРК ЖИЗНИ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Разносторонний ум, кипучая энергия, непреклонная воля отличали Ф. П. Врангеля с ранних лет. Ему по праву при­надлежит почетное место среди выдающихся русских деятелей прошлого века. Адмирал, почетный член Академии Наук, член Государственного совета, Врангель был не только выдающимся ученым и моряком, совершившим два кругосветных плавания, но и крупным государственным деятелем России XIX века. Он состоял несколько лет правителем русских владений в Северной Америке и многое сделал, чтобы сохранить эти владения за Россией. Врангель был одним из основателей Русского географического общества, отметившего недавно 160 юбилей своей пло­дотворной деятельности. В течение ряда лет Врангель был морским министром, директором департамента корабельных лесов, директором гидрографического департамента, членом комитета по защите берегов Балтийского моря. Он принимал самое ближайшее участие в реорганизации журнала «Морской Сборник», который приобрел значение передового общественного журнала своего времени.

Но, несомненно, жизненным подвигом Врангеля, снискавшим ему мировую известность, являлся его поход к северным берегам Восточной Сибири (1820— 1824). Во время этого похода Врангель собрал богатые научные результаты. Вме­сте с Матюшкиным он наметил на карте к северу от мыса Якан существование тогда еще неизвестной земли. Спустя сорок с лишним лет, в 1867 году, командир китобойного судна Лонг в этом месте открыл землю, которая известна ныне под именем острова Врангеля.

 

1

Фердинанд Петрович Врангель родился в Пскове 29 декабря 1796 года. Шести­летним мальчиком он любил, несмотря ни на какую погоду, бродить в окрестностях города по лесам и лугам, кататься с товарищами на лодке, играть в индейцев. Его семья обладала весьма скудными средствами и принуждена была отдать детей на воспитание к более состоятельным родственникам. Когда он подрос, его отдали учиться в Морской корпус. Это событие произошло вскоре после смерти роди­телей Врангеля — в 1807 году* Мальчик писал своим сверстникам и знакомым: «карьера моя устроена — я отправляюсь в Морской корпус».

Будущего морского офицера глубоко интересовала география, море, дальние страны. Его мечты о больших морских походах подогревались разговорами с моряком, участником кругосветного плавания Крузенштерна. Увлекательные рассказы о дальних, полных приключений странствованиях оставили неизгла­димый след в воображении впечатлительного мальчика. Уверенный, что рано или поздно он осуществит свое стремление, юный Врангель предусмотрительно стал готовиться к будущим плаваниям. Он уже тогда ясно понимал, что крепкое здоровье и выносливость — верный залог успеха. И одиннадцатилетний маль­чик, не щадя себя, принялся тренировать и закалять свой организм, еще слабый и хрупкий. В двадцатипятиградусный мороз он выбегал распаренным из бани и, сбросив простыню, катался голым по снегу. Он прогуливался босиком по льду, питался самой скудной и грубой пищей, постоянно занимался гимнастическими упражнениями.

Впоследствии, во время своего путешествия в Арктику, в трудных, многоднев­ных переходах он убедился, как много значит физическая закалка.

В науках Врангель обнаружил отменное прилежание и выдающиеся способ­ности. Он все время был первым среди учеников и окончил корпус также первым. Насколько можно судить по сохранившимся документам, за годы учебы в корпусе Врангель не подвергался дисциплинарным взысканиям. Но царившая там система воспитания с применением порки за всякий пустяк его глубоко возмущала. Впо­следствии на страницах «Морского Сборника» он открыто и смело критиковал палочную дисциплину, положенную в Морском корпусе в основу воспитания будущих офицерских кадров военного флота.

Над Россией в те годы собирались тучи грозной опасности. В 1812 году на рус­скую землю вторглись армии Наполеона, приведшего с собой «двунадесять язы­ков». Разгорелась Отечественная война.

Бородино. Пожар Москвы. Отступление и разгром армий завоевателя. Поход русских войск за границу. Вступление их в Берлин и Париж. «100 дней», завер­шившие крушение наполеоновской империи. Ватерлоо. Отголоски этих великих

* 1807 год указан в биографии Ф. П. Врангеля, написанной его сыном, Ф. Ф. Врангелем. В официальном «Общем морском списке» (том VI) значится, что Врангель поступил в Морской корпус кадетом 7 февраля 1810 года.

событий проникали в стены Морского корпуса, но он жил своей, замкнутой жиз­нью, оберегая воспитанников от всего, что так или иначе увлекало их интересы за пределы морских наук.

Вот наконец наступил долгожданный, радостный день. Окончен Морской корпус. В июле 1815 года, на 19 году жизни, гардемарин Фердинанд Врангель был произведен в первый офицерский чин — мичмана и назначен млад­шим вахтенным офицером в 19 флотский экипаж, квартировавший тогда в Ревеле. Блестяще закончив курс обучения (первым из девяноста девяти), Врангель полагал, что на служебном поприще дело пойдет так же гладко, как и в корпусе. Но тут положение было совершенно иным. «Заря будущности мичмана Врангеля взошла не на светлом небосклоне», — писал один из его биографов. Чрезвычайно скудные средства моряка, жившего на одно лишь жалованье*, не позволяли ему вращаться в кругах блестящего и беспечного мо­лодого морского офицерства того времени. К тому же оказалось, что у него для этого нет никаких способностей. По натуре совершенно не светский человек, он

* В то время жалование военных моряков, особенно обер-офицеров, было крайне ни­чтожно, но большинство из них были выходцами из дворянских, хорошо обеспеченных семей и жили за счет родных или доходов от собственных имений.

был неразговорчив, угрюм и конфузлив*. Не блистал он и внешними достоин­ствами, был некрасив и мал ростом.

Девизом его жизни отныне становятся море и наука. Карьера строевого флот­ского офицера его явно не увлекала. Но чтобы стать ученым мореходом, нужно было многое изучить, в совершенстве овладеть математикой, астрономией, черчением и языками; то, что было приобретено в корпусе, оказалось явно недо­статочным. С Врангелем жил на одной квартире товарищ по корпусу и его друг мичман Анжу, впоследствии его сотоварищ в путешествии к берегам Ледовитого океана. Врангель заразил Анжу своими настроениями и интересами. Оба, как бы предчувствуя будущую совместную работу на дальнем севере, подготовляли себя к ней и теоретически, и практически.

В 1816 году обоих друзей назначили на фрегат «Автроил», плававший по Фин­скому заливу. Плавание в небольшом, мало интересном заливе, где никакие опас­ности не стерегут мореплавателей, вскоре сильно надоело обоим.

Во время очередной стоянки на ревельском рейде Врангель неожиданно узнал, что из Кронштадта в скором времени отправляется в кругосветное плавание русский военный шлюп «Камчатка», под командой В. М. Головнина. Весть эта подействовала на Врангеля ошеломляюще. А что если его мечтам предстоит осуществиться? Но что предпринять для этого? Будучи строевым офицером, он никак не мог покинуть корабль хотя бы для того, чтобы отправиться в Крон­штадт и похлопотать там о переводе на «Камчатку». Хлопоты главного командира ревельского порта, который знал мичмана Врангеля и ему покровительствовал, оказались неудачными. Капитан Головнин ответил, что в продолжительное и ответственное плавание он берет только офицеров, лично ему известных. Тем временем на «Автроиле» был получен приказ идти в Свеаборг, чтоб стать там на зимовку. Что же делать? Положение становилось критическим. Врангель от­чаивался, не зная, что предпринять. Тогда он и совершил проступок, который впоследствии иногда ставился ему в укор: за час до отплытия «Автроила» мичман подал рапорт о болезни и... бесследно исчез. Разгневанный адмирал приказал во что бы то ни стало разыскать Врангеля и доставить его на корабль. Но беглец не находился. Он плыл в это время на небольшом финском каботажном судне, с 15 рублями в кармане, в Петербург. Попав в шторм, утлое суденышко десять дней добиралось до столицы. Вот Петербург. Врангель тотчас же отправился на квартиру к Головнину. Он умолял взять его в плавание простым матросом. По- видимому, Врангель произвел на опытного моряка хорошее впечатление. После некоторого колебания Головнин дал ему согласие зачислить в экипаж «Камчатки» младшим вахтенным офицером.

Каким образом удалось уладить неприятное дело с самовольной отлучкой офицера с военного корабля, остается невыясненным.

 

2

В августе 1817 года шлюп «Камчатка», приветствуемый пушечным салютом с фортов Кронштадта, отправился в кругосветное плавание. На борту шлюпа были лейтенанты Муравьев, Филатов и Кутыгин, мичманы Литке и Врангель, волонтер (исправляющий должности сначала гардемарина, а потом мичмана) Матюшкин — товарищ А. С. Пушкина по лицею, художник Тихонов.

* Врангель и впоследствии не отличался разговорчивостью, не обладал он также и ора­торским талантом. Свои проекты и предложения он предпочитал излагать в письменной форме.

Шлюп «Камчатка», построенный в Петербурге специально для этого плава­ния, имел грузоподъемность в 900 тонн при длине 39,6 метра и ширине — 10 ме­тров. Вооружение его состояло из 28 орудий. Экипаж насчитывал 130 человек.

Предстоящему плаванию «Камчатки» придавалось немалое значение.

Экспедиции В. М. Головнина было поручено доставить на Камчатку разное мор­ское и военное снаряжение и прочие необходимые для области и Охотского моря предметы и припасы, которые трудно было из-за дальности расстояния перевезти туда сухим путем; кроме того, самому Головнину предписывалось обследовать на северо-западном американском берегу владения Российско-Американской компании, произвести расследование незаконных действий администрации в отношении местных жителей, а также определить географическое положение ряда островов и селений русских владений в Америке.

Итак, шлюп «Камчатка» в море. Торопясь скорее выйти в Атлантический океан, капитан Головнин миновал многие иностранные порты. Он не зашел даже в Копенгаген, хотя обычно этот порт посещали все корабли, идущие из Балтики, как военные, так и торговые. Только в английском порту Портсмут экспедиция задержалась на 11 дней, чтобы сделать последние закупки и окончательно под­готовить шлюп к продолжительному переходу через океан в столицу Бразилии — город Рио-де-Жанейро.

Переход «Камчатки» через Атлантику занял 71 день. 5 ноября корабль вошел в живописнейшую бухту Рио-де-Жанейро.

Вместе с офицерами корабля Врангель осмотрел достопримечательности го­рода, совершил несколько экскурсий по его окрестностям, побывал на кофейных плантациях. Его несказанно поразила пышная экзотическая природа Бразилии. Все ему казалось в диковинку в этом новом мире, о котором до этого юноша знал только по рассказам и по книгам.

23 ноября «Камчатка» покинула Рио-де-Жанейро. Путь шлюпа лежал мимо мыса Горн — к берегам Перу. Противные ветры в течение почти полного месяца мешали продвижению. Только 20 декабря корабль подошел к скалистой оконеч­ности южноамериканского континента. Здесь в районе мыса Горн совершилось

морское крещение мичмана Врангеля. «Камчатка» попала в полосу свирепых штормов. «Но как судно наше было новое, — писал впоследствии Головнин, — очень крепко построенное и снабженное самыми лучшими снарядами, то бури при всех своих жестокостях не могли причинить нам важного повреждения, ниже подвергнуть опасности». Почти две недели шторм трепал «Камчатку», причем волны подчас достигали высоты, пугавшей даже видавший виды экипаж корабля. Новый, 1818 год моряки приветствовали под завывание неутихавшей бури.

Показались перуанские берега. По пути «Камчатке» повстречались два не­больших пиратских судна. Но корсары не посмели подойти к русскому кораблю; видимо, встреча эта их не устраивала.

Десять дней, с 7 по 17 февраля, «Камчатка» простояла в перуанском порту Каллао. Гости из далекой северной империи пользовались общим вниманием. Их навещала местная знать, кабальеро с гитарами, дамы, разодетые в яркие платья неописуемых фасонов. Офицеров «Камчатки» наперебой приглашали на вечеринки и танцы, но Головнин спешил к цели. И вот, отсалютовав испанской крепости, «Камчатка» снова вышла в море. Кораблю предстояло теперь пересечь Тихий океан в северо-западном направлении.

Два с половиной месяца, не видя земли, открытым океаном плыли моряки к берегам далекой русской окраины. Не трудно представить общую радость, когда 29 апреля 1819 года, вскоре после полудня, с мостика увидели камчатский берег. 3 мая «Камчатка» стала на якорь в Петропавловской гавани. Более 8 месяцев про­вели моряки в походе, и только 34 дня ушло на стоянки в портах.

Прибытие судна в такое раннее время изумило жителей Петропавловска. «Камчатка» стояла на рейде, а на нее несло льдины; вахтенные то и дело оттал­кивали их шестами. Хуже всего было то, что под берегом держался еще совсем невзломанный лед. Чтобы подойти к берегу и поскорее приступить к выгрузке, начальник области капитан 1-го ранга Рикорд и В. М. Головнин решили рубить во льду канал. С большим трудом к 12 мая моряки одолели примерно половину ледового пути. Дальше дело пошло хуже: шлюп сел на мель, и работа замедлилась.

А «Камчатку» необходимо было не только разгрузить, но еще и наполнить бал­ластом, снабдить дровами. Балласта под рукой не было; дров также, они лежали не ближе как за 7 верст.

Головнин поручил мичману Врангелю как наиболее энергичному из шедших офицеров спешно организовать доставку балласта и дров на охотском транспорте. В три приема транспорт привез все нужное шлюпу количество балласта и дров. «За эту поспешность, — писал по этому поводу Головнин, — обязан я деятель­ности и усердию мичмана барона Врангеля».

Закончив грузовые операции на Камчатке, моряки двинулись дальше. Несколь­ко дней ушло на описные работы у Командорских островов, острова Беринга, острова Медный. Нанеся их на карту, шлюп пошел дальше к востоку — вдоль Алеутской цепи к берегам Русской Америки. У острова Кадьяк* встретилось множество китов, которые и ночью не оставляли корабль, «бросая воду столбами и испуская при этом какой-то странный, громкий шум, подобный вздохам». Это было первое знакомство с богатствами Русской Америки. Воды здесь кишели китами, сивучами, тюленями, касатками, разными рыбами. В лесах Кадьяка в изобилии водились медведи, лисицы, горностаи. Прогуливаясь по острову, наблюдая природу и знакомясь с бытом местного населения, юный мичман Вран­гель не подозревал того, что через несколько лет он вернется сюда правителем всех русских владений в Америке и сыграет в истории Российско-Американской компании выдающуюся роль.

19 июня «Камчатка» покинула Кадьяк. Ее путь лежал вдоль американских берегов на юго-восток, где повсюду до самой Калифорнии были русские владения.

* Остров Кадьяк был самым крупным из русских островов у берегов Аляски. Его вы­сокие горы с вечным снегом на вершинах являлись приметным ориентиром при плаваниях.

Посетив колонию Росс, основанную русскими еще в 1812 году в Северной Калифорнии, на земле свободных индейцев, шлюп после короткой остановки пошел дальше вдоль берегов Калифорнии, одной из тех, по замечанию Врангеля, «благословенных стран земного шара, на которые природа излила все дары свои». Сделав по пути две остановки, в Монтерее и порту Румянцева*, «Камчатка» взяла затем курс на Сандвичевы (Гавайские) острова. Со времени Джемса Кука, первого исследователя Сандвичевых островов, на этих островах побывало немало евро­пейцев. Гавайцы усвоили многие европейские обычаи.

Русским морякам удалось отыскать нескольких оставшихся в живых местных жителей, бывших очевидцами умерщвления Джемса Кука. Врангель и группа моряков побывали на месте, где Кук был убит ударом в спину каменного кин­жала. Моряки подняли с земли по камешку в память посещения достопримеча­тельного места. При этом сопровождавший моряков англичанин рассказал, как в свое время теперешний правитель Сандвичевых островов Тамеамеа запретил английским офицерам делать это, заявив, что несчастное происшествие это давно следует забыть и что добрые люди после примирения старых ссор не должны вспоминать.

Посетив далее остров Гуан (Марианские острова) и Манилу (Филиппинские острова), шлюп «Камчатка» совершил чрезвычайно длительный и тяжелый пере­ход вокруг мыса Доброй Надежды без захода в Контоун. Шлюп спешил к острову Святой Елены.

Мало кому известный дотоле островок, затерянный в водных просторах Ат­лантического океана, привлекал в ту пору внимание всего мира. Здесь томился в заточении знаменитый полководец, недавняя гроза и «страшное чудовище» Европы — Наполеон.

Капитану Головнину очень хотелось увидеть Наполеона. Однако англичане, с исключительным рвением охранявшие бывшего императора, категорически воспротивились не только встрече, но даже посещению долины Лонгвуд, где

* Современное название — залив Бодега

находилась резиденция Наполеона. Желание Врангеля посмотреть хотя бы «одним глазом» на Наполеона было так велико, что он с товарищами несколько часов рассматривал в зрительную трубу «столь примечательное место». Но На­полеон не показывался. До офицеров дошли слухи, что он в эти дни болел.

Теперь «Камчатка» приближалась к берегам родины. В конце июня 1819 года, простояв несколько дней у Азорских островов, шлюп, в послед­ний раз перед европейскими портами, пополнил свои запасы. Потом посетили Портсмут и Копенгаген. И вот уже снова Балтика.

5 сентября 1819 года «Камчатка» бросила якорь на Кронштадтском рей­де. Плавание, продолжавшееся 2 года и 10 дней, благополучно закончилось.

Служба на «Камчатке» была серьез­ной школой для мичмана Врангеля. Она дала ему отличный морской опыт. Овеянное поэзией морской стихии, полное ярких, захватывающих впечат­лений, это первое его плавание оконча­тельно сформировало духовный облик моряка-географа. То, что Врангель во время плавания зарекомендовал себя с наилучшей стороны, имело огромнее значение для всей его последующей судьбы. В подлинном смысле «добрым гением» для Врангеля оказался капитан Головнин. Впоследствии он смело реко­мендовал его начальником экспедиции, отправляемой правительством для об­следования берегов Северо-Восточной Сибири.

Во время двухлетнего плавания Врангель ежедневно вел дневник, куда с педантической аккуратностью запи­сывал все, что видел, слышал и думал. К великому сожалению, этот дневник погиб во время пожара. Восстановить его автору не удалось. Уже в старости Врангель не раз в кругу друзей с во­одушевлением вспоминал многое из виденного и сожалел о том, что ему не удалось сохранить дневник и сделать его общим достоянием.

 

3

К исходу первой четверти XIX века наиболее слабо изученными на территории России оставались ее приполярные области, в частности северо-восточные районы Сибири. Правда, в свое время места эти посещались казаками и местными про­мышленниками. От давних казачьих походов остались карты и описания. Потом, уже в XVIII веке, здесь работали отряды Великой Северной экспедиции. Однако вследствие крайнего несовершенства инструментов и примитивных приемов исследования существующие карты были весьма далеки от достоверности.

Те, кто видел европейские карты XVII века, знают, что географы того времени ри­совали у Шелагского мыса перешеек, соединяющий Евразийский и Американский материки. После работ Великой Северной экспедиции мысль о перешейке могла быть бесспорно отброшена. Но все же впереди в море, в туманной дали ледяных просторов находилось «что-то» помимо льдов. Это «что-то» было неведомой, гористой землей, якобы затерявшейся в восточной части Ледовитого океана. Уже давно о ней ходили смутные слухи, передаваемые со слов коренных поселенцев этих мест. Редко когда попыткам достичь гипотетической земли предшествова­ло столько вымыслов, легенд и всякого рода преувеличений. Эта таинственная земля давно привлекала исследователей, но непреодолимые ледовые преграды всякий раз препятствовали смельчакам. Пройти сколько-нибудь значительное расстояние в глубь льдов им не удавалось. А тут еще из поколения в поколение передавались рассказы местных жителей — чукчей — об островах, которые якобы виделись впереди в ясную погоду, о птицах, летящих с севера и на север. Вооб­ражение рисовало вдали уже не острова, а целые земли, быть может, населенные людьми и обильные промысловым зверем. Из года в год размеры этих земель росли, молва истолковывала скудные данные на все лады. Неудивительно, что в XVIII веке некоторые сибирские географы, а вслед за ними и европейские ученые, стали утверждать, что впереди сибирского берега простирается огромных разме­ров земля, которая тянется не более не менее как до берегов Северной Америки. Между прочим, в существование этой колоссальной арктической территории еще в середине XIX века верил такой крупный ученый, как Петерман (1822 — 1878).

Снова выплыл на свет вопрос о том, соединяется или нет Азия с Америкой, вопрос, казалось бы полностью разрешенный Великой Северной экспедици­ей. Как это ни странно, но спустя 77 лет после Великой Северной экспедиции Врангелю, отправляющемуся для описи прибрежий Северо-Восточной Сибири, адмиралтейство официально поручило: «разрешить гипотезу о соединении Азии с Америкой».

Экспедиция в далекий, неизведанный уголок страны организовывалась со всей тщательностью и учетом неизбежных трудностей. Было решено поручить начальство над нею опытному и образованному моряку.

Когда возник вопрос о лице, достойном быть руководителем экспедиции, В. М. Головнин, пользовавшийся большим авторитетом в морских кругах, назвал Врангеля. За годы плавания на «Камчатке» Василий Михайлович, сам превос­ходный моряк и человек больших научных познаний, хорошо узнал и оценил Врангеля. Бывалого моряка особенно привлекало то, что юный мичман в свобод­ные от служебных обязанностей часы непрерывно занимался; с особым рвением осваивал практическую навигацию, мореходную астрономию, общее землеведение. На второй год плавания Врангель пристрастился к чтению полярных путеше­ствий. Эта новая его страсть не оставила Врангеля и по окончании путешествия на «Камчатке». Теперь он мог по достоинству оценить те препятствия и затруд­нения, которые ставила исследователю арктическая природа. Чтобы победить

эти препятствия, нужно многое, очень многое знать. Эта простая истина была бесспорна. И Врангель неутомимо учился. Его можно было видеть то в мастер­ской физических инструментов, то на университетских лекциях по астрономии, физике, минералогии...

Несмотря на свой сравнительно юный возраст — ему было только 24 года — Врангель был признан наиболее подходящим лицом для дальнего и ответственного похода. Адмиралтейство приняло его кандидатуру в начальники экспедиции, не встретив нигде возражений.

Знаменитое путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю было выполнено Врангелем в период с 1820 по 1824 год. Преследовало оно двоякую цель. Прежде всего необходимо было разыскать ту землю (на север от Чукот­ского полуострова), существование которой удостоверялось многими слухами; во-вторых» Врангелю предписывалось произвести точнейшее описание берегов Сибири между Яной и Колымой и далее за Шелагский мыс.

Одновременно формировались два отряда: один, под начальством лейтенан­та Анжу, отправлялся на реку Яну, другой, которому предписывалось начать изыскания от реки Колымы, был поручен Врангелю.

Второй отряд был невелик. Помощниками Врангеля, делившими с ним все горести и радости похода, были: мичман Матюшкин, товарищ Врангеля по путе­шествию на «Камчатке», штурман Козьмин, доктор медицины Кибер, «сведущий по части естествознания», слесарь Иванинков и матрос Нехорошков, прекрасно знакомый с плотничным ремеслом.

 

4

Организацию экспедиции и все свое замечательное путешествие Врангель подробно описал в книге «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледо­витому океану». Отсылая читателей в отношении подробностей к этому труду, остановимся здесь лишь на главнейших итогах экспедиции.

Американский китобой Лонг, открывший в 1867 году землю в точно указанном Врангелем месте, писал: «Я назвал эту землю именем Врангеля потому, что же­лал принести должную дань уважения человеку, который еще 45 лет тому назад доказал, что полярное море открыто». Эту важнейшую научную заслугу Вран­геля подчеркивал позднее и шведский полярный путешественник Адольф Эрик Норденшельд (1832 — 1901). «Врангель и Анжу, — писал он, — оказали важную услугу исследованию полярных стран, доказав, что море, даже вблизи полюса холода, не покрыто сплошным и крепким ледяным покровом даже и во время сильнейших морозов».

На основании своих наблюдений Ф. П. Врангель пришел к твердому убежде­нию, что полярный бассейн, этот расположенный в непосредственной близости к берегам Сибири ледниковый погреб огромной мощности, оказывает решаю­щее влияние на климат и на многие стороны естественной жизни России. В ту пору этот ледник оставался почти не исследованным. Вот почему Ф. П. Врангель в путешествиях уделил столь большое внимание климатологическим наблю­дениям. Ничто достойное внимания и изучения не было им упущено. Работы

по астрономии, геодезии, навигации, ги­дрографии, метеорологии и по изучению земного магнетизма — все эти обширные главы естествознания вошли в программу выполненных им исследований. К своему труду «Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю» он издал приложение. Вот перечень содержания при­ложения, приведенный на титульном листе:

«замечания о Ледовитом море, полярных льдах, северных сияниях, езде на собаках, языках туземцев, метеорологические, кли­матологические наблюдения и таблицы географического положения мест».

Насколько тщательно Врангель относил­ся к возложенным на него обязанностям, явствует из следующего.

По возвращении экспедиции в Петербург Государственный Адмиралтейский департа­мент поручил академику Ф. И. Шуберту дать отзыв об астрономических и геодезических работах Врангеля. Почтенный астроном, ознакомившись с тетрадями Врангеля «с тем вниманием, какого они заслуживают во многих отношениях», был изумлен точ­ностью вычисленных координат. В статье, посвященной разбору этих работ, он писал:

«Я думаю, что нельзя довольно приписать похвал и удивляться ревности, деятельности, старанию, искусству и познанию этих офицеров*. И чем охотнее отдадут им эту справедливость, что путешествие их, в особенности Врангеля, есть самое трудное, с которым относительно трудов и опасностей никакое другое путешествие сравниться не может... Сравнение промежутков времени с разностью высот или лунных расстояний показало мне, что наблюдения этих двух путешественников столь верны, насколько можно их сделать с помощью подобных инструментов. Чтобы учинить наблюдения сколь возможно точными, они не упускали ни одной предосторожности, ни одной поправки, например, поправки рефракций термометром или барометром, что необходимо под этими большими широтами. Я делал строгие вычисления мно­гих наблюдений и не открыл нигде никакой важной погрешности, почти всегда находя секунду в секунду широту и долготу».

Что касается других научных работ Врангеля, то Шуберт наиболее ценны­ми считает его наблюдения «отклонения и наклонения магнитной стрелки в этих высоких местах». Метеорологических же наблюдений Фердинанда Пе­тровича хватило бы, по мнению ученого, для составления особой любопытной статьи.

* Шуберт имеет в виду также и лейтенанта Анжу, начальника экспедиции по исследо­ванию северо-восточного побережья Сибири между Яной и Оленьком с Новосибирскими островами. Врангель определил широту и долготу 115 пунктов. Анжу — 65. В вычислениях Анжу Шуберт нашел несколько погрешностей. Статья Шуберта опубликована в «Записках Государственного Адмиралтейского департамента», ч. VII, 1824.

Кстати заметим, что звездные наблюдения Врангелю, так же как и Анжу, не­редко приходилось делать при морозе в 30° по Реомюру и ниже, т. е. когда ртуть замерзала. Ртуть разогревали в специально устроенной для этой цели кожаной походной палатке и, налив ее в искусственный горизонт, спешили поскорей, пока ртуть не потускнела от холода, «взять высоту» звезды. При работе с секстантами кожа пальцев примерзала к инструментам, на пораженных местах образовыва­лись раны. Приходилось прибегать к особым предосторожностям: обертывать инструменты войлоком, при наблюдениях задерживать дыхание, «иначе стекла и зеркала мгновенно покрывались тонким слоем льда или инеем, что происходило даже от одной испарины нашего тела».

«Несмотря на то, — замечает Врангель, — мало-помалу достигли мы такой ловкости, что производили наши наблюдения при 30° мороза и ночью, при ту­склом свете маленького ручного фонаря, с достаточной точностью сосчитывали

на дуге секстанта градусы, минуты и секунды...»

Врангель и Матюшкин положили на карту значительную часть северо- восточного сибирского берега, с запада на восток от реки Индигирки до Колю- чинской губы, то есть на протяжении 35 градусов по долготе.

Во введении к своему труду, в исто­рическом обозрении путешествий по Ледовитому океану, Врангель при­водит несколько примеров неудовлет­ворительной описи берега, сделанной его предшественниками. Так, по опре­делению Геденштрома широта Св. Носа «разнствует около 1°5' недостаточно против вернейшей обсервации лейте­нанта Анжу». В других местах берег был более чем на полградуса положен южнее истинного своего положения. От западного мыса острова Котельно­

го (группа Новосибирских островов) до восточного острова Новой Сибири по данным Геденштрома значилось 285 миль, а по исследованиям Анжу оказалось всего 25 итальянских миль, и т. д. «Подобные неверности, — замечал Врангель, — делают опись Геденштрома ненадежною». Еще более ненадежными, а порою и вовсе неопределенными, были известия о положении береговой черты к востоку от Колымы, что дало повод создать фантастическую гипотезу о со­единении Американского материка с Азиатским материком перешейком близ Шелагского мыса. Эта гипотеза была окончательно опровергнута путешествием Врангеля.

Вот при каком уровне тогдашней картографии пришлось работать Врангелю и Анжу! По прибытии моряков в Петербург на основе произведенной ими описи были составлены подробные карты, впоследствии подвергшиеся весьма незна­чительным изменениям.

Помимо описи и картографирования сибирского побережья от Индигирки до Колючина, Врангель совершил несколько продолжительных поездок по льду,

удаляясь от берегов на 250 километров с лишком. Поездки эти предпринимались для отыскания неизвестной земли. «Препятствия, поставленные природою, не позволили Врангелю, — по выражению современника Врангеля, впоследствии декабриста, А. Корниловича*, — убедиться собственными глазами в существо­вании земли, которая, по словам чукчей, лежит на севере от мыса Якан, но он приготовил преемнику своему в этом деле все способы к ее открытию. Он указал место, откуда должно искать ее, и способы, как удобнее до нее достигнуть».

Большой заслугой Врангеля является организация первой метеорологиче­ской станции в Северной Якутии, где расположен «мировой полюс холода». Под руководством Врангеля с декабря 1820 по март 1824 года, с перерывами лишь на время экспедиционных отлучек, в Нижне-Колымске велись ежедневные ме­теорологические наблюдения четыре раза в сутки. Просматривая эти записи, мы между прочим узнаем, что средняя температура в январе в Нижне-Колымске была — 31°55' по Реомюру. Метеорологические наблюдения Врангеля были впо­следствии использованы в труде К. Веселовского «О климате России» и в книге Вильда «О температуре воздуха в России».

В приложениях к своему труду «Прибавления к Путешествию» Врангель дал краткую сводку научных работ, проведенных им во время путешествия. Из нее мы видим, что ни одна область естествознания, полезная для изучения Арктики, не выпала из поля его зрения.

Большой заслугой Врангеля и его спутников является обилие собранных ими замечательных по интересу и полноте сведений о народах, обитавших в не-

* Александр Осипович Корнилович был штабс-капитаном и членом Южного тайного общества. За участие в декабристском восстании он был осужден на каторжные работы и сослан в Сибирь, откуда в 1823 году был доставлен в Петербург и заключен в Петропавловскую кре­пость. В 1832 году Корнилович был освобожден из крепости и отправлен нижним чином в один из кавказских полков, где и скончался в 1834 году. Корниловича высоко оценил А. С. Пушкин, использовавший его исторические статьи для своих произведений («Полтава», «Капитанская дочка», «Арап Петра Великого», и проч.) Перу Корниловича принадлежат также интересные статьи по вопросам географии. Его статья о Врангеле «Известия об экспедициях в Сев.-Вост. Сибирь лейтенантов Врангеля и Анжу в 1821, 1822 и 1823 гг.» помещена в «Северном Архиве» (1825,ч. 13, №4).

изученных еще обширных районах северо-востока России.

Особый интерес представляет крат­кий словарь местных наречий, состав­ленный спутником Врангеля мичманом Матюшкиным.

Незаменимыми помощниками Вран­геля во время его походов, как при­брежных описных, так и ледовых, были его верные друзья — штурман Козьмин и в особенности мичман Матюшкин. Товарищ Врангеля по кругосветному плаванию на «Камчатке», Федор Федо­рович Матюшкин по заданию Врангеля совершил самостоятельные поездки к берегам рек Большой и Малый Анюй и по тундре к востоку от Колымы. Одна из этих поездок была организована с целью разузнать, что за народ чукчи, и, если возможно, наладить с ними связь. Расположив к себе чукчей, войдя к ним в доверие, Матюшкин обстоятельно ознакомился с бытом и нравами этого народа, о котором раньше путешествен­ники ничего, кроме плохого, не слыша­ли. В представленных Матюшкиным подробных отчетах, вошедших в труд Врангеля, прекрасно изображены мно­гие бытовые картины чукотской жизни: ярмарка в Островном, сцена крещения чукчи, посещение ими палатки.

Один из описанных Матюшкиным мысов Врангель назвал его именем.

Немалых успехов добилась работав­шая одновременно с Врангелем на си­бирском берегу между реками Оленек и Индигирка экспедиция лейтенанта Петра Федоровича Анжу (1797 — 1869). Работая в соседних районах, обе эти экспедиции составляли как бы единое целое, хотя каждый из отрядов был вполне самостоятелен и им не удавалось даже поддерживать связь друг с другом. Энергичными помощниками Анжу были штурманы Бережных и Ильин (начальник отдельного отряда) и доктор Фигурин. Экспедиция Анжу составила точную карту обширной территории северного побережья Сибири, от Оле- нека до Индигирки, дала первую,

основывающуюся на 7 астрономических пунктах, достоверную карту Новосибирских островов и выяснила, что на север от этих островов земли не существует; во многих пунктах были определены элементы магнитного отклонения и накло­нения. Многократные поездки Анжу по морскому льду дали ценный материал для выяснения границ распространения неподвижного берегового припая*.

Полное и картинное представление об экспедиции Врангеля во всех существен­ных ее подробностях русское общество получило из статьи А. О. Корниловича, помещенной в 1825 году в распространенном тогда журнале «Северный Архив».

Во вступлении к статье Корнилович писал: «Мы можем похвастать подвигами наших мореходов. Васильев, плавая у северных берегов Америки, а Беллинсгау­зен, находясь в южном Ледовитом море, проникли далее Кука и совершили свое путешествие вокруг света быстрее, нежели английский мореплаватель. Наконец, Врангель и Анжу во время исследования северного берега Сибири, исполнив это поручение с успехом, испытали в этой экспедиции трудности, с которыми

* Результаты экспедиции Анжу изложены в VII части «Записок Гидрографического департамента», его биография помещена в «Морском Сборнике», № 12, 1869.

едва ли могут сравниться столь много прославленные подвиги капитанов Парри и Франклина»*.

Труд Врангеля в полном виде по­явился в России в частном издании А. Смирдина, спустя 17 лет после окон­чания путешествия, то есть в 1841 году. В этом же году, в издании Российской Академии наук, появились прибавле­ния, о которых мы упоминали выше. Сочинение Врангеля встретило боль­шое сочувствие и внимание не только в России, но и за рубежом. Для широкой публики оно явилось настоящим от­кровением и, по общему признанию, представляло выдающееся явление в географической литературе.

Яркие картины суровой северной природы, образное описание трудно­стей, которые пришлось преодолевать путешественникам, описание промыс­лов и непочатых природных богатств Сибири, бытовые подробности, нравы и обычаи местных жителей — все это нашло себе простое выражение на страницах книги Врангеля, написанной хо­рошим литературным языком. В Англии успех книги был настолько велик, что первое издание немедленно разошлось и потребовалось напечатание второго издания. Большим успехом пользовалась книга во Франции (на французский язык она была переведена тотчас по выходе ее в Англии)**.

5

После похода, доставившего 27-летнему Врангелю громкую известность, после живой и кипучей деятельности, полной риска и повседневных опасностей, резкий переход к будничному прозябанию строевого морского офицера, «к томлению бездействия» был крайне тягостным и неприятным. Врангель замкнулся, не на­ходя себе места, перестал посещать друзей и даже в кругу родных казался ко всему равнодушным. Дело, начатое им, он не считал оконченным, так как не достиг земли, в существовании которой был вполне убежден. Вот почему он всеми

* Вильям-Эдвард Парри (1790 — 1855) — английский полярный исследователь. В 1819 — 1827 гг. предпринял четыре арктические экспедиции (три из них для отыскания Северо- Западного прохода). Третья была организована в 1824 г. с той же целью, что и вторая: для отыскания Северо-Западного прохода из Атлантического океана в Тихий. На этот раз Парри удалось дойти гораздо западнее. После зимовки в проливе Принца-Регента, где Парри составил карту архипелага островов, названных впоследствии его именем, его корабль потерпел крушение.

Джон Франклин (1786 — 1848) — выдающийся мореплаватель и полярный путеше­ственник, в 1818 г., командуя судном «Трент», принял участие в британской арктической экспедиции, намеревавшейся достичь Берингова пролива, пройдя через Северный полюс. Естественно, эта задача не была выполнена: добравшись до Шпицбергена, экспедиция вы­нуждена была повернуть назад.

** На иностранных языках книга Ф. П. Врангеля вышла в свет раньше, чем на русском: на немецком — в 1839, на английском и французском — в 1840.

помыслами рвался опять туда же, в далекую Сибирь, на берега Ледовитого моря. На поданное в Морское министерство представление с просьбой разрешить ему продолжать экспедицию он получил отказ.

О настроениях Врангеля хорошо свидетельствует разговор, произошедший во дворце. По возвращении из экспедиции Врангель был представлен царю Алексан­дру I. Последний, подробно расспросив об экспедиции и о тех опасностях, которым подвергались участники экспедиции, задал Врангелю вопрос: «А бывают ли и там красные дни?» Врангель ответил с большим воодушевлением: «Я, ваше величество, провел там, быть может, самые красные дни моей жизни».

Врангель не уставал повторять: «Бороться со стихиями, одолевать препятствия, сдружиться с опасностями — все это так свойственно моряку, что ему иногда даже скучно без них».

Неизвестно, в какой конфликт вылились бы тяжелые настроения Врангеля, если бы не вмешательство Головнина, ставшего к тому времени генерал-интен­дантом флота. Василий Михайлович предложил Врангелю снова, на этот раз в качестве командира корабля, отправиться в кругосветное плавание. Маршрут и назначение корабля были в общем те же, что у шлюпа «Камчатка». Морской способ сообщений с далекой восточной окраиной все более входил в практику. Русские военные корабли теперь ежегодно отправлялись в «дальний вояж». Раз­умеется, Врангель с восторгом принял предложение Головнина.

Военный парусный транспорт «Кроткий», специально сооруженный для далекого плавания, был построен с таким расчетом, чтобы при небольших раз­мерах, позволявших иметь очень небольшой экипаж, взять возможно больше грузов.

Узнав о назначении Врангеля командиром корабля, отправляющегося в кру­госветное плавание, его спутники по полярной экспедиции — доктор Кибер, лейтенант Матюшкин и штурман Козьмин — тотчас же изъявили желание идти в плавание вместе со своим бывшим начальником. Все они были зачислены

Врангелем на «Кроткий». Шесть офицеров, доктор и 42 матроса составили эки­паж корабля.

Вступив в обязанности командира, Врангель сразу преобразился. Угрюмый и неразговорчивый на берегу, он словно окунулся в родную стихию. «Я почув­ствовал себя снова на свободе, — говорил Врангель, — и пришел к убеждению, что отечество, кров и покой душевный составляет для меня океан».

Во время плавания на «Кротком» Врангель вел подробный дневник, куда ак­куратно, день за днем, заносил свои впечатления и мысли. Однако и на этот раз словно злой рок преследовал моряка; дневник плавания на «Кротком» так же бесследно исчез, как и дневник его первого кругосветного плавания. Известно только, что дневник второго кругосветного плавания, подготовленный автором к печати, был сдан им в Морское министерство, но почему-то не был одобрен высшим начальством. Известно также, что у Врангеля оставался черновик ру­кописи, но разыскать его пока не удалось.

Отрывки из рукописи Врангеля под заглавием «Дневные записки о плавании военного транспорта «Кроткого» в 1825, 1826 и 1827 годах, под командою капитан- лейтенанта Врангеля 1-го», напечатаны в XXXVI книге «Северного Архива» за 1828 год*.

Транспорт «Кроткий» отправился в путь, как обычно, из Кронштадта, 23 авгу­ста 1825 года. Миновав Копенгаген, 15 сентября корабль прибыл в Портсмут, где простоял около месяца, ожидая окончания разных закупок. Отсюда «Кроткий» отправился в Бразилию в Рио-де-Жанейро. 46 дней плавания через Атлантику

* Краткий обзор плавания на «Кротком» был составлен Н. Ивашинцевым и вошел в серию его статей «Русские кругосветные путешествия», опубликованных в «Записках Ги­дрографического Департамента» (часть VIII, № 50).

не отличались ничем примечательным. При обходе мыса Горн, как это бывает почти со всеми кораблями, моряки попали под жестокой шторм. 19 фев­раля 1826 года «Кроткий» бросил якорь на рейде в Вальпараисо (Чили)

Отсюда начался переход через Ве­ликий океан.

Нуждаясь в воде, дровах и в ремонте корабля, сильно потрепанного бурями, Врангель по пути выбрал как наиболее удобную промежуточную стоянку порт Чичагов на острове Нукагива в Марки- зовой группе, обещавший по своему положению самую спокойную гавань. Именно здесь, по описанию путеше­ственников, островитяне были ласковы и услужливы.

Ничто вначале не сулило катастро­фы. Отношения моряков с туземцами были вполне миролюбивы. Странным показалось только то, что приехавшие на корабль в качестве гостей тузем­цы не обращали никакого внимания на предложенные им подарки и сра­зу же попросили — и при том весьма настойчиво — дать им пороха и ружей. Конечно, им было в этом отказано.

Все же необычное поведение гостей заставило моряков держаться насто­роже. Они отправлялись на берег во­оруженными и зорко следили за тем, как ведут себя островитяне. В первые дни никаких происшествий не было. Однажды утром для приема свиней, закупленных у островитян, с корабля была отправлена на берег четверка под начальством мичмана Дейбнера. Точно предчувствуя недоброе, Врангель с вахтенным офицером, не отрываясь, следили в зрительные трубы за ходом лодки. Остановившись метрах в ше­стидесяти от берега (ближе подходить к берегу Врангель категорически запре­тил), моряки потребовали, чтобы живой груз был доставлен по воде. С корабля было видно, как перетащили свинью, затем другую. Полагая, что все в по­рядке, Врангель направился в каюту. Но тотчас же раздался тревожный крик вахтенного: «Наших бьют!» Врангель немедленно приказал выслать на по-

мощь Дейбнеру баркас под начальством лейтенанта Лаврова с 13 вооруженными матросами. Не отрываясь от зрительной трубы, с затаенным дыханием, следил он за тем, что произойдет дальше. Едва баркас стал приближаться к берегу, как островитяне дали по нему залп, убив наповал одного из матросов. Ответный залп никакого успеха не имел, так как островитяне стреляли из-за прикрытий, маскируясь в прибрежных кустах и камнях. Сражаться при таких условиях, даже не зная численности островитян, было не только бесполезно, но и опасно. Лейтенант Лавров повернул обратно. Заметив двух плывущих к нему матросов с первой шлюпки, он подобрал их обоих и, все время обстреливаемый дикарями, приблизился к «Кроткому».

Тем временем на берегу собралась большая толпа островитян. По-видимому, среди них были и моряки, захваченные с первой шлюпки. Бессильный чем-либо помочь им, Врангель приказал корабельной артиллерии стрелять.

Залпы картечью со всего борта, эхом прогремевшие по отдаленным горам, заставили островитян разбежаться. С корабля заметили, что после перво­го же залпа с земли вдруг поднялся еще один матрос, шатаясь, подбежал к берегу и, тяжело плюхнувшись в воду, поплыл к кораблю. Тотчас ему навстре­чу помчалась шестерка. Обессилевшего, еле живого, матроса Лысухина выта­щили из воды. Из 16 глубоких ран его лилась кровь, из спины торчал кусок сломанного копья. Придя в себя, Лы- сухин рассказал, что мичман Дейбнер и матросы Некрасов и Тимофеев были убиты на его глазах, трупы их унесли в лес. Мичман Дейбнер проявил удиви­тельное мужество. Он успел крикнуть матросам: «Ребята, спасайтесь! Пусть убьют меня».

Хотя и устрашенные картечью, ост­ровитяне, по-видимому, затевали недо­брое дело. Рассыпавшись по окрестным холмам вокруг бухты, они продолжали непрерывно стрелять из-за разных укрытий. На берегу снова стали скопляться толпы дикарей. «По множеству собравшегося на берег народа, — писал Врангель, — должно было думать, что соседние долины соединялись с этою и что, вероятно, вскоре приплывут военные лодки из портов Анны-Марии и Контрольного, где, как мы слышали, народ вооружен огнестрельным оружием еще превосходнее, не­жели здесь». Нужно было действовать самым энергичным образом. Иначе сотни пирог с вооруженными островитянами могли окружить корабль и, умертвив весь экипаж, завладеть судном.

«Кроткому» следовало немедленно уходить из бухты. Но как мог выйти па­русный корабль без буксира в безветрие через узкий канал, усеянный рифами, да еще под градом сыпавшихся с берега пуль? Сняться и выйти в море можно было не иначе, как подтягиваясь на завезенных верпах (небольших якорях). Врангель действовал расчетливо и с полным самообладанием. Он приказал лейтенанту Лаврову усилить огонь артиллерии. Штурман Козьмин, невозмутимый ни при каких обстоятельствах, был послан с полным числом гребцов и стрелков в сере­дину пролива для завоза верпа. Увидев баркас, островитяне огонь своих ружей

сосредоточили на нем. Но, к счастью, они не причинили морякам вреда, хотя пули все время ложились у самого борта. Блестяще выполнив трудное задание, Козь- мин вернулся на корабль. «Кроткий» был спасен, пули больше не достигали его.

Вскоре корабль вышел на рейд. Отсюда хорошо были видны оба мыска, за при­крытием которых собрались огромные толпы островитян. С «Кроткого» со всего борта дали залп по ним. Туземцы разбежались. Громовое «ура» огласило тогда палубу корабля. Тем временем подул легкий попутный ветерок. Корабль, поставив паруса, стал удаляться в море.

Когда «Кроткий» проходил вдоль берега, стало уже смеркаться. Моряки увидели, как на всем протяжении берега зажглись костры. Это несомненно был условный сигнал для жителей соседних бухт, уже предупрежденных о совместном нападе­нии на русский корабль. Но было поздно. «Кроткий» не имел никакого желания заходить в соседние бухты.

Так в исключительно сложной и трудной обстановке экипаж «Кроткого» проявил отличное хладнокровие и выдержку. Врангель отмечал, что «спасени­ем своим мы были обязаны столько же счастью, сколько усердию, сметливости и неутомимой расторопности всех чинов и служителей «Кроткого».

От Маркизовых островов Врангель взял курс на Камчатку, в Петропав­ловск, куда и прибыл 11 июня. Выгрузив привезенные материалы, «Кроткий» сходил в Ситку*. Задача похода была выполнена. Предстоял обратный путь в Россию.

12 сентября 1826 года корабль попрощался со столичным городом Русской Аме­рики. На Сандвичевых островах, куда «Кроткий» зашел для пополнения запасов

* Позднее Ново-Архангельск. Русская крепость и поселение на острове Баранова, рези­денция Главного правителя Русской Америки, расположенная под 54° 2' 50" с. ш. и 135°18' з. д.

провизии, бывших на исходе, Врангеля поразили большие перемены. «В самом селении (Гонолулу) удивило нас немалое число домов, построенных в европей­ском вкусе, в два этажа, и опрятная наружность жителей, толпившихся около нас с видом особенного удовольствия, одетых в ткани, а многие по-европейски: действительно, ни теперь, ни после, не заметил я совершенно обнаженного чело­века, ниже тех смешных полуодеяний, которые в бытность мою здесь на шлюпе «Камчатка» в 1818 году так часто нас забавляли».

После недельной остановки в Гонолулу «Кроткий» пошел на Филиппинские острова. Врангель старался идти местами, где, по словам китоловов, могли встре­титься еще неисследованные острова или банки. Но никаких новых островов экспедиция здесь не обнаружила.

13 января 1827 года транспорт прибыл в Манилу. Заготовка свежей прови­зии, постройка новой четверки, вместо захваченной островитянами на острове Нукагива, задержали моряков в Маниле на долгие четыре недели. Только в по­ловине февраля шлюп вышел в море. Дальше путь ничем не был примечателен. Прошли Гаспарский и Зондский проливы, пересекли Индийский океан. У мыса Доброй Надежды встретили сильнейший и продолжительный шторм, на дневку подошли к острову Св. Елены. 31 июня были в Портсмуте, в Кронштадт прибыли 14 сентября 1827 года.

За двухлетнее, успешно выполненное кругосветное плавание на «Кротком» Врангель был произведен в капитаны 2-го ранга и награжден значительным по его чину орденом (Анны 2-й степени). Получаемое им жалование было обращено в пенсию, а время, проведенное в экспедиции, зачтено вдвойне.

В особую заслугу Врангелю ставили то, что впервые в истории нашего флота во время кругосветного рейса он организовал на «Кротком» метеорологические

наблюдения, производившиеся регулярно по четыре раза в сутки, а также на­блюдения над температурой воды, над течениями и пр. Эти наблюдения были опубликованы в 1882 году

Вскоре Врангелю предложили стать командиром флотского экипажа и строя­щегося линейного корабля. Для тридцатилетнего моряка это было большое повы­шение, но добросовестный и прямодушный Врангель, не чувствуя расположения к гарнизонной службе, имел мужество отказаться от этого предложения и просил назначить его лишь командиром фрегата, что и было исполнено. Он получил назначение на строящийся фрегат «Елизавета». Одновременно его утвердили членом Ученого комитета Морского министерства.

Осенью 1828 года фрегат «Елизавета» был закончен постройкой и перешел на постоянную базу в Кронштадт. Здесь Врангель получил назначение командиром сводной морской бригады и председателем военно-следственной комиссии. Все свободное время Врангель посвящал подготовке к печати книги о своем путеше­ствии на берега Ледовитого океана. Он отдыхал за этим трудом.

Зимой 1828 года Врангель подал прошение об отчислении его на пять лет с дей­ствительной службы. На этот срок он решил уехать на Аляску, куда его настойчиво приглашали директора Российско-Американской компании, на должность Главного правителя русских владений. С большим неудовольствием начальство отпускало Врангеля. Его соблазняли перспективой новых высоких назначений, но Врангель настаивал на своем. На Аляску, главным правителем русско-американских вла- дений, Врангель отправился в чине капитана 1-го ранга.

Путешествие в Америку заняло более полугода. Зимовать Врангелю и его мо­лодой жене пришлось в Иркутске. Весной у них родилась дочь. Обстоятельство это значительно усложнило дальнейший путь. До Якутска они плыли по Лене, затем проехали 1200 верст верхом, в Охотске сели на корабль. Нечего и говорить, насколько тяжел был этот путь. Тысячеверстное странствование молодой жен­щины с грудным ребенком верхом на лошади, ночлеги в ненастную погоду под открытым небом, сильные бури во время морского перехода, занявшего целый

месяц, — все это потребовало большого напряжения сил и нервов. Только поздней осенью 1829 года Врангель с женой прибыли на новое место своего обитания — в Ситку. Вскоре здесь умерла их дочь.

 

6

Деятельность Врангеля на Аляске в качестве правителя русско-американскими владениями бесспорно представляет яркую страницу в его биографии.

Фердинанд Петрович застал на Аляске далеко не веселую картину. По его рассказам, «наши американские владения представляли в ту пору дикую страну и нравственное запустение». Промыслы велись неорганизованно, хищнически.

С кипучей энергией Врангель отдался новому делу. От Калифорнии до берегов Берингова пролива объезжал он острова и прибрежные территории наших амери­канских владений» самолично на месте знакомился с жизнью русских поселенцев, подробно обследовал промыслы, опрашивал местных жителей, принимал от них жалобы на компанейских агентов, а попутно не упускал случая записать в тетрадь слова аборигенов — алеутов, колошей и других народностей, произвести этно­графические наблюдения, познакомиться с обрядами и обычаями. Результатом этих наблюдений явился труд «Обитатели северо-западных берегов Америки»*.

* Труд этот напечатан в журнале «Сын Отечества», т. VII, 1839. Статью предваряет сле­дующее замечание от редакции: «Обязанностью почитаем благодарить за сообщение сей статьи, содержащей в себе драгоценные, на месте собранные сведения знаменитого мореплавателя Ф. П. Врангеля». Помимо этого, на немецком языке издан обширный труд Врангеля на ту же тему, составивший первый том издававшегося под редакцией академиков Бэра и Гельмерсена сборника сведени й о России. В этой книге, имеющей 332 стр., собрано множество чрезвычайно любопытных и по большей части совершенно новых сведений по статистике и, в особенности, этнографии Русской Америки, приводится описание промысловых зверей, приложена сравни­тельная таблица слов восьми аляскинских наречий: алеутов, кадьяков, кенайцев, колош и др.

Врангель всячески заботился об улучшении быта алеутов и колошей. Ему энергично помогал в этом мест­ный священник Вениаминов, впо­следствии митрополит московский Иннокентий.

За пять лет управления Русской Америкой Врангель достиг значи­тельных успехов. Благодаря гуманно­му отношению к местным жителям, он завоевал среди них огромную по­пулярность. Раньше, запугиваемые алчными компанейскими агентами, они теперь приходили к Врангелю как к родному отцу, выкладывали ему свои нужды и всегда уходили удовлетворенными. Ни одна жалоба аборигенов не оставалась не рас­смотренной. Следы культурного управления можно было видеть повсюду. В Русской Америке росли школы и больницы. Были реоргани­зованы промыслы, приняты меры для предотвращения истребления пушного зверя в лесах Аляски.

Главная резиденция Врангеля — столица Русской Америки Ново- Архангельск — за время его прав­ления приобрела вид вполне бла­гоустроенного и внушительного полувоенного поселка. Из амбразур редута (небольшой бревенчатой крепости) глядели 28 орудий. Гар­низон редута насчитывал 300 че­ловек, по большей части отставных солдат. На дальнем северо-западе Аляски, у входа в могучий Юкон, был сооружен другой редут, полу­чивший название редута Св. Миха­ила. Он внушал невольное уважение не только окрестным жителям, но и всем, кто хотел бы покуситься на нашу территорию или ее про­мыслы. Любопытный случай, при­ключившийся в 1834 году, показал, насколько предусмотрительным и дальновидным оказался Врангель, соорудивший редут и у реки Стахин, входящей в наши владения.

Случай этот получил широкую огласку и послужил хорошим при­мером не только для англичан, но

и для других не менее алчных иноземцев, заглядывавшихся на богатства Русской Америки. Дело в том, что по конвенции, заключенной между Российско-Амери­канской компанией и соседней английской Компанией Гудзонова залива (Гудзон- бай Компани), обе стороны получали взаимное право беспрепятственного входа в реки, протекающие по землям обеих территорий. Вместе с тем допускалось и более или менее длительное пребывание в чужих водах, но каждый раз с осо­бого разрешения местных властей. В спорных случаях чинить насильственные действия не полагалось и инциденты должны были разрешаться путем перего­воров между правительствами.

Казалось бы, такая конвенция позволяла соседям жить в дружбе и строить свои отношения на основе взаимного уважения. Но английских хищников из «Гудзон-бай Компани» не удовлетворяло мирное существование. Они хоте­ли, не упустив ничего из своих богатств, заодно воспользоваться богатствами Русской Америки. Агенты «Гудзон-бай Компани» проникали на русскую тер­риторию, спаивали и обирали туземцев, восстанавливали их против русских, подбивали на восстания. Нередко суда англичан совершали пиратские набеги на наши воды, грабили промышленников, отбирали у них продукты промыс­лов. На огромной территории русско-американских владений существовало тогда около десятка укрепленных поселков. Владения обслуживались 12 судами водоизмещением от 100 до 400 тонн, вооруженных пушками. Этого, конечно, не было достаточно. Пользуясь каждой возможностью, англичане обходили конвенцию, подбирались к наиболее богатым и прибыльным звероловным и пушным угодьям.

Вот почему зимой 1834 года, проведав от местных жителей о намерении англичан основать свою факторию на самой границе с русскими владениями, Врангель приказал срочно выстроить на берегу реки Стахин редут, а в про­ходе к редуту поставить два вооруженных орудиями компанейских судна. Предусмотрительность оказалась не лишней. Весной в реку Стахин, впадаю­щую в море, вошло большое трехмачтовое английское судно, загруженное большим запасом строительных материалов. Обнаружив на берегу русский редут, англичане несказанно удивились. Все же корабль бросил якорь против редута. Тогда ему предложили немедленно удалиться, причем жерла орудий весьма недвусмысленно подчеркивали обоснованность этой просьбы. При­шлось непрошенным гостям не солоно хлебавши убираться восвояси, плыть вокруг света обратно в Англию.

Инцидент с кораблем наделал немало шума. Дирекция Компании Гудзонова залива попыталась предъявить России иск в сумме 500000 рублей за якобы по­несенные убытки, вызванные напрасным рейсом. Расхлебывать неприятное дело поручили Врангелю. И он блестяще справился с поручением. Это сделать было тем труднее, что в Петербурге, когда царю Николаю I доложили о всех обстоя­тельствах дела, он довольно хмуро заметил; «Дозволять англичанам нам на ногу наступать, конечно, не должно, но существующие трактаты нужно исполнять свято». Зная, что ни в одном пункте конвенция не была им нарушена, Врангель смело направился в Гамбург, где было назначено его свидание с представителем дирекции «Гудзон-бай Компани». Он сумел убедить последнего, что, в интере­сах самой же Англии, лучше инцидент считать ликвидированным и сохранить дружественные отношения с Россией. Врангель добился полного успеха; дело было улажено, а иск взят обратно, вместе с тем обе стороны заключили несколько новых весьма выгодных для них сделок.

Решительные действия и дипломатические способности Врангеля на родине были по справедливости оценены. Да и в самой Англии еще долго вспоминали,

как русский моряк сумел опередить англичан и на реке Стахин, фигурально вы­ражаясь, оставил их с носом.

Ново-Архангельск Врангель покинул в 1835 году. В Россию, в Петербург, он возвращался с женой и малолетним сыном, но не через Сибирь, как раньше, а через Калифорнию, Мексику, Нью-Йорк, Гавр и Гамбург.

Вспоминая о прощании с Ситкой, Врангель писал своему другу: «Мы бросили последний взор на скалу, где провели 5 лет, где покидали могилу милого дитя, сопутствовавшего нам по Сибири, и с умилением расстались с этим местом, с его добродушными и преданными нам жителями».

Компанейское судно «Ситха» подняло якорь 24 ноября. Сильнейший шторм с «грозой, молнией и летучим огнем на реях» надолго задержал корабль в море. Только 17 декабря «Ситха» прибыла в Монтерей — главный город Верхней (при­надлежащей Соединенным Штатам Америки) Калифорнии. Здесь Врангель и его спутники «приветствовали прелестные холмы и долины Калифорнии, подобные паркам дубовые леса, бархатные зеленые луга и зыблющиеся пашни, которые живописно сменялись и восхищали взоры на кратком пути из Монтерея в Сан- Карлос».

Затем снова морской путь. В день нового года якорь «Ситхи» погрузился в прозрачные воды Сан-Бласского рейда. «Мы внезапно перешли, — писал Врангель, — в жаркий пояс под 21° 32' с. ш.» Однако мексиканские впечатления путешественников были далеко не восторженными. «Сан-Блас, — отмечал Врангель, — есть самое нездоровое место в республике. Нигде лихорадка не свирепствует с такой жестокостью, и жители умирают тысячами от ужасной болезни».

Из Сан-Бласа Врангель предпринял чрезвычайно трудный и опасный переход поперек Мексики к берегам Атлантического океана в направлении на Веракрус.

Путешественники следовали верхами. Сначала путь пролегал по выжженным, дышащим нестерпимым зноем степям. Вот выписки из дневника Врангеля; «солн­це распаляет людей и животных до полного расслабления»; «гололобый коршун лениво носится над степью, опускаясь лишь там, где его привлекает мертвечина», «пейзаж оживляет лишь птичка огненного цвета, сверкающая в воздухе, как раскаленный уголь». Три дня пробирались Врангели пустыней. Их сопровождал краснокожий мексиканец, потомок древних ацтеков. Следующий этап — переход через горный хребет. На пути пришлось преодолеть кратер потухшего вулкана. «Мы вступили, — писал Врангель, — в страну смерти. Как далеко достигали взоры, земля была покрыта черными шлаками и кусками лавы, часто огромной величины. Ни малейшее разнообразие не развлекало устрашенных взоров; чер­ная, изрытая обширная равнина простиралась под нашими ногами, до краев горизонта. Трудно составить себе понятие о такой совершенной картине смерти в природе». Далее по пути следовали горные ущелья с необыкновенно крутыми скатами, что несказанно затрудняло путь. Временами приходилось пробираться над захватывающими дух пропастями. «Если лошадь оступится, то всадник по­гиб. Если посмотреть вниз, зрителем невольно овладевает страх, чтобы животное с грузом и всадником не полетели стремглав в пропасть». Всего опаснее были встречи на узкой тропе двух караванов. Каждый такой разъезд стоил несказанных трудов. К природным опасностям присоединялись опасности и другого порядка, весьма частые здесь, — опасность ограбления.

В Гвадалахаре опасно заболел сын Врангеля. Положение его было настолько серьезным, что выздоровление казалось почти невозможным. Фердинанд Петрович и его жена еще не оправились от постигшей их в Ситке потери дочери. Три недели они не отходили от постели второго ребенка. Наконец он стал выздоравливать. Болезнь сына надолго задержала путешественников в Гвадалахаре.

И вот наконец Веракрус — живописный городок, расположенный на берегу Мексиканского залива.

Столь необычный, тяжелый и риско­ванный путь возвращения на родину связан с одной из любопытнейших страниц многогранной деятельности Фердинанда Петровича. Его посещение Мексики носило определенный поли­тический характер. Оно имело целью добиться со стороны властей Мекси­канской республики уступки России прекрасной, плодородной, никем не воз­делываемой долины, расположенной невдалеке от русского форта Росс (близ нынешнего города Сан-Франциско).

Нужно заметить, что из-за плохого промысла пушного зверя и неплодород­ной почвы колония Росс явно не оправ­дывала своего назначения и с каждым годом хирела. Это прекрасно знали мексиканцы, которые претендовали на передачу им и самой колонии, и при­надлежащей ей земли. Дело принимало явно неблагоприятный оборот, так как колония Росс, являвшаяся крайней южной точкой русских поселений в Се­верной Америке, официально принад­лежала не русскому государству, а частной Российско-Американской компании. Надежд на расширение колонии Росс не было никаких, на очереди стоял вопрос

об ее упразднении. А с ликвидацией колонии Россия навсегда теряла свой форпост в Калифорнии. Врангель никак не мог этого допустить.

Побывав на Россе, Врангель открыл вблизи плодородную долину, которую несомненно без труда можно было бы заселить. По его мнению, приобретение этой долины разрешало все трудности. И Врангель на свой риск и страх начал действовать. Во время посещения Мексики он добился аудиенции у вице-пре­зидента Барагома, принявшего его, однако, как частное лицо. С искусством ловкого дипломата, убедительно обрисовав все выгоды, которые мексиканское правительство сможет извлечь от заселения русскими долины, Врангель сумел добиться согласия на передачу долины Российско-Американской компании. Ему, однако, было поставлено одно весьма серьезное условие: признание Россией Мексиканской республики. Предстояло решить второй этап задачи, оказавшийся наиболее трудным: убедить русского канцлера Нессельроде и царя Николая I признать Мексику. Вернувшись в Россию, Врангель энергично взялся за дело. Но сперва у Нессельроде, а затем у Николая I он встретил решительный отказ. Царь, негодовавший при одном только упоминании слова «республика», резко и сухо сказал ему: «Я не могу вступить в сношения с мятежниками».

Все труды Врангеля пропали даром. В 1841 году селение Росс было упразднено. Россия навсегда потеряла свой форпост в солнечной Калифорнии.

Из Веракрус, на пароходе, минуя берега Кубы и южных штатов Северной Америки, путешественники добрались до Нью-Йорка, уже тогда, 110 лет назад, по словам Фердинанда Петровича, «величайшего, богатейшего и многолюднейшего торгового города на всём материке Америки». «По улицам, — писал Врангель, — гремели нагруженные повозки, омнибусы, наемные кареты, без числа толпились пешеходы. Здания — большей частью семиэтажные, наполненные магазинами,

кладовыми, лавками и освещенные газом. Такое движение и разнообразие пораз­или нас». Это было время бурного расцвета заокеанской республики, ее юность, еще на омраченная чахоточным румянцем американского просперити.

Из Нью-Йорка английский пакетбот после тридцатидневного бурного пла­вания доставил путешественников сначала в Гавр, а затем и в Гамбург. 4 июня 1836 года «вожделенная цель путешествия» была достигнута. Врангели прибыли в Кронштадт.

После возвращения на родину Фердинанд Петрович не перестал интересоваться делами Российско-Американской компании.

В 1838 году, после длительных переговоров, он согласился взять на себя обя­занности заведующего делами компании, а в 1840 году был назначен ее главным директором, в каковой должности и оставался до 1849 года. Америку он больше не посещал*.

 

7

Высшие морские круги тепло встретили возвращение Врангеля в столицу. Он был произведен в контр-адмиралы, назначен членом общего присутствия кора­блестроительного департамента, а затем исправляющим должность директора департамента корабельных лесов. Полнейший беспорядок, царивший в этой важной отрасли морского хозяйства, заставил Врангеля со всей энергией взяться за новое для него дело.

От Польши до Урала, от Архангельска до южных берегов Крыма, в течение двух лет Врангель объезжал казенные лесные дачи. Подробно знакомясь с постановкой

* В 1867 году принадлежавшая России территория в Америке со всеми прилежащими к ней островами, заключавшая в себе пространство в 1493380 кв. километров, была уступле­на русским правительством Соединенным Штатам Америки за ничтожное вознаграждение в 7200000 долларов. Сознавая всю нелепость и невыгодность для России подобной сделки, Врангель горячо и энергично протестовал против нее, но не был поддержан. Овладев Аля­ской, американцы выручили огромную сумму на эксплуатации ее промысловых богатств. С 1867 по 1936 год США вывезли из Аляски мехов на 300 миллионов долларов, золота на 470 миллионов долларов и рыбы — больше, чем на миллиард долларов.

дела на местах, изучая лесное хозяйство, он убеждался в необходимости не только срочно готовить сведущие кадры по лесоводству, но и полностью реорганизовать департамент корабельных лесов. Однако решительные действия нового директо­ра и его энергичная критика существующих порядков вызвали, как и следовало ожидать, сильное недовольство в высших кругах. Вскоре Врангель убедился в яв­ном недоброжелательстве как к себе лично, так и к своим смелым начинаниям. О сколько-нибудь полезной деятельности думать уже не приходилось.

В ту пору Ф. П. Врангель сблизился с многими выдающимися русскими уче­ными географами и мореплавателями. Коротая время в дружеских беседах, они все чаще возвращались к вопросу о неустроенности русской научной мысли, об отсутствии общественного центра, который собирал бы в один фокус и умело направлял усилия патриотов-исследователей России.

Так возникла идея создания Русского гео­графического общества — ныне одного из старейших научных обществ в мире. Вместе с прославленным русским мореплавателем Ф. П. Литке и знаменитым ученым акаде­миком К. М. Бэром Врангель стал членом- учредителем этого общества, возникшего в 1845 году и завоевавшего вскоре широкую популярность. Целью своей члены-учре- дители Географического общества ставили объединение лучших научных сил страны, всех ревнителей просвещения и отважных людей, которые принимали близко к серд­цу интересы науки и отечества. Общество разделялось на четыре отделения, причем председателем отделения общей географии в течение нескольких лет состоял Врангель. Он уделял много времени и энергии моло­дому, только что начинавшему развиваться делу; всячески поддерживал общество как в печати, так и на собраниях.

Кэтим первым временам жизни Русского географического общества между прочим принадлежит позабытый любопытный до­клад Врангеля: «О средствах достижения полюса»*, прочитанный им на общем годовом, собрании общества в 1846 году.

Ознакомив читателя с неудачным проектом капитана Парри достичь полюса”, Врангель задает вопрос: «Не имеется ли в виду других средств и путей для до­стижения полюса, не испытанных доселе и не имеющих тех различных неудобств, которые встречены были на мореходном пути, на единственном в своем роде

* Опубликован в «Записках Русского географического общества», книжка II, СПб.,

1847.

** Немедленно по окончании третьей экспедиции, Парри добился организации четвертой. Причем, кроме прочего, составил отряд гребных судов, снабженных полозьями для передви­жения по льду. Добравшись до Шпицбергена, этот отряд отправился на серев на лодках-санях и достиг широты 8245'.

пешеходно-морском пути капитана Парри и, наконец, в поездках по льду на север от сибирских берегов?»

И, отвечая на этот вопрос, Врангель предлагает совершенно иной проект организации полюсной экспедиции. Предназначенному для экспедиции судну надлежит отправиться в Гренландию и зазимовать на западном берегу вблизи эскимосского селения под 77° широты. На борту корабля должны находиться не менее 10 нарт с собаками и проводниками, а также провизия и корм в до­статочном количестве. Осенью члены экспедиции смогут заняться рекогносци­ровочными работами в направлении к северу, примерно до 79°, где и должны организовать на побережье удобное место для склада части продуктов. В феврале сюда могут перебраться все участники экспедиции, после чего в начале марта, продвинувшись еще на два градуса севернее, организовать вторую продоволь­ственную базу. Отсюда в течение марта, лишь только наступят благоприятные метеорологические условия, полюсная партия может двинуться в путь по льду, «держась по возможности меридионального направления и сокращая расстояние прямыми переездами поперек бухт, заливов и проливов»... «Если бы, — заканчивает Врангель свою статью, — самый северный предел сплошного берега Гренландии или архипелага гренландских островов оказался в расстоянии слишком большом от полюса и достижение его невозможным, то экспедиция могла бы совершить опись этой страны, никем еще не исследованной, и тем принести важную услугу общей географии».

Весьма характерное для Врангеля замечание! Научные интересы, стремление к обогащению науки новыми данными не оставляли его ни при каких обстоя­тельствах и всегда превалировали над всеми другими интересами.

К проектам достижения северного полюса Врангель всегда относился с большим интересом и внимательно изучал их. В старости Врангель не без юмора расска­зывал о более чем оригинальном проекте его бывшего наставника, профессора

Дерптского университета Паррота*, который серьезно советовал ему, «достиг­нув наиболее выдающейся в океане точки и выждав южного ветра, подвязать под мышки воздушный шар и с бодрым духом нестись на север до тех пор, пока стрелка инструмента, которым Паррот хотел снабдить моряка-воздухоплавателя, не укажет ему, что находится над магнитным полюсом; тогда постараться опу­ститься на льдину, сделать необходимые наблюдения и, выждав северного ветра, вернуться на материк»**.

«Проект» Паррота характерен тем, что он показывает, как наивно представляли себе полярные путешествия даже наиболее образованные люди того времени. Проект же Врангеля является результатом длительного и серьезного изучения этого вопроса.

Мысли, высказанные Врангелем в его докладе, спустя почти полстолетия легли в основу организации походов Роберта Пири, достигшего Северного по­люса в 1909 году. Даже маршрут Пири — и тот в общих чертах соответствовал намеченному Врангелем.

В кругу друзей-географов и ученых Врангель находил отдых. Но служебные интриги все же в конце концов побудили его покинуть Петербург. В 1849 году Фердинанд Петрович вышел в отставку и уехал с семейством в свое имение Руиль в Эстляндской губернии. Здесь вице-адмирал в отставке весьма прилежно зани­мался сельским хозяйством. Спустя пять лет, в 1854 году, его постигло тяжелое горе: скончалась любимая жена, преданный его друг и помощница.

 

8

Началась Крымская война. Взоры всей страны были прикованы к Севастополю, где зачиналась величественная эпоха героической обороны. Вместе с тем русская армия, предводительствуемая бездарным генералитетом, терпела одно поражение за другим.

* Паррот (1791—1841) — русский натуралист, путешественник и врач.

" См. воспоминания К. Н. Шварца «Барон Ф. П. Врангель». «Русская Старина», 1872, март.

Крестьянские волнения, направленные против крепостного права, сотрясали основы русского самодержавия. Даже правящим кругам становилась ясной вся гнилость и отсталость государственного аппарата Российской импе­рии. В эти дни в Петербурге вспомнили о Врангеле. Пятидесятивосьмилетнего вице-адмирала в отставке запросили, не желает ли он снова принять участие в государственных делах. Ему предложили пост директора гидрографического департамента. После недолгих колебаний Врангель принял предложение и пере­ехал в Петербург. Здесь начинается последний этап его жизни. С присущей ему энергией Врангель берется за реорганизацию порученного ему учреждения. Помимо этого его загружают множеством других дел, назначают председателем комиссии по пересмотру морских уголовных законов, председателем морского ученого комитета, инспектором штурманов Балтийского флота.

В мае 1855 года Врангеля назначают морским министром и членом Госу­дарственного совета. Одновременно он состоит членом Сибирского комитета и членом Комитета для соображения средств к защите берегов Балтийского моря. В следующем году Врангель получает звание генерал-адъютанта* и производится в полные адмиралы. В министерский период своей деятельности Врангель осу­ществил ряд важных административных мероприятий по .морскому ведомству. Наиболее значительные — образование технического комитета и преобразование Адмиралгейств-совета. Много внимания уделял Врангель развитию торгового флота. По его настоянию был введен новый порядок замещения должностей на­чальников портов в Черном и Азовском морях. Со времен Врангеля на эти посты стали назначаться морские офицеры. Врангель возбудил вопрос о необходимости

* Генерал-адъютант — почетное военное и придворное звание, которое присваивалось адмиралам или вице-адмиралам (генералам или генерал-лейтенантам).

основания акционерного общества корабельного страхования, не существовав­шего дотоле в России.

В записке, поданной правительству, Врангель доказывал пользу развития на Черном и Каспийском морях торгового флота, снабженного хорошо оборудо­ванными, современными пароходами, способными выполнять срочные рейсы между портами и тем поднять торговлю и оживить прибрежные города. Созданное после этого Русское Общество пароходства и торговли, организовавшее срочные рейсы по Черному и Средиземному морям, просуществовало вплоть до Великой Октябрьской революции.

Непрерывная кипучая деятельность с годами давала себя знать. В 1857 году, на 61-м году жизни, Врангель оставил министерский пост. Силы его иссякали. Все чаще повторялись припадки головокружения. Полуторагодичное лечение несколько восстановило его здоровье, и осенью 1859 года Врангель снова начал работать. Будучи членом Государственного совета, он принимает активное уча­стие в его деятельности.

Но преклонный возраст берет свое. В 1864 году, оставив все служебные за­нятия, Врангель навсегда переселился в свое имение Руиль. Правда, и здесь он не остается бездеятельным; он ведет обширную переписку, пишет мемуары. Его корреспонденция обширна и крайне разнообразна. С девятнадцати лет наука была его прибежищем и отрадой, и ей до конца дней он отдает все свои силы и мысли. Врангель был столь же тружеником моря, сколь и тружеником науки.

Люди, хорошо знавшие Врангеля, отмечали, что он всегда был удивительно скромен, умерен и чужд всяких излишеств. Но одной «прихоти», как он выра­жался, и притом довольно дорогой, он никогда не изменял — своей библиотеке. Его лучшими друзьями были не царские сановники, не сослуживцы-карьеристы, а ученые и мыслители, с книгами которых он не уставал беседовать в тиши своего кабинета до глубокой ночи, а то и до зари.

Интересно отметить, что по выходе романа Гончарова «Обломов» Врангель, от­давая должное огромному таланту писателя, в то же время резко осудил желание Гончарова представить в лице своего литературного героя тип русского человека. Он считал такое толкование национального характера поклепом на русский народ, энергичный и неукротимый в своих делах и помыслах, народ великих дерзаний и великих свершений. Всей своей жизнью сам Врангель представлял пример такого деятельного русского человека. В его трудах, направленных на процвета­ние отечественной науки и отечественного флота, в широком гуманном взгляде на человека и землю, во всегдашней вере в русского человека проявился и жив для нас тот Врангель, память которого мы чтим до этого дня.

Врангель умер в Дерпте (Юрьев, Тарту) 25 мая 1870 года. Незадолго до смерти, как бы предчувствуя близкую кончину, он пожелал посетить места, где протека­ли его детство и юность. С этой целью он предпринял небольшое путешествие. Остановившись у брата в Дерпте, он скоропостижно скончался у него на 74 году жизни.

Б. Г. Островский

Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю

Часть первая

Историческое обозрение путешествий по Ледовитому океану; между Карским морем и Беринговым проливом, до 1820 года. — Состояние карт в то время. — Назначение отряда к северо-восточным берегам Сибири.

Обширное пространство земного шара, заключающееся между Белым морем и Беринговым проливом, почти на 145° долготы, по матерому берегу северной Европы и Сибири, открыто и опи­сано россиянами. Все покушения мореплавателей других народов проникнуть Ледовитым морем из Европы в Китай или из Великого океана в Атлантический ограничены на запад Карским морем, на восток — меридианом мыса Северного. Непреодолимые препятствия, останавливавшие иностранцев в дальнем плавании, преодолены нашими мореходцами. Они более привыкли к суровости климата и пользовались всеми средствами, которые представляла им смежность с Россией Сибири, уже покоренной.

В первые времена таковых предприятий соотечественники наши были побуж­даемы к этим многотрудным путешествиям надеждой на прибыльную торговлю с прибрежными жителями страны, обильной драгоценной рухлядью. Впослед­ствии с одобрения правительства военнослужащие отправлялись на кочах вдоль морского берега и сухопутно к устьям больших рек, в море впадающих. Цель их предприятий состояла в том, чтобы покорить жителей этих стран и собрать с них подать (называемую «ясак») звериными кожами; потом правительство неодно­кратно отправляло разные отряды, для того только, чтобы описать берега уже известные и искать новые.

Желая представить обозрение последовательного открытия и описей берегов Ледовитого океана от Карского моря до Берингова пролива, не буду описывать неудачного плавания англичан Пита и Джекмена в 1580 году, блуждавших по Карскому морю среди льдов, без пользы для географии того края; плавания адмирала Ная, в 1594 году, который полагал, что находится при устье реки Оби, когда был в губе Мутной, что в Карском море; плавания семи судов в 1595 году, под начальством того же Ная, еще с меньшим успехом, нежели в первом путеше­ствии; покушения Босмана в 1625 году, остановленного льдами почти при самом вступлении в Карское море. Этими предприятиями весьма мало приобретено сведений о Карском море, и даже самые пределы его остались неописанными.

В то время берега от Белого моря до реки Оби были уже известны россиянам. Ладьи их (в последней половине XVI столетия) ходили из Белого моря и реки Печоры через Карское море до рек Оби и Енисея. Иногда они совершали этот путь морем, но обыкновенно перетаскивали суда через волок между Карским морем и Обскою губою, входили в реку Мутную, впадающую в Карское море,

поднимались вверх по этот реке бечевою восемь суток и достигали двух озер, в окружности от 10 до 12 миль. Там выгружали свои суда и перетаскивали через перешеек шириною около 200 сажен в озеро, называемое Зеленым, из которого течет в Обскую губу река Зеленая. Сею рекою достигали реки Оби. Плавание из Архангельска к Оби морем продолжалось от трех до четырех недель, а из Оби в Енисей — две или три недели*.

Сибирская летопись сохранила известие о первом сборе ясака с енисейских самоедов в 1598 году, по повелению царя Федора Иоанновича, отправленным нарочно для этого из Тобольска Федором Дьяковым. Для надежнейшего распро­странения и утверждения в Сибири российских владений заложен в 1600 году при Борисе Федоровиче Годунове, в земле самоедской, на реке Тазе, новый город Мангазея, перенесенный впоследствии на реку Туруханку, где в 1607 году казаки, неутомимые в собирании ясака с кочевавших самоедов, остяков и тунгусов, по­строили зимовье, названное по имени реки Туруханским. Туруханкою казаки вошли в Енисей, и в 1610 году, достигнув устья этот знаменитой реки, доставили первые подробные о ней известия, последствием которых были новые предприя­тия. В том же году составилось в Мангазее общество из купцов и промышленни­ков; с двоякою целью открытий и торговли отправились они сухопутно в зимовье Туруханск, где, построив кочи**, пошли вниз по рекам к устью Енисея и через четыре недели увидели Ледовитое, или, как тогда называли, Студеное море; здесь встретили столько льда, что должны были стоять пять недель на месте, доколе

* «Четырехкратное путешествие капитан-лейтенанта Литке», часть 1, стр. 76.

** Кочи — суда плоскодонные, в длину около 12 сажен, соразмерной ширины, с одною палубою, ходили греблею и под парусами при попутном ветре.

южный ветер, разогнав льды, открыл возможность выйти в море. Известно, что они достигли устья реки Пясины *, но о дальнейших успехах этого предприятия нет никаких сведений**.

Направление рек Тунгуски и Вилюя, которые имеют вершины свои на одном хребте и вливаются первая — в Енисей, последняя — в Лену, привело казаков города Енисейска в 1630 году к важному открытию величественной реки Лены.

Деятельным сибирским воеводам и предприимчивым исполнителям их воли, казакам, движимым и славолюбием и корыстью, это новое обретение было по­водом к овладению дальнейшими странами Сибири.

В 1636 году отправлен из Енисейска на Лену казацкий десятник Елисей Буза с повелением осмотреть все реки, в Ледовитое море впадающие, и наложить ясак на прибрежных жителей. Буза с десятью казаками остался зимовать в Олек- минском остроге, пригласил к себе 40 человек промышленников, или, как их в Сибири называют, промышленных, вместе с ними по наступлении весны от­правился в путь, в две недели достиг западного устья Лены, откуда в одни сутки Ледовитым морем пришел к устью реки Оленека и, продолжая путь вверх по этот реке, зимовал у тунгусов, с которых собрал ясак. Весною Буза пустился с своим отрядом к реке Лене вышел на оную при устье речки Молоды. Оттуда на двух по­строенных им кочах предпринял он путь к Ледовитому морю, вошел в него по де­сятидневном плавании и через пять дней достиг устья реки Яны. Следуя вверх сею рекой, по трехдневном плавании встретил он якутов, с которых собрал богатый ясак.

На Яне Буза построил четыре коча и в следующем 1639 году пошел вниз по реке: восточным рукавом достиг к устью узкого протока, втекающего в Ледовитое море; близ этого места, у впадающей в море реки Чендоны, нашел юкагиров, живущих в землянках, собрал с них ясак и пробыл в этих местах до 1642 года.

В то же время, когда Буза в 1638 году вошел с моря на реку Яну, некто Постник Иванов открыл с горной стороны реку Индигирку, победил живших близ оной юкагиров, основал зимовье и оставил в этом месте 16 казаков: они построили два коча, по Индигирке вышли в Ледовитое море и, простирая оным путь далее, доставили первые сведения о реке Алазее.

Неизвестно, каким путем и кем открыта река Колыма. Сибирская история упоминает в первый раз об этой реке в 1644 году, когда якутский казак Михайло Стадухин на левом ее берегу, около ста верст от устья, основал Нижне-Колымское зимовье, переименованное после в острог. Стадухин доставил известие о во­инственном чукотском народе и об одном большом острове на Ледовитом море. Какая-то женщина сказывала ему, что против рек Яны и Колымы находится остров, усматриваемый с матерого берега, и что чукчи с реки Чукочьей (впа­дающей в Ледовитое море к западу от Колымы) зимой в один день переезжают на оленях на этот остров, где промышляют моржей, возвращаясь с добытыми моржовыми головами и клыками. Стадухин также слышал о большой реке

* Сия река достопамятна тем, что некогда вся низовая страна реки Енисея называлась ее именем. Слово пясина на самоедском языке означает ровную безлесную землю, тундру. См. «Сибирский Вестник» за 1821 год.

** В 1941 году группа советских гидрографов обнаружила на острове Фаддея и в за­ливе Симса у восточного побережья Таймырского полуострова множество древних русских вещей, изучение найденных вещей позволило установить, что они принадлежат русской торгово-промышленной экспедиции, отправившейся в плавание около 1617 года. Таким об­разом, было доказано, что уже в то время русские мореплаватели проникали в море Лаптевых. (Прим. ред.)

Погыче или Ковыче, будто бы впадающей в Ледовитое море к востоку от Колымы, на три дня плавания при благополучном ветре.

Последовавшие путешествия частью опровергли рассказы этой женщины: остров, который описывали Стадухину обширнейшим, является на наших кар­тах маленьким Крестовским островом, в купе Медвежьих островов; он виден с матерого берега в ясную погоду, и жители реки Большой Чукочьей доезжают до него в один день.

Первое плавание по Ледовитому морю к востоку от Колымы предпринято в 1646 году обществом промышленников под предводительством Исая Игна­тьева, родом из Мезени. Мореходцы нашли море, покрытое льдом, а между ним и матерым берегом — свободную от льдин полосу, по которой продолжали путь двое суток сряду. Войдя в губу, окруженную двумя скалами материка, увидели на берегу чукчей и выменяли у них несколько моржовых зубов. Довольствуясь открытием этот новой промышленности и, может быть, не доверяя чукчам, которых язык был им совершенно чужд, они возвратились на Колыму. Из это­го поверхностного описания мы не видим, до которого именно места доходил

Игнатьев; однако, судя по времени плавания, он мог быть в губе Чаун, в заливе против острова Араутана, где берег действительно горист.

Казакам и промышленникам, недавно зашедшим во вновь покоренную ими страну* но привыкшим к трудностям кочевой жизни, довольно было услышать о народе в их соседстве, еще независимом и богатом моржовым зубом, чтобы по- будиться к предпринятию поисков в неизвестные места, открывавшие новое поле неутомимой деятельности. Составилось общество промышленников, к которым присоединился московского купца гостинной сотни Алексея Усова приказчик, Федот Алексеев Колмогорцев*, и по просьбе его государев в Нижне-Колымске приказчик дал им служащего казака для соблюдения в предпринимаемом путеше­ствии пользы казенной. Этот казак был Семен Иванов сын Дежнёв, вызвавшийся сотовариществовать Колмогорцеву, тот самый, который впоследствии обошел северо-восточную оконечность Азии.

В июне 1647 года с устья Колымы на четырех кочах отправились они в море; предположили отыскать реку Анадырь, о которой слыхали, будто она впадает

в Ледовитое море, но по множеству льдов на пути возвратились без всякого успеха.

Известия, доставленные в Якутск основателем Нижне-Колымского острога, казаком Михаилом Стадухиным, об острове на Ледовитом море и о реке По- гыче, как вышеупомянуто, подали повод к отправлению этого казака вторично на Колыму с повелением отыскать реку и привести в подданство прибрежных жителей. Стадухин, отправляясь из Якутска в июне 1647 года, зимовал при реке Яне, и в исходе зимы 1648 года переехал на нартах к Индигирке, где построил коч, на котором вошел в Колыму.

В 1649 году Стадухин на двух кочах пошел из Колымы для отыскания реки Погычи; один коч разбило при самом выходе в море. Продолжая путь семь суток под парусом и не видя никакой новой реки, пристал он к берегу и послал людей своих узнать о ней от жителей, но и они ничего не знали. Берег состоял из крутого каменного утеса, так что не было возможности ловить рыбу; путешественники,

* По современным данным — Федот Алексеевич Попов, родом из Холмогор. (Прим. ред.)

крайне нуждаясь в съестных припасах, вынуждены были возвратиться и ничего не приобрели, кроме малого числа моржовых зубов. Невозможно определить, до какого места Стадухин доходил, но весьма вероятно, что в семь суток хотя и не беспрерывного плавания он далеко прошел Шелагский мыс, восточнее коего берега большей частью утесисты, что согласно с описанием Стадухина.

Неудача первого покушения Дежнёва и его спутников нисколько не охладила их рвения; наоборот, число охотников увеличилось до того, что на следующий же год по возвращении Дежнёва из первого путешествия, т. е. в 1648 году, снарядили семь кочей* для отыскания реки Анадыря. Неизвестно, что случилось с четырьмя кочами**; на остальных трех кочах были начальниками Семен Дежнев и Герасим Анкудинов, а над промышленниками — вышеупомянутый Федот Алексеев.

Дежнёв был так уверен в успехе, что обещал привезти с реки Анадыра семь сороков соболей, «это золотое руно того времени, — сказано в «Сибирском вестнике», — которого домогались не только казаки и промышленники, но

* Хотя Бурней (Burnay s. Chronological History of North Fastern Voyages, p, 644) не ре­шается назвать Дежнёва суда кочами, не находя сего наименования в выписке Кокса из под­линных отписей Дежнёва (Coxes Account of Russian Discoveries, p. 378) и выводит слово «коч» от английского Ketche — мореходное судно, отличающееся вооружением, однако я думаю, что не отступлю от истины, называя кочами все суда, на коих сибирские наши мореходы в то время ходили вдоль берегов Ледовитого моря, ибо Фишер в Сибирской истории, стр. 373, в за­мечании говорит: «кочи необходимо должны быть объявленной величины (12 сажен в длину); довольно того, когда они вид судна имеют».

** Бурней в Chronological History, стр. 63, говорит, что четыре коча разбились на остро­ве к северу от Колымы и что люди с них спаслись. Я не знаю, откуда он взял сие сведение. В Хронологической истории Берха, ч. I, стр. 89, сочинитель, сообщая читателям сказку о бо­родатых людях, живущих будто бы в Америке, при реке Хеуверене, говорит, что известие сие последовало от того, что четыре коча, бывшие с Дежнёвым, пропали без вести. В «Сибирском Вестнике» за 1821 год сказано, что остров Котельный (против реки Яны) населен такими бородатыми людьми, но ныне известно, что остров сей необитаем, да и весьма невероятно, чтобы упоминаемые четыре коча туда занесло.

и многие из людей высшего состояния, и для того единственно, оставляя все вы­годы службы, родства, удовольствий жизни в изобилии, стремились из России в Сибирь, отдаленную и дикую страну». К чести наших соотечественников при­бавить можно, что жадность корысти, побуждая их на отважные предприятия, не ознаменовывалась бесчеловечными поступками, как ненасытная алчность к золоту испанцев в Перу и Мексике. Надежды Дежнёва исполнились, но не так легко и скоро, как он сперва предполагал. В июне месяце 1648 года отправился он в путь, не предвидя, сколько предстояло препятствий, и не помышляя, что весьма долгое время после не будет совершено подобного плавания. Дежнёву и его отважным спутникам исключительно принадлежит честь совершения морского пути из Колымы в Северный Великий океан.

Сожаления достойно, что не все происшествия этого знаменитого предприятия описаны. Дежнёв в донесениях в Якутск мало упоминает о том, что с ним слу­чалось на море, он ни слова не говорит о препятствиях от льдов, которых, веро­ятно, и не встречал, ибо в другом месте напоминает, что море не всегда бывает от них так свободно. Повествование свое начинает он от Большого Чукотского Носа. Этот мыс, по замечанию Дежнёва, состоит весь из камня, находится между севером и северо-востоком, и поворачивается кругом, к стороне реки Анадыра. На русской, т. е. западной стороне Чукотского Носа, втекает в море речка Становье, близ которой чукчи устроили род башни из китовых костей. Против самого мыса лежат два острова, на которых видели чукчей с прорезанными губами и проде­тыми в них кусками моржовых зубов. От мыса к реке Анадыру попутным ветром можно достигнуть в трое суток и в такое же время дойти сухим путем; первый мыс от Колымы не Чукотский, а тот, который назван Святым, и для Дежнёва особенного примечания был достоин потому, что коч Анкудинова на том месте разбился, и несколько жителей взято в плен, когда они гребли на своих лодках.

В кратком, весьма недостаточном описании плавания Дежнёва не упомянуто ни о губе Чаун, ни о Колючинском острове, ни о других приметных местах, которые должны быть усмотрены на пути из Колымы до Берингова пролива. Однако опи­сание большого Чукотского Носа, его заворот к стороне реки Анадыра, близость двух островов, дикари с прорезанными губами и продетыми в них кусками из моржовых зубов — все служит доказательством, что Дежнёв говорит о восточной оконечности Азии и что он первый прошел через пролив, до которого 30 лет по­сле него достиг мореплаватель наш Беринг, которому приписана честь обретения этого пролива и разрешения вопроса о несоединении Азии с Америкою.

Мыс, названный Дежнёвым Святой Нос, конечно, тот, который ныне называют Шелагским мысом, ибо от Колымы к востоку этот мыс наиболее приметен по от­личительной высоте и протяжению.

Бурней*, стараясь доказать вероятие соединения Азии и Америки посредством воображаемого им перешейка около Шелагского мыса, прибегает к различным странным предположениям, а именно, что Дежнёв шел не на коче, а в шитике**, который расшивали на одной стороне перешейка и по переносе составных частей его на другую сторону сшивали. Таким образом Дежнёв мог вовсе не огибать Ше-

* Burneys Chronol. Hist,p. 69.

** Шишками в Сибири называют довольно большие лодки, у коих низ выдолблен из одного дерева, а к бокам пришиты доски ивовыми прутьями. Такая постройка трудна, ибо прутья должно парить, чтобы доставить им нужную гибкость, и Бурней обманывается, говоря о шитиках: if was customary to construct vessels in a raanner (hat admitted of thir being with case taken to pieces, by which ihey could be carried acoross the ice to the oiiter edge and there be put thogeter adain, p. 69).

лагского мыса. Бурней в доказательство приводит путешествие Тараса Стадухина из Колымы в Камчатку; будучи не в состоянии обойти большой Чукотский Нос, он оставил свое судно и перешел пешком через узкий перешеек на другую сторону, где построил себе судно. При нынешних сведениях о берегах Чукотской земли с большей вероятностью полагать можно, что Тарас Стадухин прошел поперек этой земли там, где залив Колючинский, вдаваясь далеко внутрь, весьма сближается с вершиною губы Св. Креста, образуя довольно узкий перешеек, соединяющий гористый полуостров с западной частью Чукотской земли. Ныне известно, что к северу весь берег Сибири омывается морем, а потому мы не имеем никакого права оспаривать у Дежнёва чести совершения морского пути из Колымы в Анадыр,

тем более, что он имел намерение из Анадыра в Колыму идти морем.

Обратимся к Дежнёву и его спут­никам. Люди, бывшие на разбив­шемся у восточной оконечности Азии коче Герасима Анкудинова, перебрались на остальные два коча Семена Дежнёва и Федота Алексе­ева. 20 сентября на берегу дрались с чукчами, и Федот Алексеев был ранен. Вскоре после того буря раз­лучила оба коча, и они уже более не соединялись. Коч Дежнёва долго несло крепкими ветрами по морю, наконец, в октябре месяце, выбро­сило на берег, в немалом расстоянии к югу от реки Анадыра, вероятно, близ губы Олюторской. Что случи­лось с Федотом Алексеевым и его товарищами, увидим ниже.

Дежнёв с бывшими при нем 25-тью человеками немедленно от­правился пешком для проведания реки Анадыра, отнюдь не отчаиваясь достигнуть предположенной цели. Без проводника прошел он, не прежде как через десять недель, к устью реки, в землю безлесную и необитаемую. Лишенные всех средств искать себе пропитание, не имея рыболовных снарядов и не нахо­дя диких зверей, укрывающихся в лесах, путешественники решили отправить вверх по Анадыру 12 человек, которые блуждали 20 дней и, не находя ни людей, ни пищи, большею частью от голода и изнеможения умерли; остальные вынуж­дены были возвратиться к стану Дежнёва. Следующего лета, 1649 года, Дежнёв с товарищами пошел* вверх рекою, и был так счастлив, что встретился с мало­численным поколением жителей этих мест, называвшихся анаулами, которые заплатили ему первый ясак, но впоследствии за оказанную ими непокорность были совершенно истреблены. Дежнёв основал Анадырский острог в виде обык­новенного зимовья, не переставая заботиться о том, как перейти на Колыму или послать о себе уведомление.

* Должно, полагать, что они построили себе лодку, или две (их было почти 20 человек), из выкидного леса, которого в Сибири около устьев рек всегда множество.

Между тем промышленники на Колыме не оставались праздными. Вскоре после неудачного покушения Михаила Стадухина к отысканию реки Погычи узнали, что название оной Анадыр, что устья ее по северному берегу Чукотской земли искать должно и что кратчайший путь туда лежит по горам, через которые про­вести их взялись пленные ходынцы — народ, покоренный казаками в 1650 году в верховьях реки Анюя, Составилось общество охотников из казаков и про­мышленников, получивших дозволение идти к Анадыру и объясачить тамошние народы. В 1650 году, марта 23-го, Семен Мотора, предводитель этих охотников, взял на Анюе одного старшину из ходынцев, выступил в путь и апреля 23-го со­единился на Анадыре с Дежнёвым, к обоюдному удивлению. Михайло Стадухин* пошел вслед за Моторой, провел семь недель в пути, обошел стороною зимовье Дежнёва и действовал от него отдельно. Дежнёв и Мотора, стараясь избежать не­удовольствий с завистливым Стадухиным, готовились перейти к реке Пенжине, но вместо них пошел туда Стадухин, о котором не получено никаких известий.

Дежнёв и Мотора не оставались в бездействии. Они построили суда, на которых намеревались делать новые поиски. Хотя в одном из сражений с анаулами, в ис­ходе 1651 года, Мотора был убит, Дежнёв не унывал и летом 1652 года пошел вниз реки к ее устью и на северной стороне открыл отмель**, на которой собирались обыкновенно моржи в большом количестве. Добыв несколько моржовых зубов, возвратился он в зимовье, считая свое приобретение достаточной наградой за все перенесенные им труды.

В 1653 году Дежнёв готовил лес для построения коча, на котором предполагал отправить в Якутск морем собранный им ясак, но недостаток в прочих необ­ходимых потребностях и известие, что берега Чукотской земли не всякое лето

* В «Сибирском Вестнике» ошибочно сказано, что Стадухин отправился морем. См. Миллер. Nachrichten von Seereisen, p. 15.

** Корга, на сибирском наречии.

бывают так чисты от льдов, как во время его плавания в 1648 году, понудили его оставить свое намерение.

В следующем году Дежнёв предпринял вторичное путешествие к вышеупо­мянутой мели, на которой было много моржей, и взял с собой казака Юшку Селиверстова, недавно прибывшего из Якутска с предписанием в пользу казны промышлять моржовые зубы. Селиверстов утверждал, что он и Стадухин открыли эту мель, названную Анадырской коргой, будто бы ими найденною в первое мор­ское путешествие с Михаилом Стадухиным (в 1649 году), но Дежнёв доказывал противное. Возникшему от того между ними несогласию обязаны мы известием о знаменитом плавании Дежнёва. Опровергая утверждения Селиверстова, он приводит в донесениях якутскому воеводе разные обстоятельства своего путе­шествия, которые в 1736 году собраны Миллером из подлинных бумаг Якутского архива.

Дежнёв, продолжая плавание к корге, держался берега, видел коряков и между ними узнал якутку, жившую прежде с Федотом Алексеевым; она сказала ему, что Федот и Герасим (Анкудинов) от цинги умерли, многие из их товарищей убиты, а малое число спаслось на лодках, но куда и что с ними случилось, она не зна­ла. Впоследствии открылось, что они достигли реки Камчатки, где, проживая некоторое время в большом уважении у камчадалов, пали наконец жертвами собственных раздоров, подавших корякам и камчадалам случай их убить.

После этого нет дальнейших сведений о Дежнёве, который провел 6 лет (с 1648-го по 1654 год включительно) в неутомимой деятельности, среди дикого народа, в стране, им открытой и частью покоренной. Возвратился ли он в свою отчизну или сделался жертвой своей смелости — не находим известия в сочинении исто­риографа Миллера*.

Каким великим опасностям подвергались простиравшие плавание по Ле­довитому морю, читатели увидят из следующего в «Сибирском вестнике» по­мещенного описания путешествия нескольких казаков под начальством казака Булдакова.

В 1649 году Булдаков послан из Якутска на реку Колыму приказчиком. Прози­мовав в Жиганске, он прошел июня 2-го 1650 года в устье Лены, но за восточным и северным ветрами, нанесшими к берегу множество больших льдин, вынужден был стоять четыре недели. По наступлении благополучного ветра отправился он под парусами в Омолоеву губу, где встретил льды, между которыми коч его был восемь дней и немало повредился. Приближаясь к островам против устья Лены, решился он пристать к одному из них; двое суток пробивались между льдинами. Булдаков, по продолжавшимся ветрам то с моря, то с берега, простояв на месте шесть дней, увидел, что море ото льда как будто очистилось, и пустился вторично в Омолоеву губу, но, к несчастью, опять попал между льдинами, которые препят­ствовали идти далее, а потому и пошел он к реке Лене. При ее устье стояли восемь кочей, принадлежавших казакам и промышленникам, готовых выступить в море. Когда настал ветер с берега и море очистилось ото льда, все кочи вместе пошли к Омолоевой губе, в которой был также наносный лед; сквозь него пробивались не без затруднений. На другой стороне губы находится остров; протоком между этим островом и берегом обыкновенно хаживали кочи, но в то время проток был совершенно затерт льдом, осевшим на дно моря; путешественники с усилием раз­

* Дежнёв оставался на Анадыре до 1662 года. Затем доставил «костяную казну» в Якутск и оттуда был послан в Москву. Сохранилась его челобитная о выдаче жалованья, заслуженного за 19 лет —жалование было выдано. В 1665 году Дежнёв выехал обратно в Якутск, служил там до 1670 года. Вернулся в Москву в 1672 году и через год скончался. (Прим. ред.)

ломали лед и вывели свои кочи; в этом месте встретили еще четыре коча, которые шли с Колымы на Индигирку.

Июля 15-го по выходе кочей из протока настал попутный ветер, и все суда в одни сутки достигли устья реки Яны. Здесь опять они встретили столько льда> что могли быть раздавлены, ежели бы по отлогости морского берега, пре­пятствующего большим льдинам приближаться к нему, не оставался для них свободный путь. Следуя возле берега, они благополучно миновали Святой мыс, который по северному его положению с давних лет мореплаватели считали самым опасным местом.

На другой день Булдаков достиг Хромской губы. Она была наполнена строч­ными льдинами, затруднявшими плавание кочей, особенно когда от ночных морозов намерзал новый лед, которым 30 августа покрылось все море: тогда

пять кочей находились недалеко от берега, на глубине одной сажени. Предпри­имчивый и отважный Булдаков, надеясь, что лед уже достаточно тверд, вздумал груз перетаскивать на берег; но надежда его обманула, ибо 1-го сентября, когда лед был толщиной на полпядени*, подул с берега жестокий ветер, которым лед изломало, кочи занесло далеко в море и носило пять дней; потом ветер стих, море замерзло, и на третий день можно было ходить по льду. Тогда Булдаков послал несколько человек, чтобы узнать, как ближе подойти к берегу. Они нашли в рас­стоянии на один день езды бывший с ними коч казака Андрея Горелова, стоявший во льду, и хотели перенести скарб и запас на этот коч, чтобы ближе быть у берега, но вдруг в море прибыла вода, и лед изломало; к тому же поднялся сильный ветер, которым занесло кочи, вместе со льдом, еще далее в море, и так быстро, что под парусами невозможно идти скорее. Через пять дней ветер утих, и кочи в третий раз замерзли во льду. От стечения стольких бедствий спутники Булдакова были в отчаянии и, чтобы избавиться от очевидной гибели, взяв каждый из своего скарба и съестных припасов, сколько мог везти на санях, отправились к берегу, но не избегли преследовавшего их несчастья. Лед изломало, и они вынуждены были санки свои перетаскивать с одной льдины на другую, а сами перебираться с помощью шестов и веревок. Между тем видели, как кочи их, один после другого, разбивало льдом. Напоследок, изнуренные цингой, стужей, голодом и трудом,

* Пядень, или пядь, — старорусскаямерадлины.равная одной двенадцатым саженям, четверть аршина, 4 верш­кам, 7 дюймам — всего 17,78 см. (Прим. ред.)

вышли на берег близ устья реки Индигирки и при разных бедственных случаях продолжали путь вверх по ней, до Уяндинского зимовья, где нашли себе успоко­ение от болезней и трудов и провели всю зиму.

Два года после плавания Булдакова, т. е. в 1652 году, на место его начальником острога на Колыму послан пятидесятник Иван Ребров. Ему в особенности пред­писано с подробностью осведомиться о большом острове, который, по донесению Михаила Стадухина, находится на Ледовитом море. Миллер не отыскал в Якут­ском архиве никаких доказательств о существовании этого острова и говорит, что рассказы Стадухина были совершенно забыты, доколе наконец в 1710 году, февраля 20-го, Якутская канцелярия собрала несколько изустных показаний от казаков, которые простирали плавание Ледовитым и Камчатским морями. Следующие известия непосредственно относятся до предназначенных нам изысканий.

Между 1661-м и 1678 годами служивый Никифор Мальгин с торговым чело­веком Андреем Воропаевым на коче ходили с Лены на Колыму. До Святого Носа следовали они большей частью возле берега; потом, по причине примкнувшего к берегу льда, держали мористее. На этом пути бывший с ними кочевник Родион Михайлов указал им лежащий по эту сторону Колымы вдали остров, который они все видели, а по прибытии их в Колыму купец Яков Вятка сказывал Маль­гину, что однажды в плавании из Лены в Колыму на девяти кочах, три отнесены к сему острову, и посланные на берег видели следы неизвестных зверей, но людей не видали.

Торговый человек Тарас Стадухин также говорил Мальгину, что за несколько до того лет он с 90 человеками на коче ходил с Колымы морем к Чукотскому Носу, которого водой обойти не могли, а перешли на другую сторону его пешком и, построив коч, шли возле берега до устья реки Пенжины.

Некто Михайло Насеткин показал, что в 1702 году, путешествуя по Камчатке, видел с южной оконечности ее землю; после того на пути между Колымой и Ин­дигиркой усмотрел в море еще землю, о которой кочевник Данил Монастырский сказывал ему, будто она соединяется с берегом, против Камчатки лежащим, и простирается далее против устья Лены.

В 1710 году получено в Якутске письменное показание устьянского казака Якова Пермякова, что на пути из Лены в Колыму он видел против Святого Носа остров и что против устья реки Колымы находится остров и на нем есть горы, усматриваемые с морского берега.

Остров, который видели Мальгин и Вятка, может быть один из островов, ле­жащих против реки Яны, или Крестовский остров из числа Медвежьих. Михаил Насеткин говорит о первом Курильском и первом Медвежьем острове; словам Монастырского верить нельзя. По­казание Якова Пермякова, без со­мнения, касается первого Ляховского и Крестовского островов.

Носившиеся таким образом слухи, а частью и достоверные из­вестия о находящихся на Ледовитом море островах, побудили якутского воеводу Трауернихта произвести о этом изыскание с возможною подробностью, особенно, когда в 1711 году сибирский губернатор князь Гагарин писал ему: «Сказывали мне казаки и дворяне якутские, что ваша милость изволит нарядить ка­заков, также и охотников отпустить на новую землю, что остров против реки Колымы, и удержался-де, мой государь, за тем, что без указу не сме­ли, и ваша милость того медлить не изволь».

Трауернихт отправил два отря­да — один к устью реки Яны, другой на Колыму; им предписали осмо­треть Ледовитое море летом или зимой и не возвращаться, покуда не разрешат вопроса об островах или новой земле.

Первый отряд из 11 казаков поручен казаку Меркурию Вагину. Он отправился из Якутска 1711 года осенью; выехал из Усть-Янска на нартах в мае месяце 1712 года и, держась берега до Святого Носа, пустился прямо на север. Они приехали к од­ному острову, на котором не было никакого леса; вокруг него езды 9 или 12 дней. С этого острова видели другой остров или землю, но за поздним временем и по не­достатку в съестных припасах отправились назад к матерой земле, с тем, чтобы летом запастись рыбой и следующей зимой опять выступить в путь. Они вышли на берег между Святым Носом и рекой Хромой при урочище, где якутский казак Катаев в прежние времена поставил крест, почему оно прозвано «Катаев крест». Оттуда направили путь на Хрому для рыбного промысла, но, не имея съестных припасов, вынуждены были есть собак, на которых ехали, наконец и мышей» и потому должны были возвратиться к морскому берегу, где прожили все лето, питаясь рыбой, дикими гусями, утками и их яйцами. Бывшие с Вагиным казаки,

устав от пребывания в этих местах и опасаясь, что на пути к усмотренному острову будут подвержены еще большим нуждам и голоду, убили Вагина, его сына, одного казака и одного промышленника. По возвращения в Усть-Янск убийцы скрыли преступление разными вымыслами, и об острове не упомянули ни слова. Поло­жение первого Ляховского острова объясняет обретение Вагина; величина его, конечно, не соответствует показаниям, но преувеличения важности обретения весьма часты в повествованиях древних путешественников.

Второй отряд, воеводой Трауернихтом отправленный, состоял из 22-ух человек, на одном шитике*, под управлением казака Василия Стадухина. Из донесения его от 28 июля 1712 года видно, что он усмотрел на восточной стороне Колымы протянувшийся в море мыс, окруженный непроходимыми льдами, но не заметил никакого острова, и что жестокой погодой с моря отнесло его назад, причем он едва не погиб. Стадухин, вероятно, говорит о Шелагском мысе, который пред­шественники его назвали Святым Носом.

В 1714 году были еще два подобных отправления казаков Алексея Маркова и Григория Кузякова. Первому велено идти в море с устья Колымы, и ежели увидит, что шитики неудобны, дозволено построить другие суда. Каждому дано было по одному матросу из присланных Гагариным в Якутск для предположенной морской экспедиции из Охотска.

Марков по приезде в Усть-Янское зимовье, послал 2-го февраля 1715 года в Якутск донести, что на Святом море летом и зимой всегда стоит лед, и потому в назначенный путь невозможно отправиться иначе, как нартами на собаках; он отправился 25 марта, взяв девять человек. 3 апреля возвратился он опять в Усть-Янское зимовье и привез известие, что ехал по морю прямо на север се­меро

* Шитики того времени были длиной в пять сажен, шириной в две сажени, с палубой, плоскодонные, конопачены мхом: вместо веревок и канатов на шитиках употребляли ремни лосиные; паруса бывали ровдужные, якоря деревянные, с навязанными каменьями. Ныне шитиками называют беспалубные большие рыбацкие лодки; о якорях прибрежные жители понятия не имеют, и паруса ровдужные употребляют весьма редко. Ровдуга — оленья шкура, выделанная в замшу.

суток с самой большой, на собаках возможной скоростью, но ни земли, ни острова не видел, достиг такого места, где льдины стояли, как высокие холмы, поднимался на них и вдали не увидел никакого берега. Из-за недостатка корма для собак многие с голоду издыхали, и ими кормили остальных. В 17 дней бес­прерывной езды Марков не мог проехать более 680 верст, или 340 верст в одну сторону; следовательно, правя на север, он должен бы увидеть какой-либо остров из лежащих против устья реки Яны и Святого Носа, а потому в справедливости показаний Маркова нужно сомневаться.

О путешествии Кузякова не найдено никаких сведений, кроме услышанного Миллером от якутских жителей, будто бы Кузяков также отправился в море на собаках, и предприятие его было так же безуспешно, как и Маркова.

Такие неудачи остановили на некоторое время предприимчивых казаков в дальнейших покушениях, но в 1723 году сын боярский Федот Амосов опять обратил внимание на какой-то остров, простирающийся от устья Яны до устья Индигирки и далее. Он вызвался покорить жителей острова и для исполнения такого предприятия отправлен с отрядом. Вместо того, чтобы поиски начать с Яны или Индигирки, поехал он на Колыму. При самом выходе из устья этот реки, июля 13-го* 1724 года встретилось такое множество несущегося льда, что не решился он продолжать путь далее.

Между тем промышленник Иван Вилегин подтвердил слух о помянутом острове, рассказывая, что в ноябре 1720 года он ездил вместе с промышленником Григорием Санкиным с устья реки Чукочьей по льду на тот остров или землю, но за беспрерывными ветрами и туманом они не могли ехать вдаль, почему

В «Сибирском Вестнике» сказано — апреля 18-го, а у Миллера — июля 13-го; сие по­следнее согласнее с показанием Амосона, что в море несло лед.

и не знают, твердая ли то была земля или остров и есть ли на нем жители и рас­тет ли лес*. Видели старые юрты и места прежде бывших юрт, но не могли узнать, какому народу они принадлежат. Землю эту при ясной погоде можно усмотреть с реки Чукочьей, и казалось, что она простирается мимо Индигирки и Святого Носа до меридиана реки Яны, с одной стороны, а с другой — мимо устья Колымы и далее, до жилищ шелагов — поколения чукчей. Вилегин заключал так по рас­сказам какого-то Копая из племени шелагов и полагал, что достигнуть до этой земли водой ни с устья реки Колымы, ни с Чукочьей и Индигирки невозможно по причине множества льда, но против жилищ шелагов море бывает чище, и по­тому должно искать земли с этой стороны.

Амосов, утвердясь на этом мнении, пошел морем возле берега к жилищу Копая, которого достиг 7-го августа 1723 года, но по множеству льдов не только не мог продолжать путь, но даже с трудом возвратился.

В следующую зиму Амосов решился для открытия острова ехать на нартах, и прислал о своем путешествии в Якутскую воеводскую канцелярию следующее донесение: «Отправившись в намеренный путь из Нижне-Колымского зимовья ноября 3-го 1724 года, нашел я на море остров или землю и оттуда 23-го того же месяца возвратился обратно на Колыму. На той земле видел старые земляные юрты, а какие в них жили люди и куда сошли, неизвестно. Наконец, съестных припасов и корма для собак недостало; для этой причины невозможно было ничего более и проведывать. Путь по льду был весьма труден, потому что море замерзло негладко. Везде стояли высокие льдины, и лед от выступающей морской соли был шероховат»**.

* В «Сибирском Вестнике» сказано, что Вилегин нашел тут лес, но у Миллера того нет.

** Описание этих путешествий и некоторых из следующих заимствованы мною из «Си­бирского Вестника» на 1821 год, а поправлены, где были несогласия, с сочинением Миллера.

В бытность свою в Якутске Миллер лично спрашивал Амосова об его путе­шествии. По словам его, жилище Копая — на 200 верст к востоку от устья Колы­мы, близ небольшого острова, возле самого берега лежащего. От матерой земли между реками Чукочьей и Алазеей езды до открытого Амосовым острова один день, и вокруг оного столько же; на этом острове горы немалой высоты, которые видимы и с матерой земли; из животных попадались олени; служащий для них пищей мох растет по всему острову.

Обретение Вилегина и Амосова одно и то же. Оба они были на первом Медве­жьем острове, на котором прежде их бывали промышленники и, по слухам, давно, уже имели о нем сведение. Вилегин, не зная, что находился на маленьком острове>

и услышав, вероятно, об усмотренной против Яны земле (первый Ляховский остров), вообразил, что эти две земли соединяются и со­ставляют берег одной обширной земли. Но можем ли мы полагаться на показание Копая? Его жилище было, без сомнения, возле острова Сабадея (около 200 верст от Колымы, как Амосов Миллеру сказывал), а против этого места к северу на два с четвертью градуса по широте (около 230 верст) мы в 1821 году ни малейших признаков земли не нашли, да и чукчи, живущие около Шелагского мыса, с которыми в 1822 году мы имели сношения, не знали ни о какой земле в этих странах, хотя и не скрывали от нас, что со скалы Якан (около 200 верст к востоку от Шелагского мыса и в 300 верстах от жили­ща Копая) иногда видны в море горы. Может быть, Копаю и Вилегинуто было известно, но удивительно, что они, говоря об одном только острове против Колымского устья и о Боль­шой Земле, за ним лежащей, не знали о прочих четырех островах, составляющих одну купу с островом, который усмотрен Вилегиным. Не должно ли заключить, что эти-то четыре острова и приняты за Большую Землю?

Карты наши в то время были сообразны поверхностному обозрению северных бере­гов Сибири, которые от Карского моря до восточной оконечности Азии в продолжение половины столетия открыты казаками и про­мышленниками, неутомимыми в трудах, но не имевшими никаких познаний. Все путе­шественники, бывшие до того времени при упомянутых берегах, также не имели способов и нужных сведений для изображения берега с некоторой верностью, и потому карты наши составлены были, так сказать, наугад, на осно­вании сбивчивых, темных рассказов.

Казацкий полковник Шестаков, при­ехавший в 1726 году из Северной Сибири в С.-Петербург, сочинил карту, которую напечатали, а потом скопи­ровали в Париже географы Делиль и Бюаш. На этой карте остров Копай назначен на расстоянии двухнедельной езды от матерого берега и по параллели занимает такое же пространство, какое находится между противолежащими сему острову реками Колымой и Алазеей; на карте написано, что остров Копай обитаем непокорными шелагами. За ним к северу проведен берег Большой Земли, и в надписи сказано, что отстоит он от острова Копая на неполный двухдневный переезд (следовательно, остров от матерого берега Сибири далее, нежели от Большой Земли).

Против северо-восточной оконечности Азии на востоке означен большой остров со следующей надписью: «Остров против Анадырского носа; на нем многолюдно и всякого зверя довольно; дани не платят, живут своей властью».

Северный берег Чукотской земля проведен довольно ровной чертой, и губа Чаун и Шелагский мыс неприметны.

Другая карта, попавшаяся историографу Миллеру, сочинена якутским дворя­нином Иваном Львовом. На этой карте изображены два носа. Крайний к северо-востоку, обыкновенно называемый Чукотским Носом, или Восточным мысом, назван Шелагским и не ограничен. Другой, лежащий прямо на юг от первого, назван Анадырским Носом, и между этими двумя мысами, в обширной губе, положен остров, обитаемый чукчами, а против Анадырского Носа назначены два острова один другого к берегу ближе, со следующей надписью:

«До первого острова от берега езды водой полдня. На нем обитают люди, которых чукчи называют ахьюхалят.

Они говорят особым языком; платье носят из утиных кож: питаются моржами и китами. За недостатком у них на острове лесу, варят рыбьим жиром. Другой остров от первого находится в расстоянии двух дней езды водой. Жители оного назы­ваются по-чукотски пеекели. Они щеки пронимают и вставляют в них зубы; живут в крепких местах; платья носят из утиных же кож». За этими островами изображена большая зем­ля с надписью: «Чукчами именуются кичинэлят. Эти говорят особливым языком; платье носят соболье; живут в землянках, а бой у них лучной.

Звери в них водятся всякие, которых кожи употребляют на платье. Лес там растет ельник, сосняк, лиственник и березняк».

Миллер упоминает еще о карте, в Якутске же сочиненной. На этот карте Шелагский Нос также не огра­ничен, и против него проведена не­ограниченная земля, где надписано:

«Обитаемая народом кыкыкме, ко­торый подобен юкагирам». Над Ше­лагским Носом надписано: «Жители говорят языком особливым. На бою

весьма жестоки, и покорить их не можно. Хотя из них кто и в полон попадет, тот сам себя убивает».

Не только на картах, составленных в Якутске самоучками-географами, но и на сочиненной Берингом в 1728 году, по возвращении его из первого плавания к восточным берегам Чукотской земли, не отличают Шелагского Носа, а чтобы согласить карты с плаванием Дежнёва, присовокупили к последнему мысу, на неко­торых картах, название Святого Носа, а на других, полагаясь на вышеупомянутую карту Львова, оставляли Шелагский его мыс на севере неограниченным, и тем изъявляли сомнение о плавании Дежнёва; но должно заметить, что оно не было известно сочинителям тех карт, ибо Миллер первый нашел сведение о нем в якут­ском

архиве 1736 года*. В названной на одной карте Большой Земле, за островами против Анадырского Носа, мы узнаем северо-западный берег Америки, и Большая Земля против Шелагского Носа также назначена по неосновательным сведениям о дальнейшем протяжении того берега на север. Предположение наше объясняется следующим обстоятельством.

В 1711 году якутский казак Попов, который из Анадырского острога ездил на Чукотский Нос, между прочим сказывал: «Напротив Носа, по обеим его сторонам, как в Колымском, так и в Анадырском море, виден остров, назы­ваемый чукчами Большой Землей, на которой живут народы с продетыми в щеки большими зубами», и пр. Потом говорится о береге, простирающемся южнее и севернее Чукотского Носа (конечно, о берегах Америки), и слова ясно доказывают, что тогда называли Колымским морем часть океана к северу от Чу­котского полуострова, а находящуюся по южной стороне его — Анадырским морем. Восточную часть Чукотского полуострова, следовательно, и ту часть берега, где тогда назначили Шелагский мыс, Попов называет Чукотским Носом. Итак, по моему мнению, из этого ясно видно, почему на картах, составленных по сбивчивым рассказам безграмотных людей, назначена против Шелагского Носа Большая Земля.

Выше упомянуто, что известный географ Делиль перенес и на свою карту не­верности Шестакова карты. На изданной Делилем в 1728 году карте изображены: остров против Колымского устья, в широте 73°, а за ним, в широте 75°, Большая Земля, будто бы открытая россиянами в 1723 году по указанию шелагского князя

* Миллер всего лишь «переоткрыл» плавание Дежнёва. На самом деле открытие Дежнёва нашло отражение на современных ему картах и только потом было забыто. (Прим. ред.)

Копая; но в означенном году ездил Амосов к Копаю, и не сделано никаких новых открытий.

При обстоятельном рассмотрении бывших в то время известий о Большой Земле в Северном Ледовитом океане не найдено ни одного, которое достойно и малой вероятности. При нынешних сведениях наших об этих странах было возможно несколько пояснить неосновательность географии Северо-Восточной Азии и на­ходить незначащие острова или чистое море там, где в начале XVIII столетия полагали обширные земли.

Следующие путешествия совершены нашими мореплавателями единственно для исправления карт северных берегов Сибири.

В царствование императрицы Анны Иоанновны предпринято опознание бере­гов Сибири от Белого моря до Берингова пролива, и исследование возможности Ледовитым морем пройти из Архангельска в Камчатку. Адмиралтейств-Коллегия, для лучшего исполнения этого предприятия, положила отправить мореплавателей в Ледовитое море в одно время из трех разных мест: 1) от города Архангельска два судна на восток до устья Оби; 2) из реки Оби на восток, до устья Енисея одно судно; 3) из реки Лены два судна — одно на запад к устью Енисея, другое на вос­ток, мимо устья Колымы до Берингова пролива.

Для первого отряда коллегия сделала все нужные распоряжения, предоставив главному командиру Архангельского порта выбор и снабжение судов. По совету мореходцев того края построили два коча — «Экспедицион» и «Обь», длиной в 52,5 фута, шириной в 14 футов, глубиной в 8 футов. Экипаж каждого судна состоял из 20 человек; командирами назначены лейтенанты Муравьев и Павлов.

Они отправились от города Архангельска 4 июля 1734 года, достигли Мутного залива (в Карском море) и возвратились зимовать к устью реки Печоры. В июне месяце 1735 года вышли опять в море, прошли не далее, как в прежнее плавание, и зимовали по-прежнему в реке Печоре. Адмиралтейств-Коллегия, уважив

представление лейтенанта Муравьева, что он не мог иметь желаемых успехов оттого, что ходил на кочах, приказала построить у города Архангельска два палубных бота, длиной в 60 и 50 футов, и отправить оные под командой лейтенантов Скуратова и Сухотина; на место лейтенанта Муравьева поступил лейтенант Малыгин» который был тогда на реке Печоре. Мая 27-го 1736 года на коче «Экспедицион» он пошел вниз по реке; 29-го против устья коч льдом разбило, и едва могли спасти людей и часть груза. Исправив немедленно другой бывший с ним коч «Обь», Малыгин отправился в путь 17 июля. Превозмогая чрезвычайные затруднения от льдов, задержанный долгое время под островом Долгим, где 7-го августа присоединились к нему вышеупомянутые боты под начальством лейтенантов Скуратова и Сухоти­на, Малыгин пересел на первый бот, а на второй определил Скуратова; Сухотина на коче «Обь» отправил в Архангельск и с двумя ботами дошел до реки Кары, где

остался зимовать. Сухотин возвратился в Архангельск благополучно.

В этом же году, в июле и августе месяцах, геодезист Селифонтов объ­ехал на оленях западный берег Обской губы и, переехав на карбасе к острову Белому, осмотрел часть его южного берега. В ноябре присоединился он к лейтенанту Малыгину. В следующем году, марта 16-го, Селифонтов отправ­лен вторично на оленях с самоедами к Ледовитому морю для описи матерого берега и острова Белого. Действия его неизвестны,

В начале июня 1737 года вскрылась река Кара, но так как море освобож­дается ото льда не прежде половины июля, то Малыгин и Скуратов, с общего совета, положили пробыть на месте до

1-го июля. В половине июня показа­лась между служителями цинготная болезнь, которую однако успели ис­требить противоцинготными травами, растущими по окрестным тундрам*.

3-го июля наши мореплаватели достигли устья реки Кары; в море видно было еще весьма много льда. Направили плавание по возможности к северу; наконец 23-го июля усмотрели остров Белый и 24-го легли на якорь в проливе, отделяющем остров от матерого берега. Широту определили 73° 8'. Прилив шел от W только четыре часа, а отлив восемь часов от О. Первый приносил с собой соленую воду, последний — пресную. Течение отлива было многим сильнее течения прилива, которое иногда было едва ощутительно. Приклад­ный час 3 часа, возвышение воды полтора фута. Пролив усеян мелями, между которыми бывают сильные спорные течения. Противные ветры задержали лейтенанта Малыгина в этом проливе 25 дней. Обогнув (по Миллеру) мыс, называемый самоедами Ялмал, 18-го августа боты вошли наконец в Обскую губу, 11 сентября в реку Обь, 5 октября в реку Сочву, где и зимовали; служи­телей поместили в Березове по квартирам. Лейтенант Малыгин возвратился

Четырехкратное путешествие капитан-лейтенанта Литке, стр. 87.

берегом в С.-Петербург; Скуратов и подштурман Головин на прежних ботах

11 августа 1739 года пришли в реку Двину, испытав на пути множество опас­ностей от льдов.

Другие два отряда, которым надлежало осмотреть берега от реки Оби к вос­току, поступили в распоряжение командора Беринга. Он приказал построить в Тобольске дубель-шлюпку, названную «Тобол», назначил командиром лейте­нанта Овцына и снабдил его наставлениями, данными Адмиралтейств-Коллегией. Дубель-шлюпка была длиной 70, шириной 15, глубиной 8 футов, двухмачтовая, с восемью двухфунтовыми фальконетами; вооружена как шнява; экипаж состоял из 53 человек; сверх того иеромонах, штурман и геодезист*.

15 мая 1734 года по совершенном изготовлении дубель-шлюпки «Тобол» лейтенант Овцын отправился из Тобольска вниз по Иртышу, и с ним несколько дощеников, нагруженных провиантом и морской провизией. Тобольский губернатор Плещеев, флота капитан Чириков и профессора Академии наук, находившиеся при Камчатской экспедиции, провожали лейтенанта Овцына несколько верст: девять дней он шел вниз по Иртышу, миновал мно­гие русские деревни и остяцкие юрты;

24-го мая остановился на короткое время при устье этой реки, у большой слободы, называемой Самаховский Ям, и, переменив проводника, продолжал путь далее, вниз по реке Оби.

2-го июня пришел он к городу Бе­резову, принял на суда проводников и служителей, назначенных в допол­нение к имеющейся у него команде.

Через три дня отправился далее, и 12-го в полдень достиг Обдорского острожка, последнего российского селения при реке Оби.

15-го Овцын пришел к устью реки Оби, где она впадает в Обскую губу тремя рукавами, и по восточному, в котором глубина больше, вышел в губу 19-го июля. В это время от сильного и крепкого ветра дощеники так повреди­лись, что плавания на них продолжать было невозможно; один разломали, из леса построили на берегу магазин и выгрузили в него провиант и прочие запасы. При этом месте семь озер, почему и назвали оное Семиозерным. Широта по на­блюдениям найдена 65° 36'.

Оставив караул при магазинах, 21-го Овцын продолжал путь далее, возле правого берега Обской губы. 26-го послал на лодках унтер-офицера и семь человек служителей вперед к Ледовитому морю для доставления при устье Обской губы знаков и для встречи ожидаемых из города Архангельска судов; по препятствию

* Помещаемое здесь описание путешествия лейтенантов Малыгина, Овцына, Прон- чищева, Лаптева и штурманов Челюскина и Минина заимствовано мной частью из записок бывшего Государственного Адмиралтейского департамента на 1820 год; довольно значительные ошибки и пропуски в сем извлечении, мной замеченные, исправлены и пополнены из под­линных журналов.

от противных ветров и мелей, между которыми надлежало искать фарватер, Ов- цын шел вперед по Обской губе к северу весьма медленно. 6-го августа пришел он в широту 70° 4' и, опасаясь пускаться далее по приближавшейся осени и на­ставшим морозам, решился идти зимовать к Обдорскому острожку и прибыл к нему 4-го сентября.

Во время плавания по Обской губе лейтенант Овцын на берегах ее находил безлесные тундряные места и землю, замерзшую в самое лето глубже полуаршина; имел частые свидания с кочующими самоедами: видел по тундре много оленей и медведей, и один раз приметил в губе плавающих белуг.

Дубель-шлюпку разгрузили и выгрузили все припасы в магазины, люди пере­брались в острог. 13-го октября река Обь покрылась льдом.

В ноябре приехали в Обдорск с западной стороны оленные самоеды для взноса в казну ясака и сказывали, что прошедшего лета видели на берегу Ледовитого моря, близ реки Кары, русских людей, посланных из Пустозерска на оленях для поставления маяков*. Овцын с теми самоедами отправил в Пустозерск двух каза­ков к Муравьеву для извещения его о плавании своем по Обской губе и о маяках, поставленных на ее устье.

1735 года, мая 29-го, лейтенант Овцын пошел вниз по Оби, но льдом вынуждаем был беспрестанно останавливаться у берегов. 6 июня пришел он к семиозерным магазинам и взял оставленную прошедшего года провизию. 11-го продолжал путь далее; вскоре вновь задержан льдом, неподвижным по всей Обской губе. 20-го лед

То есть астрономических знаков. (Прим. ред.)

взломало, и фарватер начал очищаться, но до 8 июля Овцын шел на дубель-шлюпке вслед за льдом весьма медленно; в то время оказалась у многих из бывших с ним цинга, которая вскоре усилилась до того, что в половине месяца из 53-х человек оставалось здоровых только 17 человек. Овцын был также тяжко болен, и с со­вета своих подчиненных вынужден 18 мюля пойти в обратный путь. Предпо­лагая зимовать в Тобольске как для лучшего излечения больных и исправления поврежденной дубель-шлюпки, так и для запаса на будущее время провизии, он, при помощи присланных к нему из Обдорска и Березова служителей, сколько возможно поспешал плаванием, но пришел к Тобольску не прежде 6 октября; в это время по Иртышу уже несло лед, и река вскоре стала.

Через два месяца по прибытии в Тобольск Овцын, получив от болезни облегче­ние, отправился в С.-Петербург для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем плавании и предстоявших препятствиях к исполнению возложенного на него дела. Он представлял, что если ему будет повелено на будущее лето идти в Ледовитое море, то, по причине опасного плавания между льдами, нужно дать еще другое судно для взаимного вспомоществования в случае повреждения одного из них, и что он считает полезным послать весной по зимнему пути на оленях или на собаках геодезиста описывать берега Ледовитого моря до устья реки Енисея. Адмиралтейств-Коллегия, находя представление основательным, предписала Овцыну построить в Тобольске к будущему лету палубный бот для совместного плавания с дубель-шлюпкой, назначила на оный командиром флотского мастера Кошелева и положила отправить геодезиста для описи берегов Ледовитого моря. Овцын поспешил возвратиться в Тобольск, взяв с собой мастера Кошелева, ко­торому поручено было строение нового судна; они прибыли на место 24-го фев­раля, приступили к заготовлению лесов и марта 11-го заложили палубный бот длиной в 60, шириной в 17, глубиной в семь с половиной футов. Как ни поспешали строением, но не успели приготовить бота к плаванию на следующее лето.

В 1736 году, мая 23-го, лейтенант Овцын на дубель-шлюпке с дощениками, нагруженными провиантом, отправился из Тобольска вниз по рекам Иртышу и Оби. 14-го июня пришел в Березов, где простоял до 23-го для перегружения про­вианта и для разных исправлений на дубель-шлюпке. 4-го июля миновал Обдорск, 7-го достиг устья реки Оби, оставил дощеники у семиозерных магазинов и на дубель-шлюпке следовал далее к северу по Обской губе. 28-го прошел то место, откуда возвратился в 1734 году; 5-го августа достиг в широту 72° 34' где был оста­новлен льдом, который впереди покрывал всю Обскую губу и стоял еще твердо с прошедшей зимы. Лейтенант Овцын ходил взад и вперед около этого места в ожидании, что лед будет взломан и унесен в море: видя, что он стоит неподвижно, решился, с совета своих подчиненных, для зимовки возвратиться в Обдорск, куда и прибыл 26-го сентября. В начале октября река Обь покрылась льдом. В декабре месяце приехали к Обдорскому оленные самоеды для взноса в казну ясака; с ними отправлен геодезии ученик описывать берег Ледовитого моря.

1737 года, мая 5-го, флотский мастер Кошелев и штурман Минин, на вновь по­строенном боте, названном «Почталион-Обь», пошли от Тобольска вниз по реке Иртышу и Оби, 5-го прибыли к Обдорску и вступили под начальство лейтенанта Овцына. В то время дубель-шлюпка была готова к походу Овцын определил на нее командиром мастера Кошелева, а сам перешел на бот.

29-го июня оба судна отправились от Обдорска вниз по реке Оби. 9-го июля пришли к семиозерным магазинам: взяли на суда оставленный в них с прошлого лета провиант и другие припасы. 14-го июля пошли далее к северу по Обской губе, но за противными ветрами и туманами весьма медленно. 6-го августа находи­лись в широте 72° 46', у правого берега Обской губы, близ залива, называемого

Гыдыям*, вдавшегося внутрь берега к юго-востоку на 160 верст; в вершине его впадает речка того же названия.

7-го августа лейтенант Овцын, по совету своих подчиненных, положил, по позднему осеннему времени, не осматривать левого берега Обской губы, а поспешить к реке Енисею, на другой день мореплаватели вышли в Ледовитое море; близ устья Обской губы, в широте 72°40', увидели, что направление при­лива на SW по три с половиной мили, отлива на NO с равной скоростью. При попутном ветре, продолжая путь к северу до широты 73°56', встретили густой, высокими буграми J стоявший лед, на котором сидели чайки во множестве; глубина в этом месте была 11 сажен: течение моря к западу по три четверти мили в час. Здесь видели кита. Поворотили от льдов к берегу на SOtS, и впереди льдов уже не было. На другой день усмотрели на ONO землю; глубина была 7, 6 и 5 сажен; грунт серый и крепкий песок. 10-го приблизились к невысокому и ровному берегу, у которого стали на якорь в рас­стоянии полумили, на глубине две с половиной сажени, имея северный мыс на NNO, южную оконечность берега на StO. Для обозрения этого берега послан на ялботе штурман Минин, который, возвратившись к вечеру, донес, что берег ровный, невысокий, положение от SW к NO; по заплескам лежит много выброшенного морем леса; далее внутрь берега шесть озер, соединенных одно с другим речкой, впадающей в море, по озерам и речке множество диких гусей, уток и чаек. Земля везде тундряная, и нет никакого растения; вдали видели диких оленей и одного белого медведя. Широта якорного места найдена 73° 10'; отклонение компаса половину румба восточное; течение моря примечено, с 7-го часа утра до полудня, три четверти мили к северу.

Следующие шесть дней мореплаватели наши, при противных ветрах, днем ла­вировали, а в ночное время стояли на якоре. 16-го находились в широте северной 73° 18'; тогда северо-восточный мыс, называемый Мате-Соль**, был от них на 0SO в трех с половиной милях. На этом мысе лейтенант Овцын приказал поставить из выкидного леса знаке надписью, что он в 1737 году, 16 августа, прошел с двумя судами из Обской губы к востоку. В этом месте вода горька и солона, цвета светло-зеленого; прилив и отлив N и S по три с половиной мили. Идучи далее к О, на глубине 10, 7, 5 сажен, заметили

17-го числа множество леса, несомого от S к N. Глубины оказывались весьма не­равные, и обширные мели простирались от берега в море. За мысом Мате-Соль к StO вдался большой залив на 100 верст, шириной до 35-ти. Далее этого залива морской берег до устья реки Енисея простирается к SO на 160 верст.

30-го августа мореплаватели наши подошли к устью реки Енисея и чрезвычайно были обрадованы прибытием на лодке геодезии ученика Прянишникова, который близ устья Енисея ожидал суда, чтобы показать им вход в реку.

1-го сентября оба судна благополучно вошли в устье реки Енисея и останови­лись у магазинов, которые, по приказанию начальства, нарочно построены для припасов, нужных нашим путешественникам. Широта этого места найдена 71°33', отклонение компаса три четверти румба восточное.

Получив из магазинов провиант и взяв проводника, знающего фарватер реки, лейтенант Овцын пошел 2-го сентября Енисеем; в продолжение месяца подни­мался он вверх под парусами, поспешая сколько возможно к городу Туруханску, но 2 октября остановлен льдом и зимовал в Ангутском заливе, не доходя 30 верст

* Современное название — Гыданска губа. (Прим. ред.)

** В Хронологической истории Берха, ч. 1, стр. 124, ошибочно сказано, что сие четвертое плавание Овцына было в 1738 году и что он тогда, обошед мыс Ялмал, вошел в реку Енисей; у Миллера также ошибка в годе, но мыс называет он Мать-соль. Мыс Ялмал, как мы выше видели, находится на западной стороне Обской губы. Мать-Соль на самоедском языке значит «Тупой мыс» (современное название этого мыса — Матте-Саль).

до Туруханска. Мастер Кошелев на дубель-шлюпке отстал на несколько верст, не мог идти далее, вынужден был спуститься вниз по Енисею и при устье реки Денешкиной остался для зимовки в ста верстах от Туруханска.

1738 года лейтенант Овцын по доносу подчиненных отдан под суд. Мастер Кошелев потребован в С.-Петербург для отчета по делам. Штурману Минину предписано следующего лета идти в Ледовитое море и стараться обойти Таймурский мыс.

С приходом весны оба судна были освидетельствованы, и оказалось, что дубель- шлюпка к плаванию ненадежна. Штурман Минин приготовил бот, на котором июня 4-го отправился вниз по реке Енисею и 3-го августа пришел к ее устью. По выходе в море продолжал плавание возле берега; 8-го августа миновал утеси­стого, каменного берега мыс, называемый Ефремов Камень, в широте 72°36'; 9-го в широте 72°53', на глубине 15-и сажен, встретил густой лед, который вынудил его возвратиться к зимовью Волгину; широта его найдена 72°20'. Простояв три дня, Минин пошел опять к северу, вдоль утесистого каменистого берега. 16-го в широте 73°8' стал на якорь за утесистым же каменистым островом, от матерого берега в 4-х милях; далее, за великими льдами, продолжать плавание было невоз­можно. 22-го послали на ялботе штурмана Стерлегова, возле берега, для осмотра, не найдется ли где возможность пройти. Через три дня посланный возвратился и донес, что он шел возле самого берега между льдов с большой трудностью; в со­рока верстах от судна увидел, что берег заворотился к востоку и дальний мыс впереди был тогда на ONO ^Ов 16-ти милях*.

* 13 августа 1922 г. геолог Н. Н. Урванцев нашел на побережье Ледовитого океана, между устьями рек Енисея и Пясины, деревянную доску, на которой вырезана надпись; «1738 году августа 23 дня мимо сего мыса, именуемого Енисея Северовосточного, на боту Оби Почталионе от флота штурман Федор Минин прошел к осту оной в ширине 73°14' N». (Прим. ред.)

Идти к нему штурман Стерлегов не мог по недостатку взятой им провизии и вынужден был возвратиться к судну. Вдоль северного берега того острова, за которым бот был на якоре, глубина 19 и 20 сажен.

Штурман Минин, простояв за островом до 30-го августа, из-за наступивших морозов, отправился в обратный путь. 13-го сентября вошел в реку Енисей и зи­мовал, не доходя до города Туруханска, у зимовья Исакова Терехино.

1739 года, июня 3-го река вскрылась. Штурман Минин весной занялся описью тех частей Енисея, которые в прошедшие годы не были еще осмотрены; в фар­ватере нашел он от 2-х до 8-ми сажен глубины. 18-го июня на боте ходил Минин вверх Енисея к Туруханску, чтобы запастись провизией, должен был ожидать ее до 31 июля и потому отправился в предназначенный ему путь весьма поздно, дошел только до устья реки Енисея и возвратился.

В 1740 году из Туруханска на собаках послан штурман Стерлегов к устью Енисея для описи морского берега до реки Таймуры*. Он поехал от Волгинского зимо­вья, при устье Енисея, и 22-го марта был у северо-восточных островов, в широте по наблюдению 73°5'; 23-го начал опись: в тот же день, в широте по наблюдению 73°9', нашел отклонение компаса 10° восточнее; ему казалось, что в 3-х и 4-х вер­стах от берега носился лед, и, как он говорит: «над водой стоит пар, яко дым». Продолжая опись вдоль берега на север, Стерлегов почти каждый день определял широту по наблюдениям. Берег материка и близ него лежащие острова скалисты, до широты 75°13', в которой находился Стерлегов апреля 12-го. 14-го на высоком каменном мысе, в широте 75°26', поставили маяк. «Компаса отклонение от право­го

* Современное наименование — река Таймыра. (Прим. ред.)

севера (так говорит Стерлегов) весьма много стало показывать, и неравное, и уповаемо, что в здешних северных местах магнитная сила служить не стала». По причине боли в глазах от блестящей белизны снега как у проводников, так и у Стерлегова, он вынужден пойти в обратный путь и остановился в устье реки Пясины, в зимовье двух промышленников, чтобы дать отдохнуть собакам, из каких большая половина так истощала, что не могла далее везти нарт. 29-го мая достигли устья реки Енисея.

Штурман Минин 7-го июня на боте отправился вниз по реке Енисею, 4-го ав­густа вышел в Ледовитое море и следовал вдоль берега к северу. Пройдя острова Северо-Восточные*, терпел жестокий шторм от SW и NW, потерял ялик, кото­рый висел на боканцах, и 14-го августа для укрытия от волнения зашел за риф, где и отстоялся на якоре. Продолжая плавание, 16-го находился близ устья реки Пясины, в которое по причине мелей войти не мог. 17-го осмотрел залив в устье

этой реки, чтобы в случае нужды найти надежное убежище. Залив закрыт от NW ветров; глубина четыре с половиной сажени, грунт хорош. 20-го в широте по наблюдениям 74°43' усмотрели за двумя островами закрытый небольшой залив. При благополучном ветре, продолжая плавание на N, находили глубину 8 и 10 сажен и вдруг лотом не достали дна**. Августа 21-го, в широте 75°15', Минин встретил непроходимый лед, и потому в журнале его сказано: «От незнания впереди положения берега, к при­бежищу от всех случаев, к сохранению судна, вынужден был поворотить назад». Время уже настало холодное, и Делилев термометр опускался на 209° (Реомюр 3°). 28-го августа вошли в устье реки Енисея, вверх которой продолжали плавание до широты 69°40', где 16-го сентября при устье реки Дудина остановились зимовать.

В 1741 году штурман Минин описывал реку Енисей до города Енисейска, где, оставив бот «Почталион-Обь», с командой отправился в С.-Петербург.

На дубель-шлюпку «Якутск», подобную «Оби» и построенную в Якутске, на­значен командиром лейтенант Прончищев, которому предписано идти Ледовитым морем от устья Лены на запад к Енисею, навстречу боту «Оби» под командой лейтенанта Овцына. В то же время приготовлено было в Якутске другое судно, «Иркутск», под начальством лейтенанта Ласиниуса, которому поручено идти на восток по Ледовитому морю, близ берегов, и стараться пройти Беринговым проливом в Восточный океан, а потом продолжать путь к Камчатке или к реке Анадыру.

* К северо-востоку от острова Диксона.

** В журнале не упомянуто, сколько сажен линя выпустили.

Июня 30-го 1735 года оба судна отправились вниз по течению реки Лены, сопро­вождаемые дощениками, на которых погружен был запасной провиант с другими разными потребностями. Плавание по Лене совершили без всякого затруднения: глубина по реке найдена от 4-х до 9-ти сажен; берега были покрыты лиственным и березовым лесом. Мореплаватели миновали много островов, на которых, как и на берегах реки, видели промышленников, ловивших рыбу; по всем этим об­стоятельствам путешествие было довольно приятное.

2-го августа пришли к устью Лены, впадающей в Ледовитое море пятью ру­кавами, образуя через то четыре острова; 8-го восточным рукавом, называемым Быковский проток, вышли в Ледовитое море; тогда, перегрузив на суда провиант и припасы, отправили дощеники обратно в Якутск.

9-го августа оба мореплавателя расстались, пожелав друг другу достигнуть благополучно назначенной им цели. Ласиниус пошел на восток. Прончищев, за противным ветром не прежде 14-го направил путь к северу, обходя острова Кирылол, Тумиты и Креста, которые лежат в устье реки Лены и ее рукавами от­деляются от матерой земли.

16-го августа Прончищев увидел к северу множество льда, и потому, не удаляясь от вышеупомянутых островов, но держась возле них, шел к северу и северо-западу, на глубине полторы ,две и две с половиной сажени; 24-го пришел к западному устью рукава Лены, по­вернул на юг, внутрь губы, к устью реки Оленек, к которому приблизившись, 26-го числа стал на якорь и послал промеривать фарватер, ведущий в реку. 30-го вошел в устье и, остановившись у берега против пустых летних промышленнических юрт, расположился зимовать.

20-го сентября крепким северным ветром нанесло с моря в реку множество льда, который бывшим тогда морозом скрепило, и река стала.

5-го октября отделали для жилья землянки, и команда с судна перебралась в них. Широта этого места по наблюдениям найдена 72°54'. 10-го ноября солнце скрылось за горизонт*.

С наступлением весны 1736 года лейтенант Прончищев начал приготовлять судно к походу, но река Оленек вскрылась до устья не ранее 21-го июня, и тогда в море стоял еще твердый лед.

3-го августа отнесло льды от устья Оленека, и Прончищев направил путь к северо-западу.

5-го, прейдя в устье реки Анабара, посылал геодезиста Чекина вверх по реке промеривать глубину; через шесть дней Чекин возвратился.

12-го Прончищев отправился далее к северу вдоль берега, но, отойдя только 32 мили, встретил льды, между которыми при противном ветре лавировал;

* В Записках Адмиралтейского департамента выведена из показанного времени со­крытия солнца за горизонт широта места 70°57', и по разности сей широты с определенною Прончищевым заключили, что сия последняя определена неверно. Основываясь на ошибочном предположении и на широте устья Колымы, найденной капитаном Биллингсом 69°29', на 1°46' менее означенной на прежних картах Ледовитого моря, выведено заключение, что берег Ле­довитого моря на прежних картах, т. е. картах, сочиненных морскими офицерами, бывшими с Прончищевым, положен на полтора градуса севернее настоящего. Для опровержения всего этого нужно только заметить:

1. Широта устья Оленека на карте Прончищева 72°54', широта устья Оленека на карте лейтенанта Анжу 72°57'

2. Широта (счислимая) маяка при устье реки Колымы Лаптевым 70°05', Врангелем

69°35'.

3. В больших северных широтах зимой и при таянии снегов весной горизонтальная рефракция бывает так велика и неравномерна, что нарушает верность обыкновенного мате­матического вычисления широт по времени сокрытия светил за горизонтом.

13-го пробрался к устью губы Хатанги, которая при входе шириной до 30 миль, на середине два острова, один низменный, и от него к западу другой, утесистый каменный; глубина в устье от 9-ти до 12-ти сажен. Прончищев, увидев на берегу шалаш, послал проведать, нет ли там жителей; посланные, вскоре возвратившись, объявили, что увиденный шалаш — зимовье промышленников; людей не вида­ли. Нашли только собак и свежий хлеб, из чего заключили, что хозяин вышел на промысел.

По наблюдению высоты солнца августа 14-го находились в широте 74°48'; от­клонение компаса было полтора румба восточное, устье губы Хатанги отстояло на SW 2°44' в 30-ти милях.

17-го увидели губу, покрытую сплошным льдом, мимо которого пробирались далее с большим трудом, на глубине от 2-х до 14-ти сажен. Между льдом видели много островов, но за туманом величины их определить не могли. По вычис­лениям мореплаватели наши полагали, что они в 120-ти милях от устья губы Хатанги, в широте 70°20'.

18-го, держась возле стоячего льда, по препятствиям от льда плавающего, шли вперед очень медленно. Высокие горы, покрытые снегом, видимы были за низменным берегом в отдалении на юго-западе. Море было наполнено буграми плавающего льда, и в губе стоял неподвижный, гладкий лед.

19-го прошли мимо большой губы, которая простиралась на юго-запад до

20-ти миль; впереди увидели два острова и между ними пролив шириной около мили.

Пройдя эти острова, Прончищев держал к северу, чтобы обойти сплошные, неломанные льды, пролегающие из губы в море: суда были подвержены непре­станной опасности быть раздавленными ото льда. В полдень мореплаватели наши полагали, что находятся против устья реки Таймуры, берега которой возвышены. Глубина моря поперек губы Таймурского устья была от 10-ти до 35-ти сажен*.

Пробиваясь далее к западу, видели между островами много плавающих белуг и летающих чаек. Это еще более удостоверяло, что были точно при устье реки

* В Записках Адмиралтейского департамента сказано, что 18-го августа с 5-ти сажен вдруг оказалось 113 сажен глубины, а немного далее лотом дна не достали. В подлинном журнале Прончищева об этом ничего не упомянуто.

Таймуры*, но войти в него не имели возможности по причине стоявшего сплош­ного льда, который, кажется, всегда неподвижен; у берегов не видно было никаких заплесков, но от него простирались в море ледяные закраины, по которым во множестве ходили белые медведи. 20-го августа около полуночи судно льдами сжало со всех сторон, так что не было возможности идти далее, и потому, в широте

* Прончищев ошибался, полагая себя против устья Таймуры, впадающей в губу по за­падной стороне северо-восточного мыса, которого он не обошел, в чем легко можно удосто­вериться, сравнив журнал его с описью лейтенанта X. Лаптева и штурмана Челюскина.

северной 77°29', Прончищев решился по совету своих подчиненных возвратиться и идти зимовать в реку Хатангу или другое удобное место. В это время настала совершенная тишина, ударил мороз, и море покрылось льдом. Оставалось одно средство — пробираться назад греблей между льдов.

25-го задул крепкий северный ветер, и судно со льдами понесло к югу. Море­плаватели наши отчаивались в своем спасении, но на другой день, к счастью их, сильными порывами ветра разнесло весь лед и открылся свободный путь; тогда воспользовались благополучным ветром, пришли к устью реки Хатанги, но войти в него не могли из-за множества льда и поэтому направили путь к реке Оленеку; 28-го достигли ее устья; за противными ветрами и льдами носимы были шесть дней взад и вперед. Весь экипаж от стужи и трудов был в великом изнеможении и едва управлял парусами, которые от мокроты и стужи обледенели. Прончищев, больной, не мог выходить из каюты; болезнь его еще более усилилась из-за от­чаянного положения его судна, и он, к крайней горести всех подчиненных, умер 30 августа. После него вступил в начальствование судном штурман Челюскин.

3-го сентября мореплавателям нашим удалось войти в устье Оленека. На дру­гой день они с надлежащей почестью отдали последний долг бывшему своему начальнику. Несчастная супруга Прончищева, бывшая с ним в его путешествии» лишившись нежно любимого ею мужа, не перенесла такой потери; съедаемая печалью, она вскоре за ним последовала, и похоронена с ним вместе.

18-го сентября Оленек покрылся льдом. Штурман Челюскин зимовал на этой реке; следующего 1737-го года, в исходе июля, вышел он на дубель-шлюпке в Ле­довитое море и, предполагая, что после тщетных покушений прошедшего лета и при очевидной невозможности миновать северный Таймурский мыс предпри­нимать вторичное плавание на запад к устью Енисея напрасно, решился идти назад к устью Лены и по ней вверх возвратиться в Якутск. По прибытии в город не нашел он там командора Беринга, который был тогда в Охотске, послал к нему рапорт о своем возвращении и отправился в С.-Петербург для личного объясне­ния высшему начальству о плавании лейтенанта Прончищева. Адмиралтейств- Коллегия, по рассмотрении карты Ледовитого моря, представленной штурманом

Челюскиным, не утвердясь на его объяснениях о невозможности пройти к реке Енисею, положила для большего удостоверения испытать еще раз, не удастся ли следующим летом на дубель-шлюпке по Ледовитому морю обойти северный Таймурский мыс; когда же при всех усилиях этого сделать было бы невозможно, тогда осмотреть и описать мыс берегом. Штурман Челюскин отправлен обратно в Якутск; между тем командиром на дубель-шлюпку определен вместо лейтенанта Прончищева лейтенант Харитон Лаптев.

1739-го года лейтенант Лаптев, отремонтировав дубель-шлюпку, и запасшись на два года провиантом, 9-го июня пошел от Якутска вниз по реке Лене; 20-го июля вышел в Ледовитое море через Крестовский рукав, на устье этого рукава построил из высокого леса маяк вышиной в 7 сажен, отпустил обратно в Якутск дощеники, кроме одного, который отправил к устью Оленека, велел там выгрузить провиант и на дубель-шлюпке пошел к западу вдоль берега. Вскоре встретил льды; про­должая путь между ними, миновал реку Оленек, потом губу, покрытую стоячим льдом, по которому бегали во множестве песцы и один белый медведь; губу эту назвал он Нордвиг*; наконец, 6-го августа пришел к устью Хатанги. В этом месте лейтенант Лаптев намерен был выгрузить из дубель-шлюпки часть провианта, но окруженная со всех сторон льдом, который принесло восставшим северным \ ветром, дубель-шлюпка была совершенно сжата, и ежеминутно нужно ожидать ее крушения. В таком опасном положении мореплаватели находились до 16-го ав­густа; тогда переменившийся ветер отнес льды в море, и они продолжали путь к северу. На льдинах видели множество лежащих моржей.

20-го прошли мимо мыса Св. Фаддея. Льды вновь прижимали дубель-шлюпку

к берегу, и наконец стоячие льды совсем заградили ей путь.

21-го, остановившись на якоре возле самого мыса Св. Фаддея, в широте 76°47' по вычислению, лейтенант Лаптев послал геодезиста Чекина по льду узнать, далеко ли на запад простирается матерой берег. В то же время два человека посланы к югу берегом отыскать устье реки Таймуры и шестеро — на мыс для устроения на нем маяка; они нашли на самом мысе мамонтовый рог. «Мыс Св. Фаддея состоит из каменного утеса и простирается в губу к S и к W; местами мелкий камень, белый как алебастр, вязкая глина и изредка мох, негодный для корма оленей». К NW видели землю и на ней высокие горы, местами покрытые снегом и простирающиеся от N к S около 30-ти верст. Лейтенант Лаптев полагал, что земля эта была та самая, от которой в 1736 году лейтенант Прончищев пошел в обратный путь, а остров, отстоявший от них на NtW близ 10 миль, признан за последний к северу, в прошедшую кампанию описанный, и назван островом Св. Лаврентия. Геодезист Чекин возвратился, не рассмотрев из-за тумана по­ложение берега; штурман Челюскин, посланный на берег для обозрения моря, по возвращении донес, что далее к северу губа и море покрыты гладким, сплош­ным льдом и что не видно никакого прохода. Тогда лейтенант Лаптев, по совету своих подчиненных, решился, из-за приближающейся осени и уже наступивших морозов, возвратиться.

На обратном пути мореплаватели были подвержены непрестанным опасностям от льдов, между которыми пробирались с большим трудом. Наконец, 27-го августа благополучно вошли в Хатангу, где и остались зимовать в устье реки Блудной. В этом месте нашли оседлых тунгусов, называемых сидячими, потому что не ко­чуют, а живут на одном месте; у них нет оленей, а вместо них для зимней езды держат собак и запрягают в нарты, точно так, как охотские сидячие тунгусы.

* Современное наименование — бухта Нордвик. (Прим. ред.)

Экипаж с дубель-шлюпки перебрался на берег, в избушки, которые устроил из выкидного леса, но так как поблизости его было недостаточно и для построе­ния жилищ, а к согреванию в зимнее время необходимо иметь очень большое количество дров, то все служители должны были ходить за лесом ежедневно по несколько верст. Это беспрестанное движение много предохранило их от цин­готной болезни.

Лейтенант Лаптев, стараясь в точности исполнить порученное ему исследование о положении Таймурского мыса, отправил 1740-го года, 23-го марта, геодезиста Чекина на собаках к реке Таймуре для описи морского берега от ее устья, лежащего к северу, до реки Пясины. Тунгусы взялись везти Чекина на своих семи нартах, запряженных собаками. Двое оленных тунгусов, с 18-тью оленями, согласились сопровождать, но 9-го апреля возвратились и объявили, что у них все олени пали

из-за недостатка корма. 17-го мая геодезист Чекин, возвратившись, донес, что он, доехав до реки Таймуры, продолжал путь вниз оной до морского берега, и потом вдоль оного к западу до ста верст. Тогда увидел, что направление берега прямо на юг. От этого места далее возле моря следовать он не мог из-за недостатка корма для собак и должен был возвратиться, чтобы поспешить к зимовью.

Лейтенант Лаптев, зная из опыта, что северный Таймурский мыс обойти морем невозможно по причине простирающегося от него сплошного неподвижного льда, не рассудил предпринимать вторичного плавания и решился идти к устью Лены. Два раза выходил он в море, но льды вынуждали его возвращаться в Хатангскую губу; 30-го июля вышел он в третий раз и с большим трудом стал пробиваться между льдами к востоку.

13-го августа дубель-шлюпку сжало льдами, выломило форштевень и про­било подводную ее часть, от чего оказалась большая течь. Три дня беспрестанно отливали воду, но как она не убывала, то сбросили пушки и прочие тяжести в море и начали выгружать провизию на лед, чтобы облегчить судно и спасти от потопления.

В этом бедственном положении мореплаватели наши, находясь далеко от бере­гов, носимые между льдов ветрами и течением, совершенно предались отчаянию и ожидали томительной смерти.

19-го наставший сильный мороз покрыл тонким льдом полые места между льдинами; тогда некоторые смелые из служителей дубель-шлюпки пошли пешком по льду к берегу, полагая, что он находится к югу в двадцати верстах; во многих местах встречали полыньи, через которые вынуждены были переплывать на ма­лых льдинах с большой опасностью и наконец достигли берега. Три дня после того продолжавшийся мороз покрыл все море твердым льдом. Лейтенант Лаптев, забрав сколько возможно провизии, перешел со всем экипажем на берег. Сначала обрадовались, достигнув твердой земли, но скоро увидели, что положение было не лучше прежнего, ибо не могли продолжать пути к своему Хатангскому зимовью из-за рек, которые тогда еще не стали, но покрыты были густым несущимся льдом; нужно было оставаться на пустом берегу, где не находили даже дров для согре­вания себя и приготовления пищи. Вырыли в земле ямы, в которых укрывались от стужи и ветров; между тем посылали попеременно людей к дубель-шлюпке переносить на берег и прочую провизию, но 30-го восставшим крепким ветром весь лед взломало и унесло в море вместе с дубель-шлюпкой, и мореплаватели наши лишились большей части провизии, оставшейся на льдинах. После этого провели три недели в пустом месте, преодолевая стужу и голод, отчего многие умерли, но при всем том оставшиеся сохранили бодрость и с твердостью, без роптания, переносили свое несчастье.

21-го сентября преграждавшие путь реки покрылись крепким льдом, и лей­тенант Лаптев с командой начал пробираться к прежнему своему зимовью. Путь был весьма трудный и продолжительный; малую часть провизии истощенные собаки везли на нартах; прочее несли служители на себе, прокладывая дорогу по неровным и неизвестным местам; наконец, изнуренные 25-дневным стран­ствованием, прибыли к прежнему зимовью на реке Хатанге, потеряв дорогой

12 человек, умерших от стужи, голода и болезней.

Лейтенант Лаптев расположился провести зиму в Хатангском зимовье, и весной, как скоро возможно будет, пробираться со всей командой к устью реки Енисея, где находился приготовленный в магазинах провиант. В данном ему наставлении предписано было осмотреть и описать северный мыс между реками Хатангой и Таймурой, и если этого нельзя будет выполнить морем, то произвести берегом, а поэтому в начале апреля 1741 года он послал на собаках штурмана Челюскина к реке Пясине и велел ему, накормив собак и запасшись кормом у сидячих тун­гусов, живущих в этих местах, ехать на северо-восток вдоль морского берега, к устью реки Таймуры.

Лейтенант Лаптев, готовясь отправиться навстречу штурману Челюскину и с восточной стороны кругом мыса Таймурского описать берег, не осмотренный летом, послал апреля 8-го на 19-ти нартах провиант и другие съестные припасы к устью реки Таймуры и на озеро Таймурское, а 10-го отправил на 60-ти оленьих санках команду свою к устью Енисея. 22-го геодезист Чекин поехал на трех нартах для описи морского берега до Таймуры, а 24-го лейтенант Лаптев через тундру к Таймурскому озеру, куда прибыл 30-го, миновав несколько озер и речек, по курсу NW, на расстоянии около 192-х верст. От этого места до вершины реки Таймуры, вытекающей из озера, полагал он 22 версты, по румбу WNW. Северные берега озера и реки (ширина ее от двух до двух с половиной верст) состоят из высоких гор, образованных из камня желтоватого цвета. В горах над берегом заметили пещеру, в пять сажен длиной и в три поперек, стены которой состоят из черного аспида, а дно «камень белый как алебастр». Следуя по всем извилинам реки, мая 6-го Лаптев достиг ее устья, где дожидались уже посланные вперед нарты с провизией; по наблюдению

широта этого места найдена 75°36', отклонение компаса два румба восточное. Мая 10-го отправились через тундру на восток, чтобы выехать к морскому бере­гу и описать его, но мучительная глазная боль вынудила Лаптева возвратиться к зимовью на устье Таймурское, куда и прибыл он 17-го. Оставив запасы для геодезиста Чекина, которому надлежало непременно быть к зимовью, Лаптев отправился 20-го числа к западу, навстречу штурману Челюскину, производив­шему опись берега от реки Пясины к востоку; в полдень того же дня определил широту 75°33'; 21-го приехал к скалистому мысу, где определил широту 75°49' и отклонение компаса два румба восточное; продолжал описывать берег, следуя вдоль него по льду, который, по-видимому, летом был неподвижен; берег местами крутой, местами отлогий; в полдень 24-го по наблюдению широта места 76°38'.

Проехав три версты к SW и удостоверившись, что направление берега идет к югу, лейтенант Лаптев поставил маяк на приметном месте, от которого в 17-ти верстах проехал к маяку, построенному геодезистом Чекинымв 1740 году. 26-го широта по наблюдению определена 76°23'; в этом месте нашли довольно много плавнику; на восточном берегу его не видно. 29-го по наблюдению широта найдена 75°37', а июня 1-го 75°21'; берег возвышенный и на нем отлогие горы. 2-го июня лейтенант Лаптев встретился с штурманом Челюскиным и с ним продолжал путь вдоль бе­рега до устья реки Пясины, где находится тунгусское жилье. Прибыв к нему 10-го июня, определили широту места 73°39' (на подлинной карте штурмана Минина устье этой реки в широте 73°38'), а отклонение компаса 21°00' восточное. Лаптев на пути видел маяк, поставленный Мининым, и в лабазах оставлял съестные припасы для геодезиста Чекина.

На другой день по прибытии к жилью лейтенант Лаптев отправил штурмана Челюскина берегом к Енисею, а сам за худостью собак остался весновать.

Штурман Челюскин прибыл 29-го июля на устье реки Енисея, продолжал путь вверх реки, 4-го августа соединился с лейтенантом Лаптевым, который от устья реки Пясины приехал прямым путем через тундру. Августа 11-го сошлись со всей командой, которая ожидала начальника в устье реки Дудина, впадающей в Енисей в широте 69°40'. К неудовольствию Лаптева, весьма неожиданно встретил его

и геодезист Чекин, который из-за недостатка в разных припасах вынужден был возвратиться к Хатанге, откуда прямым путем приехал к реке Дудина. 29-го ав­густа все прибыли в город Мангазею, где остались зимовать.

Лейтенант Лаптев, желая завершить опись берега, простирающегося к западу от мыса Св. Фаддея, отправил декабря 4-го штурмана Челюскина на пяти нартах и 8-го февраля 1842 года выехал из Мангазеи на пяти нартах для произведения описи.

Лейтенант Лаптев возвратился в Мангазею 16-го июля, не приобщив к прежней описи ничего нового; штурман Челюскин приехал к мысу Св. Фаддея 1 -го мая и, занимаясь описью берега, удостоверился, что мыс Св. Фаддея не является самой северной оконечностью Азии; однако, хотя и объехал он часть берега, которая до того времени не была описана, но так как не произведено наблюдений для определения широт и опись была весьма поверхностная, то о положении этого берега знаем только, что он омывается океаном, не соединяясь ни с какой неиз­вестной, к северу лежащей землей; из журнала Челюскина не видно даже счис- лимой широты самой северной оконечности этого берега. Мая 15-го, находясь на описанном прежде берегу, Челюскин приехал через тундру к ближним якутам и 20-го июля соединился с лейтенантом Лаптевым в Мангазее.

Лейтенант Лаптев, со всеми состоявшими под его начальством, отправил­ся из Мангазеи вверх по реке, производил опись ее до города Енисейска, куда прибыл 27-го августа, и потом поехал в С.-Петербург для личного донесения Адмиралтейств-Коллегии о своем путешествии.

1735 года, августа 9-го, лейтенант Ласиниус, расставшись при устье реки Лены с лейтенантом Прончищевым, шел к востоку; 13-го числа встретил льды, между которыми с великим трудам подвигался вперед; 18-го августа, видя невозмож­ность

продолжать путь далее за множеством льда, вынужден был с совета своих подчиненных зайти в реку Хариулах, от восточного устья Лены, называемого Быковским протоком, в 120-ти верстах, где и расположился зимовать. В этом месте нашли много выкидного леса и построили с разными отделениями избу, в кото­рой поместилась вся команда. В продолжение зимы от тесноты жилья и малого движения все подверглись цинготной болезни, и она к весне так усилилась, что большая часть и сам Ласиниус умерли; остались в живых из 52-х человек только священник, подштурман и семь матросов. Командор Беринг, узнав о смерти лей­тенанта Ласиниуса и его спутников, послал из Якутска к реке Хариулах штурмана Щербина и 14 человек служителей; они приехали к месту зимовки 4-го июня

1736 года, нашли всех оставшихся людей зараженными цингой и к службе не­способными, почему Щербин отправил их в Якутск. Между тем командор Беринг вместо лейтенанта Ласиниуса определил командиром на бот «Иркутск» лейте­нанта Дмитрия Лаптева, который со всеми, под его начальство назначенными из Якутска, на дощаниках, нагруженных потребным количеством провианта, отправился вниз рекой Леной. Когда вышел он в Ледовитое море, непроходимые льды не позволили ему продолжать путь далее; он оставил у Быковского устья дощаники, и на легких лодках возле берега пробирался между льдами к реке Хариулах, где находился бот. 18-го июля начали подготавливать его для предна­значенного плавания.

30-го лейтенант Лаптев вышел в Ледовитое море и для забранил с оставлен­ных им дощаников провианта направил путь к устью Лены. По морю носило множество льда, между которым с большим трудом пробрался он к Быковскому устью, перегрузил с дощаников на бот провизию и 11-го августа отправился по Ледовитому морю на восток вдоль берега; два дня шел между льдов; на третий день бот был окружен со всех сторон льдами, которые сдвинувшись зажали его так, что невозможно было управлять. В этом положении бот носило по морю до

15-го августа; тогда льды несколько раздвинулись. Мореплаватели наши, видя невозможность продолжать путь далее, решились, с общего совета, возвратить­ся к устью Лены. Августа 22-го вошли в устье Быковского протока, по которому с большим трудом продолжали плавание и, отыскивая фарватер, становились на мель. 27-го усмотрели по Полярной звезде отклонение компаса 3°00' восточ­ное «и в тот же день вступили в реку близ так называемого Столба», где глубина была 20, 15, 10 сажен, а далее вверх реки, по фарватеру 5, 3, 2 сажени, 6-го сентя­бря вошли в реку Хуматорки, где остались зимовать. Вскоре после того понесло по реке густой лед, и 8-го числа Лена им покрылась. Во время зимы у многих из служителей оказалась цинга, от которой избавлялись движением и декоктом из коры и шишек кедрового кустарника.

Лейтенант Лаптев послал к командору Берингу, находившемуся в Якутске, до­несение о своем плавании и невозможности пройти по Ледовитому морю около мысов Борго* и Святого**, простирающихся между реками Леной и Индигиркой далее прочих к северу; стоявшие около этих мысов сплошные льды препятство­вали идти далее. Якуты уверяли, что льды никогда не относит от берегов. Лаптев доносил, что все покушения, которые впредь предприняты будут, почитает он тщетными, потому просил позволения возвратиться с дубель-шлюпкой в Якутск; командор Беринг позволил ему это исполнить.

1737-го года, мая 29-го, пошел лейтенант Лаптев вверх по Лене, на глубине четырех, трех с половиной и трех сажен. По возможности производил он опись реки и 2-го июня при­

* Современное название — мыс Борхая. (Прим. ред.)

** Современное название — мыс Святой Нос. (Прим. ред.)

был в Якутск. По приказанию Беринга Лаптев отправился в С.-Петербург для личного донесения высшему начальству, представил Адмиралтейств-Коллегии карту своего путешествия и объяснил затруднения и препятствия, которые не позволяли ему пройти по Ледовитому морю к устью реки Колымы. Коллегия донесла о том Правительствующему Сенату. Карты и журнал лейтенанта Лаптева были рассматриваемы в Сенате, и положено еще раз сделать покушение от реки Лены по Ледовитому морю к востоку и, когда невозможно будет пройти морем, тогда произвести опись морского берега сухим путем, на собаках или на оленях. Вследствие этого Лаптев отправлен обратно в Якутск.

1739-го года, весной, послан сухим путем из Якутска матрос Лошкин, описывать берег от устья Лены до Святого Носа. Между тем бот «Иркутск» был исправлен и снабжен провизией, и 7-го июня Лаптев отправился на нем из Якутска вниз по Лене; 21-го июля Быковским рукавом вышел он из устья реки в Ледовитое море. Тогда возвратился на бот матрос, посланный берегом для описи мысов Борго и Святого.

23-го июля бот стоял за Быковским мысом, укрываясь от носившихся в море льдов; широту мыса Лаптев определил по счислению 71°42'. В то время штурман Щербин ездил описывать берег к мысу Борго и нашел простирающуюся от мыса на 2 итал. мили, между N и NNO, отмель, приметную по стоящему на ней льду.

24-го бот вошел в море, пробираясь между мелей, которыми фарватер до остро­ва Быковского весьма стеснен; производя опись губы Борго*, лейтенант Лаптев

8 августа подошел к мысу Борго, на глубину 12-ти сажен; широта мыса найдена Лаптевым 71°55'. Того же дня обошли отмель, и 11-го августа находились уже против устья Яны, где положили якорь. В этом положении наставшим жестоким северным ветром понесло много льду прямо на бот, но, к счастью, огромнейшие льдины остановились на мели в некотором расстоянии от бота, удерживая за собой мелкий лед. Немногие льдины, однако, прорывались, проплывали

* Современное название — губа Борхая. (Прим. ред.)

мимо бота и доставили команде случай убить несколько белых медведей, на них лежавших.

Лодка, посланная для промера фарватера, нашла в устье реки Яны 6 и 7 фу­тов глубины, а несколько выше по течению глубина увеличилась от 3-х до 10-ти сажен.

13-го с попутным ветром лейтенант Лаптев снялся с якоря и продолжал пла­вание к Святому Носу. Лот показывал от 2-х до 10-ти сажен.

14-го западный ветер обратился в шторм, почему, опасаясь набежать на мель, положили якорь, а 15-го, по укрощении ветра, вступили опять в путь; того же дня прошли Святой Нос, положенный на карте Лаптева в широте 72°50'. Продолжая плавание к О, имели глубины 18, 17, 13 сажен; по приближении к берегу на оду четверть не­мецкой мили глубина уменьшалась до 2-х сажен. Проплыв 26 миль и 7 от Святого Носа, увидели остров Меркурьев на NO, а в 16-ти итальянских милях далее уви­дели и остров Св. Диомида, на NNW1/4W в трех с половиной немецких милях*.

16-го по причине густого тумана пролежали на якоре; 17-го западным ветром воздух очистился, почему и пошли в путь; 18-го, проплыв около ста пяти миль от Святого Носа вдоль берега, увидели в море остров, по румбу ONO, но вдруг нашедшая пасмурность не позволила обстоятельно рассмотреть этого открытия, поэтому Лаптев приказал положить якорь и дожидаться ясной погоды. На другой день, когда воздух был чист, мореплаватели уверились в обмане; мнимый остров превратился в массу ледяных гор, подобные которым носились по морю во мно­жестве и во всех направлениях. 19-го пошел большой снег при юго-восточном ветре, против которого лавировали, ложась в темные ночи или при пасмурности на якорь.

* Кажется, эти два острова лежали на очень близком между собой расстоянии и, веро­ятно, считались как один остров, потому что на карте Лаптева остров Меркурия не назначен, а Св. Диомида положен согласно с журналом. Мы ниже увидим, что эти острова ныне не су­ществуют.

21-го сильное течение от SO, по одному направлению с ветром, весьма затрудняло лавировку; 22-го, прейдя на пресную воду, остановились на якоре и послали шлюпку проведать, против какой реки находятся. Между тем раньше возвращения шлюпки 24-го настал шторм от SO с сильным с той же стороны течением, так что с трудом бот отстоялся на якоре; 26-го буря несколько смягчи­лась. Заметив, что вода получила соленый вкус, подошли ближе к берегу, делая из пушек частые позывные сигналы не возвращавшейся с берега шлюпке. От SO наносило на борт много льда, для избежания которого беспрестанно должны были переменять место, что, конечно, всегда было сопряжено с трудами, тем более тягостными, что мороз увеличивался и снег весьма часто падал. Лучшее убежище находили за огромнейшими льдинами, служившими отводами мелким, однако и то не спасло бот от повреждения форштевня и самого борта, что с большим трудом исправили.

31-го, находясь опять на пресной воде, лейтенант Лаптев послал штурмана на шлюпке к берегу для отыскания удобного места к зимованию. Штурман с боль­шим трудом добрался до берега.

1-го сентября море покрылось льдом при восточном ветре, который дул уже несколько дней сряду. В этом положении делали беспрерывные, но тщетные сигналы посланным на берег шлюпкам. Положение команды и бота стало еще затруднительнее, когда 4-го числа настал жестокий ветер от WSW, действием которого вода стала прибывать, лед изломало и бот понесло к NO, с 10-ти футов глубины на 5 сажен, по две с половиной версты в час. К счастью, ветер переменился через сутки и, установившись в NW четверти, приблизил бот к берегу. Наконец на 7-ое число настало безветрие, а 9-го судно на 12-ти футах совершенно замерзло, находясь двух с половиной верстах к югу от образовавшегося из льдов высокого вала.

Мореплаватели, не зная, как далеко от берега судно их замерзло и напротив какого места находилось, не осмеливались идти к берегу по нетвердому еще льду и оставались в бездействии до 20-го сентября; тогда посланный на берег в шлюпке

31-го августа штурман возвратился на бот пешком по льду и привел с собой якутов с устья реки Индигирки; они объявили, что устье ближнего рукава этой реки на- ходится от бота в 50-ти верстах, и что недалеко от бота есть русское зимовье. Этим известием мореплаватели были чрезвычайно обрадованы; в то же время некоторые отправились пешком на берег, а 24-го числа и вся остальная команда перебралась с бота в русское зимовье; якуты перевезли на собаках часть провизии.

Лейтенант Лаптев проводил здесь зиму не без пользы; он послал геодезиста Киндякова на нартах описывать берег до Колымского устья, а сам ездил для описей на реку Хрому, которую нашел столь мелкой, что одним лодкам входить можно. Говоря вообще о морском береге к востоку от Святого Носа, Лаптев замечает, что обширные отмели простираются от него в море на такое расстояние, что низменный берег в редких местах с моря усматривается. При устьях Индигирки, в 30-ти верстах и более от моря, лежит в изобилии наносный лес, между тем как у самого моря его нет.

По наступлении весны 1740-го года Лаптев предпринял спасти бот. Для того со всей своей командой разбивал он лед с чрезвычайным трудом; в июле месяце привел судно в безопасное место, стал исправлять его починкой и в исходе июля приготовился к походу.

Июня 15-го определили по полуденной высоте солнца широту в устье реки Индигирки 70°58', отклонение компаса 7°00' восточное.

31-го июля Лаптев вышел в Ледовитое море, направив путь к востоку вдоль берега. 2-го августа миновал устье реки Алазеи, коего широту нашел по счисле­нию 70°58'.

3-го августа усмотрели остров, ныне именуемый Первым Медвежьим, к ко­торому подошли вплоть, имея 3 Уг сажени глубины. Лейтенант Лаптев назвал его именем Св. Антония и нашел по счислению широту средины 71°00'. Спеша воспользоваться безледностью моря, продолжал он плыть к востоку, а 4-го числа, находясь против устья Средней Колымы, остановился на якоре, послав шлюпку промерить фарватер реки. Дав о себе знать в ближнее селение, Лаптев пошел 8-го числа далее; вскоре показались льды, между которыми плыл он к вос­току с большим трудом; 9-го находились у Малого Баранова Камня; 10-го, 11-го и 12-го при западном ветре шло течение на OSO по два узла в час, от чего огромные льдины наносимы были на бот, не находивший надежного прикрытия у приглу- бого и ровного берега.

14-го числа, будучи у Большого Баранова Камня, остановлены ледяным полем, примкнувшим вплоть к берегу. Лейтенант Лаптев направил путь обратно в Колыму. Этого числа было сильное течение от W; 15-го бот вошел благополучно в Средне-Колымское устье, где имели глубины от 9-ти до 14-ти футов, а пройдя Каменное (холм на Мерхояновом острове), глубину нашли от 2-х до 7-ми сажен.

24-го находились против Нижне-Колымского острога, где тогда было 10 жилых домов; здесь Лаптев расположил свою команду для зимовки.

28-го Лаптев по обсервации нашел широту острога 68°З1', а 31-го числа наблю­дение показало 68°34' широты; отклонение компаса 8°30' восточное.

Чтобы получить понятие о точности наблюдений лейтенанта Лаптева, сравним широты главных пунктов, выведенных этим мореплавателем, с наблюдениями новейших обсерваторов*:

* По современным данным, широта мыса Борхая 71°57,2', мыса Святой Нос — 72°53'. (Прим. ред.)

В течение зимы лейтенант Лаптев построил две лодки, на которых с большей удобностью полагал предпринять плавание в будущем лете.

1741-го года, по вскрытии реки Колымы, 8-го июля вышел он на боте в Ледо­витое море и плыл на восток; лодкам велел идти вперед и промеривать глубину; посланный на них штурман должен был давать знать сигналами, где найдет проход между льдами для безопасного плавания. Таким образом лейтенант Лаптев при противных большей частью ветрах подвигался медленно вперед; 5-го августа на­валила на бот льдина, возвышавшаяся около 15-ти сажен над водой и угрожавшая боту гибелью, но, однако, счастливо избегли опасности. Того же числа, находясь в 30-ти милях итальянских от Лаптевского маяка на Колыме, у высокого камен­ного утеса, встретили непроходимые льды, остановившие дальнейшее плавание, поэтому 7-го предприняли обратный путь в Нижне-Колымск, куда 10-го прибыли благополучно, войдя в реку восточным ее устьем.

Итак, мы видим, что лейтенант Лаптев как в прошлом году, так и теперь, не мог обойти Большого Баранова Камня, бывшего крайним пунктом к востоку, до ко­торого доведена опись берега, осмотренного этим усердным офицером от реки Лены на 37° разности долготы.

Лейтенант Лаптев, желая выполнить порученную ему опись реки Анадыра* и уверившись в невозможности достигнуть этой реки морем, решился на трудный и опасный поход со всей командой через горы и страну, обитаемую враждебными нам чукчами.

1741-го года, октября 27-го, выступил он из Нижне-Колымского, сопровождае­мый 45-тью нартами. Находясь на границе Чукотских кочевьев, близ Лабазного, на Большом Анюе, ноября 5-го Лаптев отданным по команде приказом установил воинский порядок, который надлежало соблюдать со строгостью в походе через неприятельскую землю.

Следуя вверх реки Большого Анюя, потом перевалив через хребет гор нареку Яблон, впадающую в реку Анадыр, путешественники 17-го ноября достигли бла­гополучно Анадырского острога, не увидав на своем пути ни одного инородца. В остроге провели они остальную часть зимы и встретили здесь 1742 год.

В журнале Лаптева под февралем месяцем сказано: «От 26-го до 28-го числа по ночам видима была чрезобычайная звезда, или комета, которая являлась около полуночи; хвост от нее долгой, острой, лежащий к югу, а иногда к концу хвоста разделяется на двое острыми же концами; светлостью наподобие звезд, а к заре хвостом поворачивается kWh отемневает и остается одна звезда».

Марта 13-го Лаптев по полуденной высоте солнца определил широту Анадыр­ского острога 64'°54'; отклонение компаса 20°00' восточное.

Июня 9-го пошел он на двух новопостроенных лодках вниз Анадыра, но из-за разлития реки не мог делать ей описи, которую начал июля 11-го, находясь близ ее устья. К осени, возвратившись в острог, Лаптев, октября 19-го поехал в Нижне- Колымск, оттуда в Якутск; в этот город прибыл он марта 8-го 1743-го года после семилетнего отсутствия. От капитана Чирикова получил он здесь предписание отправиться немедленно в С.-Петербург для донесения о своем путешествии высшему начальству

* Современное название — Анадырь. (Прим. ред.)

Описание этих путешествий представляет читателю ряд опасностей, трудов и неудач, против которых плаватели наши должны были вооружаться твердостью духа, неутомимым рвением в исполнении своих обязанностей и мужественным терпением, этими отличительными свойствами мореходцев всех веков и наро­дов. Не ослепляясь пристрастием, мы невольно должны признаться, что подвиги лейтенантов Прончищева, Ласиниуса, Харитона и особенно Дмитрия Лаптевых заслуживают удивления потомства. Журналы этих деятельных офицеров, конеч­но, во многом недостаточны; мало, или почти вовсе не знакомят они нас с оби­тателями Сибири, не касаются предметов физических и естественной истории, и самое производство описи оставляет желать еще многого. Но это не умаляет

достоинства офицеров в глазах справедливого потомства, видящего в недостатках одно — несовершенство средств того времени.

Относительно гидрографических операций заметим вкратце: от Белого моря к востоку описан матерой берег Сибири с моря на судах, плававших вдоль бе­регов, не всегда в таком от них расстоянии, чтобы опись могла быть точной, тем менее, что мореплаватели, стараясь пользоваться ветрами, погодой и другими благоприятными обстоятельствами для плавания к востоку, не могли терять времени в подробной описи берегов, бухт, гаваней, определении приметных мы­сов и в промерах глубин, везде, где для безопасности мореплавания то было бы нужно. Однако опись и не вовсе лишена астрономических наблюдений широт и промеров глубин, как в близких расстояниях от берегов, так и в фарватерах главнейших рек Сибири, и карты Овцына, Минина, Челюскина, Прончищева и обоих Лаптевых представляют немало гидрографических подробностей в изо­бражении берегов и прилежащих к ним островов, от Обской губы до устья реки Таймуры, и от реки Оленек до Баранова Камня. Но как опись большей частью основана на счислении, подверженном неизбежным погрешностям от течений и беспрерывных поворотов во льдах, и поелику наблюдения для широт не всегда

были надежны, а для долгот и вовсе их не делано, то она могла служить только приготовительным началом другой вернейшей описи.

От устья Таймуры до мыса Св. Фаддея берег не мог быть обойден на судах и весьма поверхностно осмотрен зимой по льду на собаках штурманом Челю­скиным, так что положение северо-восточного, иначе Таймурского, т. е. самого северного мыса Азии, остается неопределенным*.

Затруднения и опасности, в этих путешествиях испытанные и не вознаградив­шиеся желанными успехами, после 20-летнего бездействия, казалось, усугубили дух предприимчивости.

В 1760 году якутский купец Шалауров построил при реке Лене на собствен­ное иждивение галиот (по Коксу, шитик), на котором намеревался совершить плавание вокруг Северо-Восточной Азии в Великий океан или в Камчатку. Берх (Хронологическая история**) говорит, что Шалауров побуждался к такому предприятию находкой мамонтовых рогов на острове, открытом до его отправ­ления якутом Эгериканом, и исключительным правом, данным купцу Ляхову промышлять их, — мнение, которое частью подтверждается и в «Сибирском Вестнике» на 1822 год, с прибавлением, что Шалаурова путешествие имело це­лью и открытие земли, полагавшейся против устья Колымы, Однако Шалауров не пытался простирать своего плавания от устья Колымы далеко на север; также из дошедших до нас сведений не видно, чтобы он искал мамонтовые клыки. Напротив, Шалауров старался единственно обойти Шелагский мыс и плыть далее

‘ Обвиняя Челюскина в поверхностности, Ф. П. Врангель несправедлив, что выяснилось еще до 1860 г. Крайняя северная оконечность евроазийского материка была переименована в мыс Челюскина; координаты его — 77°43' с. ш., 104°14,9' в. д. (Прим. ред.)

«Хронологическая история всех путешествий в северные полярные страны», СПб., 1821, ч. 1, стр. 144.

на восток, стремясь за славой разрешения вопроса о северо-восточном проходе из Атлантического в Великий океан, — этот славе принес он в жертву и имение свое и самую жизнь*.

Сокращенное известие о плавании несчастного Шалаурова взято мной из из­вестного сочинения Кокса и Сауерова описания путешествий Биллингса. Иные достовернейшие и полнейшие источники мне неизвестны**.

В 1760 году Шалауров с Баховым поплыли на галиоте вниз по Лене. По при­чине ледовитости моря прошли они не далее реки Яны, при которой и зимовали.

В июле 1761 года вышли они из реки Яны в море. Для избежания льдов, Шалау- ров держался близ берегов и, обойдя 6-го сентября Святой Нос, открыл на севере, в малом расстоянии, гористую землю. Он продолжал плавание к востоку, но, встречая препятствия от ветра и льдов, прошел не ранее 15-го числа через про­лив, находящийся между Сибирским берегом и островом Диомида. 16-го числа, получив попутный SW ветер, поплыли беспрепятственно по чистому ото льдов морю, и в 24 часа прошли устье Индигирки; 18-го миновали Алазею. Вскоре за этим галиот, находясь между Медвежьими островами и матерым берегом, был совершенно окружен льдами, от которых освободившись, Шалауров позже вошел в реку Колыму на зимовку. Команда тотчас построила на берегу избу, окружив ее снежным валом и батареей из бывших на судне пушек. Дикие олени табунами подходили к этому месту и были убиваемы из завала. Перед наступлением зимы пошла вверх по реке рыба — нельмы, муксуны и омули, — которая, доставляя мореплавателям в изобилии свежую пищу, предохраняла их от цинги; однако в начале следующего года умер от этот болезни Иван Бахов, оставив Шалаурова без помощника.

В 1762 году устье Колымы очистилось от льдов не ранее 21-го июля. Тогда Ша­лауров вышел из реки в море и до 28-го плыл на NO и NO1/4О. Выйдя на берег, сыскал он отклонение компаса 11°15' восточное. Противный ветер и последовав­шее за тем безветрие понудили его положить якорь и держали галиот на месте до 10 августа; тогда с подувшим попутным ветром вступил он под паруса и старался держать не севернее NOtO; но галиот был увлекаем огромными массами льда, не­сомого сильным течением, которое, казалось, направлено было к западу, по одной версте в час. 18-го при пасмурной погоде плаватели, против ожидания, увидели себя близ берега, возле «яру серого песку», названного Песчаный мыс. Впереди плавало немалое число ледяных островов, которые 19-го числа галиот окружи­ли и совершенно затерли***. В таком положении и всегдашнем тумане оставался Шалауров до 23-го числа; тогда удалось ему высвободиться из окружавших его льдин и, держась NO, войти в довольно чистое оот льдов пространство моря: но противные ветры склоняли его к SO и к О среди больших масс плавучего льда; пройдя через них, он опять направил плавание к NO, чтобы обойти Ше­лагский мыс, но, не дойдя до него, встретил противные ветры, вынудившие его

* В 1755 году состоялся сенатский указ о дозволении купцам Бахову и Шалаурову пред­принять путешествие для отыскания по Северному морю пути в Камчатку. В самом тексте указа сказано, чтобы устюжским купцам Ивану Бахову и Никите Шалаурову для своего про­мысла, ко изысканию от устья Лены реки, по северному морю, до Колымы и Чукотского Носа, отпуск им учинить.

** В Гидрографическом департаменте Морского министерства хранится карта Шалаурова, с приписками, которыми я также в этом обозрении воспользовался.

*** На Шалаурова карте надписано: «За покрытием туманом берега и за неизвестным течением моря, как к стене мятые льдины загустились, а сзади наплыло много льдов и судно притеснило, а стояли до 23-го числа, иначе за незнанием в такой близости поперечного берега, а если бы знали, то миновали бы Шелагский мыс и препятствием спаслись».

позже искать места для зимовки. В таком намерении поплыл Шалауров на StO, к отверстой губе, находящейся по западной стороне Шелагского мыса и никем прежде не описанной. Он вошел в нее 25-го числа проливом между материком и островами Араутан*, а 26-го попал на мель у низменной оконечности против устья реки Пахля. С большим трудом стащив свое судно на вольную воду, поплыл Шалауров на берег искать удобного места для зимовки. Он нашел две реки, но как тут не было ни растущего, ни наносного леса, то, в поисках другого места, плыл он по южной стороне губы в виду и в близком расстоянии от берега, до острова Сабадея**.

5-го сентября, находясь против узкого пролива, между островом Сабадеем и материком, увидели чукотские шалаши, которых жители убежали, когда Ша­лауров к ним приблизился.

8-го числа, в полдень он находился у SO оконечности острова Сабадея; 10-го, находясь в 10-ти милях к NW от Песчаного мыса, за безветрием, «положили дрехт на льдину и плыли по течению 5 верст» к WSW; около этого времени увидели к NOtN в дальнем расстоянии гору***.

12-го числа Шалауров вошел в Колыму и занял прежнее место для зимовки. У Кокса упомянуто, что Шалауров заметил две примечательные скалы близ того места, где берег заворачивается к NO и проливу между островом Сабадеем

* Современные наименования — острова Большой и Малый Роутан. (Прим. ред.)

** На карте Шалаурова остров назван Заведей. Современное название — остров Айон. (Прим. ред.)

*** У Кокса сказано, что Шалауров 8-го сентября обошел остров Сабадей, и тогда течение было по 5 верст в час; но я основывался на оригинальной карте Шалаурова, приписки в коей совершенно объясняют его плавание.

и материком; что одна скала названа Заячьим Камнем и подобна согнутому рогу, а другая — Бараний Камень, в виде груши, т. е. верх шире низа, и возвышается над горизонтом воды на 29 ярдов. Таких названий на карте Шалаурова нет, да и трудно определить: какие скалы или горы Шалауров понимает. Гора, известная ныне под названием Баранова Камня, ни малейшего сходства с грушей не имеет, а по всему берегу Ледовитого моря до Шелагского мыса я не заметил ни одной согнутой наподобие рога горы или скалы.

На карте Шалаурова берег Ледовитого моря от реки Яны до Шелагского мыса изображен с геодезической верностью, делающей немалую честь сочинителю. Губа Чаун прежде него никем не осмотрена, да и потом морской описи с промером

тут не было. Широты около одного с третью градуса избыточно неверны, и, вероятно, обсервованных не было, что не касается берега между Колымой и Леной, который, кажется, снят с описи Дмитрия Лаптева, о которой говорено было выше. Острова Араутан назначены на Шалаурова карте в губе Чаун точно на своих местах, и не видать на ней третьего островка, нарисованного у Кокса близ Шелагского мыса, где в самом деле он вовсе не существует. Относительно усмотренной Шалауровым горы по румбу NOtN, я должен заметить, что в 1822 году находились мы на этой линии в 75-ти итальянских милях от пункта, с которого Шалауров думал видеть землю, но хотя погода и горизонт довольно были ясны, однако мы ничего похо­жего на землю не заметили, почему полагаю, что ледяная гора ввела Шалаурова в заблуждение.

Отклонение компаса у Баранова Камня показано Шалауровым 11°15' восточное, Биллингсом в 1787 году 17°12' восточное, а мною в 1822 году 12°35' восточное. Течение моря, испытанное им, подтверждает то, что и другими мореплавателями замечено в этом море, где летом воды стремятся от востока на запад.

Путь Шалаурова в 1761 году показывает, что остров Диомида, к востоку от Святого Носа, еще существовал в то время и точно на том месте, где Дми­трий Лаптев в 1739 году его видел. Но при описях, учиненных Геденштромом в 1810 году и лейтенантом Анжу в 1823 году, остров этот не найден, и прежнего существования его не осталось даже и в преданиях промышленников, кото­рые весьма часто в этих местах разъезжают. Лаптев и Шалауров изображают берег от Святого Носа к реке Хроме с изгибами и не такой прямой чертой, как по последней описи он оказался, а остров Диомида положен на обеих картах от Святого Носа в 45-ти милях на NO, 78° по правому компасу и в 18-ти итальянских милях от ближайшего берега. Сравнивая эти карты с картой лейтенанта Анжу, мы с первого взгляда удостоверяемся, что остров Диоми­

да не присоединялся к берегу*, а, вероятно, смыт или сдвинут от сильного напора льдов; та же причина могла сравнить и низменный берег к востоку от Святого Носа.

Увиденная Шалауровым гористая земля к северу от Святого Носа есть, без сомнения, первый Ляховский гористый остров.

Неудача, испытанная Шалауровым, не лишила его надежды на лучший успех в следующем году; он решился испытать еще раз обход Шелагского мыса, но ко­манда взбунтовалась, разбежалась и привела его к необходимости возвратиться на Лену. Оттуда ездил Шалауров в Москву и, получив помощь от правительства, предпринял вторичное путешествие к Шелагскому мысу в 1764 году, но более уже не возвращался.

Различные были слухи и мнения о жребии, постигшем этого предприимчивого мореплавателя. В 1823 году найдено нами место, куда Шалауров спасся с погиб­шего во льдах судна; место это находится на матером берегу, в 70-ти итальянских милях от Шелагского мыса. Там, в необитаемой пустыне, кончил Шалауров жизнь, передав потомству имя свое в воспоминание редкого примера предприимчивости и самоотвержения.

Острова, лежащие против рек Яны и Колымы, не могли оставаться долго в сомнительной неизвестности. Найденное якутским купцом Ляховым около 1750 года богатство в недрах земли тундрового полуострова, между реками Хатангой и Анабаром**, мамонтовые рога подстрекали к новым обретениям. У приморских жителей существовали давние предания об острове против Свя­того Носа; Шалауров видел горы на нем, и наставало время поверить известия и распространить промышленность.

В 1759 или 1760 году*** усть-янский якут Этерикан решился на это предприятие, увенчавшееся открытием против Святого Носа острова, сохранившего и поднесь название Этерикан, или Первый Ляховский остров; последнее название дано ему по повелению императрицы Екатерины II в честь Ляхова, ездившего туда и от­крывшего новые острова.

Купец Ляхов, которому, вероятно, открытие Этерикана было уже известно, находясь в марте месяце 1770 года у Святого Носа, увидел многочисленное стадо оленей, шедших к югу, следы которых простирались от севера через море. Решив­шись изведать, откуда шли эти звери, Ляхов пустился рано утром в начале апреля на нартах по следу и, проехав около 70-ти верст от мыса прямо на север, прибыл к острову, где остался ночевать. Следующего дня, не оставляя оленьих следов, достиг он на 20-й версте другого острова. След, простираясь еще далее на север, скоро завлек Ляхова в торосы, по которым ему невозможно было пробираться далее, почему возвратился он назад и с трудом выехал на материк.

По получении известий об его поездке правительство представило Ляхову исключительное право промышлять мамонтовую кость и песцов как на этих островах, так и на тех, которые он впредь откроет.

1773-го года Ляхов, сопутствуемый якутским купцом Протодьяконовым, поплыл в лодке с пятью гребцами на первый остров; в проливе морская вода казалась им весьма солена, течение было от востока. Со второго острова увидел Ляхов в ясную погоду еще землю на север и скоро приехал на нее, назвав ее Тре­тьим островом. Берег покрыт был наносным лесом. Земля, гористая, казалась обширной. Путешественники нашли клыки мамонтов и увидели следы зверей.

⁴ Хронологическая история Берха, ч. I, стр. 141.

** Хронологическая история Берха, ч. II, стр. 144.

*** См. Путешествие Г еденштрома в «Сибирском Вестнике» на 1823 год.

Возвратившись на первый остров, Ляхов выстроил из наносного леса зимовье, где и провел зиму. Здесь нужно заметить еще, что один из его товарищей оставил на Третьем острове котел медный — обстоятельство, доставившее ему название Котельного острова.

Протодьяконов рассказывал Сауеру, в бытность Биллингса в Якутске, что зем­ля на первом острове состоит из песка со льдом. Мамонтовых костей находили на нем такое множество, что казалось, будто остров весь состоял из них. Между мамонтовыми костями видели головы и рога, похожие на буйволовые. На тре­тьем острове нашли несколько рек; в устьях лежало множество наносного леса, и в реки вплывали с моря рыбы, между которыми и краснотелая нерка, которая водится в Охотске и Камчатке, но ни в Колыме, ни в Индигирке не бывает. В море видели китов и белуг, а на земле — белых медведей, волков и оленей. Неизвест­ность пространства этого острова возобновила старую молву о продолжении американского берега.

По возвращении Ляхова на Яне распространился слух о вновь открытой Боль­шой Земле, для исследования которой отправлен из Якутска землемер Хвойнов с поручением сопутствовать Ляхову на ту землю и сделать ей верную опись.

В конце марта 1775 года Хвойнов прибыл в Усть-Янск и по льду переехал к Святому Носу. 16-го мая прибыл он к первому острову, имеющему по его счету 350 верст в длину, поперек — 80 в самом широком месте и 20 в самом узком. По­середине нашел он озеро значительной величины, но весьма мелкое, хотя берега его были круты. Делая опись, Хвойнов объехал кругом всего острова и насчитал 367 верст во всей окружности. Дурные погоды и недостаток в корме собак удержали землемера без всякого дела в Ляховском зимовье на этом острове до 6-го июня: тогда выступил он в обратный путь и благополучно приехал в Усть-Янск.

В 1776 году Хвойнову необходимо было завершить опись Ляховских островов, но дурные погоды и недостаток в съестных припасах остановили его. В 1777 году имел он тот же неуспех от тех же причин. Однако он собрал от промышленных людей столько известий, что на карте начертил и второй остров со слов других, а первый — по собственной описи, которая в главных измерениях острова неверна,

а в частных подробностях довольно хороша. Замечательно, что от юго-восточного мыса, в 10-ти верстах на восток, усмотрел Хвойнов отпрядыш во льдах, который на его карте, ниже на новейшей карте лейтенанта Анжу не означен, и, может быть, действительно более не существует*.

О Медвежьих островах существовали в то время одни темные, на преданиях основанные известия. Надлежало их привести в ясность и испытать на деле степень вероятия молвы о продолжении Америки мимо Колымы, в недальнем от сибирского берега расстоянии.

Дело поручено было геодезии сержанту Андрееву**, посланному в 1762 году от сибирского генерал-губернатора Чичерина на Колыму.

Марта 4-го дня 1763 года отправился Андреев из Нижне-Колымского острога на собаках к реке Крестовой и оттуда на реку Индигирку с казаком Шкулевым, который должен был указывать путь. Возвратившись к Крестовой и откормив собак, апреля 22-го при благополучной погоде отправились они по льду на со­баках в море и, переехав 90 верст, прибыли к первому видимому острову, кото­рый протянулся по морскому берегу, от востока к западу, на 50 верст: ширина острова около 40 верст, окружность до 100 верст. Андреев, описывая подобным

* Извлечено из журнала Хвойнова, помещенного в Pallas Neue nord Beytrage, 7 ч., стр. 134—142.

** У Палласа, в Neue nord Beytrage, т. I, ч. II, стр. 231, сообщается журнал геодезистов Андреева, Леонтьева и Лысова, ездивших по Ледовитому морю в 1763 году. В «Сибирском Вестнике» на 1823 год тот же журнал помещен под заглавием: «Журнал Анадырской коман­ды сержанта Андреева» и пр., веденный в 1763 году. По «Хронологической истории» Верха, стр. 148, ч. 11, сказано, что полковник Плениснер, будучи послан осмотреть Анадырский острог и получив от чукчей сведение, что к северу от реки Колымы есть большая земля, именуемая Имоглин, отправил сержанта Андреева, чтобы удостовериться в справедливости этого сказания. Берх приводит о путешествии Андреева вкратце то же, что в прежде упомянутых журналах сказано. Далее говорит, что после Андреева (путешествовавшего в 1763 году) в 1767, 1768,1769 годах ездили по Ледовитому морю три геодезиста — Леонтьев, Лысов и Пушкарев. По рукописному же журналу этих трех геодезистов видно, что они ездили по Ледовитому морю в 1769, 1770 и 1771 годах, а что касается до земли Имоглин, то известно, что первый остров от Чукотского Носа в Беринговом проливе назывался Имоглин (см. Паллас, Neue nord Beytrage, IV, 107).

образом и прочие острова этот группы, находил на каждом признаки бывшей обитаемости — развалившиеся землянки или вкопанные в землю юрты. Особенно примечательна юрта, найденная им на скале у третьего острова, который, по опи­санию Андреева, превышает величиной первый остров, имея 120 верст вокруг и 60 верст в длину. Вот слова его: «С северной стороны острова имеется у берега называемый отпрядыш, расстоянием от берега 11 сажен печатных, и на прибыли промежутками бывает вода, а ныне сухо, одна мелкая дресва*, а оный камень отпрядыш весьма мягок, дресвян, вышиной от земли в пять сажен печатных; на нем же имеется самый тесный залавок (уступ), вышины от земли три сажени печатных, на котором сделана крепость, на подставных десяти лесинах матерых (крупных), лиственных; а установлены лесины вверх кореньями, к земле же вер­шинами; так прилеплено, как птица на дереве гнездо вьет, а сделано подобно, как быть надобно лабазу. Первый пол настлан из наносного лиственного матерого ж лесу; поверх пола настлан песок с мелкой дресвой, толщиной на четверть, а по тому полу обставлено вокруг, наподобие юрты, дощечками и пластинами шестичет­вертными, столь высоко, человеку в пояс; вокруг юрты осыпано той же дресвой с дерном, а на верх накидан мелкий, наносный, лиственный, еловый и осиновый лес, на котором была насыпана ж дресва с песком, только обвалилась. Для связей рублены проухи и связаны уши ремнями: оные проухи рублены и доски тесаны топором не железным, а каменным, или каким костяным, подобно как зубами грызено. Поперек ее четыре сажени, в длину четыре с половиной сажени, а когда она цела была,

* Дресва — мелкий щебень или крупный песок, получающийся от выветривания горных пород и при обделке камня. (Прим. ред.)

вдоль и поперек по шесть сажен; вниз к берегу из юрты спуск на землю; другой спуск в камень на северную сторону, только много же развалилось. А признает­ся, сделанная эта крепость с пребольшим трудом, по высоте и по тесноте того залавка, только построена не русскими людьми, а другими, но какими — о том знать не можно».

Объехав и четвертый остров, он, наконец, прибыл на пятый, по его словам расстоянием от четвертого 100 верст, в длину 70, вокруг 140, а поперек 50 верст, «и много ошибся против устья реки Чауна, или, можно сказать, к Чукотскому Носу». Описав найденные две развалившиеся юрты и «два камня, стоящие, с приезда от западной стороны, в полугоре, называемые кекуры, издали видимые наподобие людей», Андреев продолжает: «Да на этом же острове всходили на верх горы и смотрели во все стороны. В полуденную сторону виден голоменит камень, который, по рассуждению нашему, тот Колымский Камень, а влево, в восточной стороне, едва чуть видеть, синь синеет, или назвать какая чернь: что такое, земля или полое море, о том в подлиннике обстоятельно донести не умею». От этого острова возвратившись к Крестовой реке, ночевали на третьем острове. Мая 1-го, готовясь ехать, встали поутру рано и «увидели, что два медведя побежали в море, за которыми отпустили собак и расшибли их порознь, а разделив надвое команду, догнали медведей и убили».

Выехав благополучно на Крестовую реку, Андреев, в заключение журнала своего, говорит: «Хотя по сказке, данной от казака Федора Татаринова, с товари­щами, и показано от речки Крестовой до первого, а от первого до второго, даже и до пятого островов, в длину, поперек и вокруг, расстоянием верст, но только этого весьма явилось много; а что касается по моей описи, то разве единая в малом числе верст ошибка быть может».

Вопреки столь скромному уверению, Андреев в описи погрешил на 440 верст избыточно, протягивая пять островов от речки Крестовой к востоку на 550 верст. Также взаимное положение и измерения островов весьма ошибочны.

Укрепленная на скале юрта и скала тем более примечательны, что в 1820 году они бывшей там экспедицией не найдены, поэтому нужно думать , что льдом стерты и скрыты ныне под водой. Разрушенные жилища, остатки которых най­дены и нами на некоторых из этих островов, конечно, замечательны, но не более как свидетельства прежней (вероятно, на короткое время) обитаемости остро­вов, опустевших подобно приморским берегам к востоку от Шелагского мыса, по которым мы также видели немалое количество развалившихся землянок. Берх находит причины этого опустения в перемене климата*.

Что касается до увиденной Андреевым с пятого острова синевы, замечу, что, став лицом к Колымскому Камню на полдень, синева замечена на левой руке «к восточной стороне», т. е. в той стороне моря, которая исследована нами в 1821 и 1822 годах на 250 верст, — доказательство, что синева не могла быть не­известная земля, которая должна бы нам непременно открыться.

Вероятно, в следующем году сержант Андреев был опять на пятом остро­ве, потому что в дополнительном наставлении, данном Биллингсу, сказано^51**: «В 1764 году сержант Андреев с последнего из Медвежьих островов усмотрел

* См. «Хронологическая история», ч. 1, стр. 148, где сказано: «Оставленные жилищи сии подают нам идею о тех великих изменениях, которым шар земной подвергался в тече­ние своего векового круговращения. Должно заметить, что сии жилища не суть развалины греческой архитектуры, а юрты, землянки, какие строятся в самых холодных странах под 76° широты».

** См. «Путешествие капитана Биллингса», изд. вице-адмиралом Сарычевым, стр. 190.

в великой отдаленности полагаемый им величайшим остров, куда и отправились льдом на собаках, но, не доезжая до того верст за 20, наехали на свежие следы превосходного числа, на оленях и в санях, неизвестных народов и, будучи мало­людны, возвратились на Колыму. Больше об этой земле, или великом острове, нет никаких сведений».

Какое доверие заслуживает Андреев, показывает нам его опись Медвежьих островов и вышеизложенная мной невозможность видеть землю с пятого острова в восточном направлении. Если же Андреев ехал в ту сторону, в которой увидел он синеву, т. е. на восток, и действительно видел высокую землю и оленьи следы, то его открытие должно быть отнесено к матерому берегу Азии, к которому непри­метным образом мог он склониться, едучи на восток. Иначе показание Андреева должно называться басней, которая впоследствии еще более распространена и рас­крашена. Например, в «Сибирском Вестнике» на 1823 год, в замечании к журналу сержанта Андреева, мы находим: «Другие известия доказывают, что эта земля имеет жителей, которые называют ее Тикеген, а сами известны под именем хро- хаев и состоят из двух племен. Некоторые из них бородатые и похожи на россиян, другие же чукотской породы. Бывшие при экспедиции Биллингса сотник Кобелев и толмач Дауркин, подтвердив описание Андреева, представили даже абрис ви­денной им земли, составленный некоторым американским тоеном».

Здесь, вероятно, говорится о северо-западном береге Америки, которого глав­нейшие мысы и бухты могли быть известны американскому тоену, а название народа хрохаи взято из рассказов чукчей Северного мыса, как означено в моем журнале.

Известие, доставленное Андреевым по обширной на севере земле, дало по­вод к отправлению секретной экспедиции из Тобольска на Колыму. Берх нашел в тобольском архиве журнал этой экспедиции, которая иначе осталась бы для нас поднесь секретной.

В 1767 году ездили геодезии прапор­щики Леонтьев, Лысов и Пушкарев из Якутска в Охотск и оттуда в Нижне- Колымск. В этот острог прибыли они в 1768 году и в следующем году предпри­няли путешествие по Ледовитому морю.

1769 год, марта 1-го, поехали они на собаках из Нижне-Колымска, а 17-го числа отправились от устья реки Крестовой на первый Медвежий остров

и, объезжая все другие острова* де­лали им подробную геодезическую опись, столь верную в отношении к взаимному их положению и рас­стоянию, что в 1821 году мы не нашли значительных погрешностей. Гео­дезисты видели те же развалившиеся юрты, о которых говорил Андреев.

23-го марта, находясь на самом вос­точном острове, в бухте по северному его берегу, Леонтьев, по обсервации, нашел широту 71°58', почти на том месте, где в 1821 году мной найдена широта 70°37'.

24-го числа отправились они в море на NO 18° и, проехав 37 верст по торосам и рассолу, остановились на ночлег, где крепким от W ветром начало ломать лед, так что едва успели перейти на другое, безопаснейшее место.

25-го числа стояли за погодой и пургой.

26-го числа, проехав на NW 5° три версты через трудные торосы, нашли, что лед тонок, почему не решились следовать далее, «ибо до большой Американской земли расстояние неизвестно»*. Притом не стало у них пищи и корма собакам, подбившим себе ноги, так что они с трудом бежали. Повернув назад, приехали тем же путем апреля 7-го в Нижне-Колымск, проехав, по их расчету, вперед и об­ратно 839 верст и 200 сажен.

1770-го года, февраля 28-го, пустились вторично из Нижне-Колымска, а марта 7-го — из устья Чукотской протоки и направили путь к Медвежьим островам, на самый восточный из которых прибыли марта 10-го; за погодой оставались на этом острове пять дней.

16-го числа поехали на NO 5°, к «большой Американской земле», и на 28-й вер­сте остановились на ночь.

17-го на NO 8° проехали 25 верст 300 сажен торосами.

18-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен торосами.

19-го на NO 5° проехали 25 верст 150 сажен торосами.

20-го на NO 5° проехали 22 версты 150 сажен торосами.

21-го на NO 5° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

22-то на NO 10° проехали 18 верст 150 сажен весьма частыми торосами.

23-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

24-го на NO 15° проехали 40 верст 400 сажен весьма частыми торосами.

25-го чинили нарты, совершенно изломавшиеся в торосах.

* Следовательно, Андреев не мог сказать, что не доехал 20 верст до нее.

26-го стояли за погодой.

27-го «по видимости, что впереди торосы еще чаще», поехали Лысов и Пушкарев в числе десяти человек на отобранных собаках, с кормом и пищей на три дня, «для осмотрения не увидится ли где какая земля. На пятой версте доехали к великим торосам в 4 сажени вышиной; по оным проехали около 30-ти верст; осмотрели зрительной трубой горизонт, и видели одни частые торосы, через которые, не предвидя возможности ехать далее, поворотили 28-го числа назад».

На пути к острову переехали они пять расселин на льду шириной по одному аршину, и 1-го апреля прибыли на пятый остров, где остались три дня для осушки платья и обуви; убили четырех медведей.

5-го апреля поехали на Колыму и 9-го числа прибыли в Нижне-Колымский острог, сделав вперед и обратно 950 верст 150 сажен.

Полагая отклонение компаса 15° восточное, приводят курсы их в широту 72°00' — то место, где остановлены были свежими торосами.

1771-го года, февраля 27-го числа, геодезисты в третий раз отправились из Нижне-Колымска, и от устья Средней Колымы направили путь к последнему Медвежьему острову, куда прибыли 9-го марта. Будучи удержаны погодой, поеха­ли от острова 15-го числа, держа на NO 77° к Чаунской стороне. Проехав в три дня 78 верст почти на истинный восток и не заметив ничего примечательного, повернули на SW 10°, к Большому Баранову Камню, куда приехали на 50-й версте

18-го числа.

19-го дневали и убили белого медведя в берлоге.

От 20-го до 24-го числа включительно шли к востоку вдоль берегов; 25-го дневали; 26-го поехали далее до губы Шелагинской; 28-го повернули назад, за неимением корма, а 6-го апреля прибыли в Нижне-Колымск, сделав вперед и обратно 432 версты 450 сажен.

На карте, составленной геодезистом Леонтьевым, изображен берег от Колымы к губе Чаун с великим небрежением и как будто в доказательство, что геодези­сты не только вовсе не помышляли об описи, но даже не пользовались картой Шалаурова, на которой эта часть берега проведена с довольной точностью. Такая

неосновательность геодезистов удивляет тем более, что пройденные ими рассто­яния при описи Медвежьих островов и даже суточные переходы в эту послед­нюю поездку показываются в саженях, почему должно думать, что расстояния измеряемы были цепью; но в торосах такой способ вовсе не удобен и, вероятно, употребляется только на ровных местах*.

Ноября 6-го отправились геодезисты из Нижне-Колымска, по ордеру от полковника Плениснера, в Тобольск, откуда сибирский губернатор Чичерин 1773-го года в августе послал донесения и карты с прапорщиком Леонтьевым в С.-Петербург. Экспедиция, продолжавшаяся пять лет и сделавшая три поезд­ки в Ледовитое море, хотя и не достигла предположенной ей правительством цели, но не была и вовсе безуспешна. Медвежьи острова с великой верностью геодезически описаны и море исследовано к северу и к востоку от них, сколько обстоятельства позволяли; показание сержанта Андреева о северной земле, обитаемой оленными народами, приняло вид басни, равно и преувеличенное известие о дальнем протяжении Медвежьих островов и их измерении доста­точно опровергнуто.

1778-го года, августа 11-го (23-го), появился Кук в Беринговом проливе с из­вестной целью: отыскать проход в Атлантический океан мимо северных берегов Америки или Азии. Ледяные поля, примкнувшие к Ледовитому мысу, остановили Кука на восток, а противные ветры и позднее время года вынудили знаменитого мореплавателя возвратиться, достигнув на западе мыса, названного им Северным**, который определен в широте 68°56', долготе 179°11' W от Гринвича; отклонение

* Старики Нижне-Колымска помнят эту цепь и рассказывают, что при описи Медвежьих островов тащили ее люди.

** С 1935 года — мыс Шмидта, (Прим. ред.)

компаса найдено здесь 26° восточное. Капитану Куку казалось, что от этого мыса берег принимает почти западное направление и что за ним находится озеро или залив.

Учиненная в 1823 году опись показывает, что догадки Кука в этом случае были неверны, а определение широты мыса Северного довольно согласно с моими наблюдениями, на самом почти мысе учиненными; по оным широта 68°55'16", долгота 179°54' W; отклонение компаса 21°40' восточное.

Азиатский берег до мыса Северного не мог быть осмотрен Куком иначе, как весьма поверхностно. На обратном плавании усмотрен остров, «имеющий от четырех до пяти миль в окружности, средней вышины, с отвесными скалистыми берегами, в расстоянии трех миль от материка». На карте положен этот остров, названный Burney’s island, в широте 66°45', долготе 185°5' восточной.

Поелику около этого места не находится другого острова, кроме Кулючина* то, без сомнения, Burney’s island есть тот самый, до которого в 1823 году наша экспедиция доехала; описание наружного вида его совершенно оправдывает догадку, хотя в определении географического положения находим значительное несогласие, ибо по обсервациям, учиненным мной на южной оконечности острова, широта места 67°26'46", долгота по счислению 184°28' восточная.

Далее к востоку в широте 67°3', долготе 188°11', капитан Кук увидел довольно значительной высоты мыс, отвесно стоящий над морем. «К востоку от него бе­рег идет высокий и приглубый, но к западу он низмен и направляется к NNW и NWtW почти до самого мыса Северного. Глубины, в одинаковых расстояниях от берега, везде почти одинаковы как у азиатских, так и у противолежащих бере­гов Америки. Самая большая глубина, плывя вдоль них, была 23 сажени, и ночью или в туманную погоду лот может служить небесполезным вождем в плавании вдоль обоих этих берегов».

Насчет этих Замечаний капитана Кука можно сказать, что весь берег к востоку от Шелагского мыса до мыса Северного, и от этого последнего до острова Кулючи- на, нельзя назвать ни низменным, ни высоким; он переменяется и именно около мысов Оньман (к западу от острова Кулючина), Кивера и Казьмина представляет довольно высокие, несколько отлогие горы и отвесные скалы.

В плавании между берегами Азии и Америки, к северу от Берингова пролива, капитан Кук и астроном Вялей неоднократно думали видеть приметы близости земли на севере. Почти неприметное увеличение глубины моря с удалением от берегов обоих материков, стада гусей и уток, летевшие от севера на юг в августе месяце, в такое время, когда эти птицы действительно в полуденные страны от­летают, самое образование льдов, — все, по мнению Бурнея, согласно указывало на неизвестную землю к северу от пролива. Течения никакого не замечено, хотя льды приметно на юг подавались.

Кому неизвестны описания экспедиции, отправленной в Северо-Восточную Азию и к северо-западным берегам Америки для географических исследований, под начальством капитана Биллингса, с 1785 года по 1794 год? На русском языке описаны ее действия капитаном Сарычевым**, который был деятельнейшим в ней сотрудником, а на английском — секретарем экспедиции Сауером***.

В числе многих предметов, составлявших цель этого предприятия, было и испытание возможности мореходного сообщения из Ледовитого моря через

* Современное название — Колючин. (Прим. ред.)

** Немецкий перевод, von Busse, Leipzig, 1805.

*** An Account of a Geographical and Astronomical Expedition to the Northern Parts of Russia.

Берингов пролив в Восточный океан. Для того (на реке Ясашне, близ Верхне-Ко­лымского острога) построили два мореходных судна — «Паллас»* и «Ясашну»**. На первом находился начальник экспедиции капитан Биллингс, второе поручено в командование капитану Сарычеву.

1787 года, мая 25-го, поплыли оба судна вниз по Ясашне и Колыме и 18 июня находились против Нижне-Колымского острога, где нашли широту 68°17'14", долготу 163°17'30" восточную; отклонение компаса 14°14' восточное.

19-го числа «Паллас» поплыл далее, а 21-го последовала за ним и «Ясашна».

22-го соединились оба в восточном устье Колымы, близ Шалауровских казарм и Лаптева маяка. Капитан Сарычев замечает: «Кажется вероятно, что прежде фарватер реки был возле правого берега, что доказывают построенные на нем Лаптевым для людей казармы, близ которых вытащен был и бот его, но теперь не только большое судно приблизиться к сему берегу не может, но и шлюпка под­ходит с трудом, и то в водополье, а во время убыли воды отмель бывает версты за три».

23-го числа юго-западным ветром развело волнение, и в «Ясашне» оказалась уже течь, которую, однако, скоро остановили.

24-го начальник экспедиции объявил себе чин капитана 2-го ранга, и того же дня оба судна снялись с якоря, и через 6 миль вышли из устья Колымы в Ледовитое море. «Глубина реки по фарватеру, который здесь до 200 сажен шириной, была от трех до пяти сажен; на дне жидкий ил. Берег продолжается каменным утесом вышиной до восьми сажен; под ним видно много наносного леса».

Укрываясь от льдов, носившихся близ берегов, суда входили в небольшие за­ливы за мысами и останавливались на якорях, когда не находили возможности плыть далее. 28-го, находясь в заливе между Большим и Малым Барановыми камнями, против ручья, Биллингс устроил свою обсерваторию на берегу, нашел

* 45 футов по килю.

** 28 футов по килю.

широту того места 69°27'26", долготу по хронометру 167°50'30". Капитан Сарычев в своем сочинении показывает обсервованную широту того же места 69°29', при­бавляя: «Из этого видно» что на всех прежде изданных картах берег Ледовитого моря положен далее к северу почти на два градуса». Отклонение компаса было здесь 16°00' восточное.

1-го июля оба судна снялись с якоря и старались пробираться на север, где льды, казалось, уменьшались, но самый густой туман, препятствовавший видеть далее двух сажен, вынуждал их ложиться часто на якорь. Самое большое отдаление от берега к северо-западу простиралось не более 20-ти миль; отсюда вынуждены были повернуть назад, «ибо высокие и большие льды, которым не видно было конца, покрывали впереди все море, и ударяющиеся об них волны производили ужасный шум». «Паллас» 2-го числа положил якорь в заливе за мыском западнее того, у которого вчера стояли; «Ясашна» скоро с ним соединилась.

5-го и в следующие числа, пытаясь проплыть далее на восток и встречая всегда препятствия от льдов при частых густых туманах, миновали 19-го июля Большой Баранов Камень, но, пройдя на северо-восток около 11-ти миль, ледяные грома­ды, из которых многие на 16-ти саженях глубины доставали дно, вынудили их укрыться по западной стороне этого мыса и положить якорь.

Здесь капитан Биллингс составил совет из офицеров, в котором положено; «за невозможностью пройти далее к востоку и за поздним осенним временем возвратиться на Колыму». Лишь только кончился совет, то снялись и на завозах пошли на запад. 26-го июля вошли в устье Колымы, которой течение было столь тихо, что через пять дней дошли до Нижне-Колымска «и тем кончили сколь трудное, столь и опасное плавание по Ледовитому морю».

По окончании плавания Биллингс вторично собрал совет, в котором рассуж- даемо было: «как бы удобнее и безопаснее обойти водой или берегом мысы Ше­лагский и Чукотский». Опыт показал, что водой этого исполнить было не можно;

оставалось еще средство объехать мысы зимой на собаках, «но оно отвергнуто в совете, так как неудобное, потому что нельзя взять с собой для собак корма более как на 200 верст пути».

Наконец, положено сделать еще покушение с восточной стороны, от Берингова пролива, на судах, приготовлявшихся в Охотске*.

На пути в Берингов пролив в 1791 году капитан Биллингс на судне «Слава России» зашел в губу Св. Лаврентия, где его навестили чукчи. Они рассказывали начальнику экспедиции, что Ледовитое море почти всегда покрыто бывает мно­жеством льда, и что нет возможности плавать по сему морю не только на больших судах, но и на байдарах. Поверив таким рассказам более, нежели собственному опыту**, капитан Биллингс отменил намерение обойти морем Шелагский Нос и, как будто из благодарности к чукчам за избавление его от предстоявших ему в пла­вании опасностей, решился на труднейший, но менее славный подвиг: проехать через чукотскую землю и ввериться дикому и коварному ее народу, пренебрегая даже мерами осторожности, вопреки убедительным представлениям своих под­чиненных и особенно капитана Сарычева.

11-го августа капитан Биллингс отправил геодезии сержанта Гилева морем на чукотской байдаре описывать берег вокруг восточного Чукотского мыса до острова Кулючина, откуда стараться выехать ему навстречу, при путешествии Биллингса берегом.

Сержант Гилев, отправившись, ехал на байдаре возле берегов до Восточного мыса***, перешел пешком через перешеек его к Ледовитому морю, откуда следовал возле берегов к NW то на байдарах, то пешком, смотря по тому, как носящиеся

* См. Путешествие капитана Биллингса через Чукотскую землю, составленное вице- адмиралом Г. Л. Сарычевым.

** Известно, что капитан Биллингс находился с Куком в третьем его путешествии и что Кук достиг мыса Северного, не встретив больших препятствий от льда.

*** В 1879 г. А. Э. Норденшельд назвал этот мыс в честь Дежнёва, который вместе с Попо­вым обогнул его в 1648 г. В 1898 название «мыс Дежнёва» стало официальным. (Прим. ред.)

по морю льды позволяли или препятствовали; наконец, не доходя до острова Кулючина 90 миль, сидячие чукчи отказались провожать далее и отдали его случившимся тут оленным чукчам, которые на своих оленях через горы при­везли его в стан к Биллингсу, находившемуся тогда близ вершины реки Югней, впадающей в Кулючинскую губу.

На пути сюда, на первой версте от озера Югней, осмотрел штурман Батаков клю­чи теплых вод, которые описывает таким образом: «Они находятся на невысокой каменной горе, и составляют четыре овального вида водоема, которые возвышены от поверхности горы на полтора фута тонкими закраинами, сверху загнувшимися на внешнюю сторону так ровно, что эти водоемы походят совершенно на котлы, врытые в землю. Они все наполнены, с краями наровень, теплой, густоватой, белесоватого цвета водой. Посередине их видны бьющие снизу ключи наподобие кипящей воды, где до дна не могли достать палкой, а по краям находится вязкий известковый ил, от осадки которого, как думать должно, произошли закраины котлов. Величина этих водоемов от шести до трех сажен в окружности; другие два находятся в 50 саженях от первых». Штурман Батаков по наружным признакам полагает, что эта гора некогда была огнедышащей сопкой.

Капитан Биллингс с сержантом Гилевым ездил по Кулючинской губе, до ее устья, которое, по описанию, «лежит в 120-ти милях от Берингова пролива и вдалось внутрь Чукотской земли к югу на 60 миль. Ширина ее не более семи миль. В нее впадает много речек и две реки: Югней и Килью; первая течет из озера, вторая из горных хребтов. Устье Кулючинской губы имеет ширины четыре мили; по­середине его лежит остров Пессоне величиной до трех миль. Чукчи сказывали, что по западную его сторону мелководно, а по восточную глубоко, так что этим проливом входят в губу киты. Остров Кулючин лежит в море, от устья губы к N в десяти милях». По карте капитана Биллингса середина острова Кулючина на­ходится в широте 67°30', долготе 185°26' W от Гринвича.

На всем пути капитана Биллингса до первого русского селения на Большом Анюе, при устье Индигирки, куда он прибыл 17-го февраля 1792 года, чукчи,

державшие путешественников, так сказать у себя в неволе, нисколько не изменили обыкновенного своего тракта и медленного на оленях кочевания, идя всегда долинами и не приближаясь к морскому берегу ближе 50-ти миль. Биллингс ску­чал продолжительностью, трудностями пути и обращением чукчей, от которых должен был переносить обиды.

Штурман Батаков с большим трудом замечал направления пути и изме­рял пройденные расстояния, означая в журнале своем имена рек, положение гор и все, что мог расспросами узнать от чукчей, для положения всего на карте.

Говоря о Чукотской стране вообще, капитан Биллингс в своих записках замечает: «Она вся состоит из гор и бесплодных долин; на горах никакой травы не приметно, выключая моха, который служит пищей оленям; везде виден голый камень. В некоторых долинах торчат палочки тальниковые, очень нетолстые; климат самый несносный: до 20-го июля не приметно лета, а около 20 августа приближение зимы во всем уже является».

«Чукотская земля возвышена, и часто попадались нам горы удивительной вышины. По горам и в долинах во многих местах снежные кучи покрывают землю весь год. По долинам, направленным к северу, протекает множество мелководных рек и речек, имеющих каменистое дно. Самые долины боль­шей частью болотисты и наполнены множеством малых озер. Ягоды родятся только голубика, брусника и водяница, называемая шикшей. При берегах северо-восточной, восточной и отчасти южной сторон ловятся сивучи, мор­жи и тюлени. Северный олень, горный баран, бачоватый волк, медведь, ли­сицы и песцы составляют все царство четвероногих. Во время кратчайшего лета видны орлы, соколы, куропатки и разных родов водяные птицы, а во время зимы, когда жители путешествуют, то везде летают за ними вороны».

Об обитателях этот дикой страны Биллингс в своих записках нам ничего не со­общает, кроме описания некоторых суеверных обрядов, и нам остается сожалеть, что необычайные труды, путешественниками перенесенные в проезде через всю чукотскую землю, не познакомили нас короче с ее обитателями.

По смерти купца Ляхова купец Сыроватский вступил, по частной передаче указа Якутской воеводской канцелярии, во владение островами, открытыми Ляховым. Желая распространить промыслы, передовщик (начальник артели) Сыроватского, мещанин Санников открыл от второго острова на запад новый остров, который по высоким каменным горам и по малому объему своему назван Столбовой. Тот же Санников, после смерти Сыроватского, быв послан сыном его, мещанином Сыроватским, открыл в 1805 году на восток от третьего Ляховского, или Котельного острова, другую землю, которая названа Фаддеевским островом, потому что первое на нем зимовье построил промышленник Фаддеев.

В 1806 году промышленниками Сыроватского открыта от этой земли в близком расстоянии другая, названная впоследствии времени Новой Сибирью.

В то же время купец Протодьяконов, не имевший сначала успеха в обретении от устья Лены какого-либо нового острова, решился просить государя императора

о дозволении ему с товарищем его мещанином Бельковым производить промыслы на Котельном острове и тем уничтожить исключительное право Сыроватских.

Это обстоятельство подало повод государственному канцлеру, графу Николаю Петровичу Румянцеву, отправить Геденштрома на эти острова с поручением обо­зреть их со всей подробностью.

Между тем, еще до отъезда Геденштрома, в 1808 году найден мещанином Бель­ковым островок, отделяющийся от западного берега Котельного острова узким проливом и называемый поныне Бельковским островом.

1808-го года в августе отправился Геденштром из Иркутска в Якутск вместе с землемером Кожевиным, откомандированным ему в помощь. Окончив все нужные к предстоящему путешествию приготовления, Геденштром отправился из Якутска 18-го ноября и 5-го февраля 1809 года прибыл в Усть-Янск. Здесь пред­ставились ему величайшие затруднения в исполнении первоначального плана, состоящего в том, чтобы учредить на Котельном острове главную складку за­пасов и начать от него опись берегов к востоку. Хотя это намерение и рушилось, но благоразумием и деятельностью своей Геденштром привел себя в состояние употребить наступившую весну с пользой для географии.

Средства его, конечно, были весьма ограничены, но он старался вознаградить недостатки усердием. Он имел октан, одну старую астролябию, «которая для верного назначения широты места не годилась», и довольно хороший «морской, или пель-компас». Для успешнейшего действия Геденштром поручил землемеру Кожевину с астролябией описать первую от Котельного острова к востоку лежа­щую землю, т. е. Фаддеевский остров, и на обратном пути объехать первый и за­пеленговать второй Ляховский острова. Мещанину Савинкову, который находился при экспедиции в числе добровольно сопутствующих, поручено узнать про­странство пролива, отделяющего Ко­тельный остров от Фаддеевского. Себе предоставил Геденштром, разделясь с Кожевиным на Фаддеевском остро­ве, описать открытую, по объявлению Сыроватских, на 300 верст к востоку от этого последнего острова землю, на­зываемую ныне Новой Сибирью.

Отправившись 7-го марта из Усть- Янска, приехали к первому Ляховскому острову (число в журнале Геденштрома не показано), где шесть дней сильные вьюги держали на месте. По прибытии наконец на Фаддеевский остров зем­лемер Кожевин и Санников с Геденш- тромом разделились. Он сам направил путь на Новую Сибирь, взяв вожатым усть-янского крестьянина Портнягина.

Землемер Кожевин описал западный, южный и восточный берега Фаддеев­ского острова, объехал также первый, запеленговал второй Ляховский острова и возвратился в Усть-Янск благопо­лучно.

Мещанин Санников переезжал во многих местах пролив между

Котельным и Фаддеевским островами и нашел, что ширина его примерно от семи до тридцати верст.

Геденштром описал южный берег Новой Сибири на 220 верст, нашел, что промышленники Сыроватского, вместо трехсот верст, как объявляли, проехали по новой земле только 65 верст, и возвратился благополучно в Усть-Янск три дня после Кожевина.

Геденштром, намереваясь в будущем году провести лето на Новой Сибири, за­везти туда оленей и лошадей, построить заблаговременно зимовье на этом острове и увериться в способах продовольствия на нем, отправил мещанина Санникова с пятью промышленниками на Новую Сибирь, на летовку, так сказать, для ис­пытания, а сам ездил в Верхоянск для разных хозяйственных распоряжений.

Возвратившись к осени 1809 года в Усть-Янск, чтобы не остаться праздным, делал Геденштром опись приморского берега к Индигирке. Тут узнал он о воз­вращении в начале ноября Санникова с артелью от Новой Сибири. По объявлению их, лето было столь холодное, что даже во многих местах не сходил снег и травы никакой на было. Рыбы в реках не видно другой, кроме рогатки (рыбка в четыре вершка длины); впрочем, рыба и не могла входить с моря, потому что берегового льда в то лето не разносило. Бывший при артели плотник построил на Новой Сибири два зимовья и три стана. Мещанин Санников также вывез с собой некоторые вещи, найденные на Фаддеевском острове и на Новой Сибири. На первом найдены юкагирские сани и обделанная кость с выемкой, в которую вкладывалось каменное острие для сбития с оленьих кож шерсти, а на Новой Си­бири — обделанный кусок мамонтовой кости, наподобие чукотских топоров. «Все доказывает, — говорит Геденштром в своем занимательном журнале, — что были на тех островах юкагиры, с давних лет туда зашедшие, ибо ежели предполагать, что вещи эти принадлежат нынешним юкагирам матерого берега, то для чего им употреблять кость и камень вместо железа, которого у них довольно привозного?»

Зиму провел Геденштром со своими людьми в так называемом Посадном зи­мовье (на морском берегу, около ста верст к востоку от Святого Носа, и в 180-ти

верстах от ближайшего селения на Индигирке), куда все нужные запасы завезены были заблаговременно. «Время, — говорит Геденштром, — протекало у нас скорее, нежели у иного при всех городских забавах. Но цинга, которая в здешних местах обыкновенно случается зимой, посетила и нас. Более двух месяцев продолжаю­щаяся здесь ночь делает воздух чрезвычайно густым и нездоровым; без частых ветров и вьюг, которые посылает тогда благотворная природа для приведения в движение этого тяжелого воздуха, места эти были бы действительно для чело­века зимой необитаемы. Я предвидел нашу опасную болезнь и принял для спут­ников моих все предосторожности, состоявшие в свежей пище, беспрестанном движении и пр. Зато и показалась она только у меня и у одного казака, потому что мы менее всех других предохранялись движением. Но повторяемые приемы селитры, отвар кедрового сланца и принужденное сильное движение при самом появлении болезни избавили нас скоро от нее».

1810-го года, января 29-го, Геденштром поехал из Посадного стана в Усть-Янск, где присутствие его для различных распоряжений было необходимо. Руковод­ствуясь опытом Санникова, летовавшего в прошедшем году на Новой Сибири, Геденштром отменил лошадей и распорядился, чтобы одни олени были пере­ведены туда, но не прежде, как уверившись, что Новая Сибирь не есть остров, а действительно обширная земля.

Преодолев многие препятствия и затруднения, Геденштром наконец 2-го марта отправился из Русского устья (на Индигирке) на 29-ти нартах в море, держа путь к поставленному им в 1809 году кресту близ Песцового мыса. 13-го числа приехали к Новой Сибири, в десяти верстах западнее этого места. «Столь малой ошибкой, — говорит он, — обязан я Деревянным горам, которые увидели мы еще за 120 верст до Новой Сибири». Дорога была по частым торосам весьма трудна, тем более, что индигирские собаки и проводники не имеют довольного навыка в разъездах такого рода. Отправив с Креста 22 нарты обратно на Индигирку, продолжал Ге­денштром на семи лучших нартах описывать берег к востоку. У Песцового мыса определили по наблюдению отклонение стрелки 15° восточное, а широту 74°45', которая от определения лейтенанта Анжу разнствует только 5' недостаточно.

Мещанин Санников отправлен на одной нарте через остров к северному берегу Новой Сибири.

16-го марта Геденштром находился уже у Каменного мыса, с которого берег Новой Сибири склоняется к западу. С высоты этого мыса виднелась на NO синева, совершенно похожая на отдаленную землю.

Наутро приехал и Санников. Проехав землей 70 верст на север, выехал он к морскому берегу, откуда поворотил к востоку и ночевал в пяти верстах от Ге­денштрома. Он также принял синеву к NO за отдаленную землю.

Уверившись в небольшом протяжении Новой Сибири на восток, Геденштром отменил намерение летовать на ней и, отпустив Санникова в Усть-Янск, пустился к NO за новым открытием.

«Дорога была из труднейших, но все труды были забыты, когда прежде виден­ная синева представилась через зрительную трубку белым яром, изрытым, как казалось, множеством ручьев. Вскоре яр этот показался простирающимся полуциркулем, почти соединяющимся с Новой Сибирью. Но, к крайнему прискорбию всех, на другой день узнали мы, что обманулись. Мнимая земля преобразилась в гряду высочайших ледяных громад, 15-ти и более сажен вышины, отстоящих одна от другой в двух и трех верстах».

Желая запастись дровами на дальний путь, возвратился Геденштром отсю­да на Новую Сибирь и нагрузил ими нарты на 14 суток, отправился вторично

24-го марта на восток, но торос был столь густ, что в четре дня проехали не

более 70-ти верст. «Здесь увидели мы, к крайнему удивлению, в пяти верстах воду и носящийся по морю лед. Эта вода была, как я после уверился, морская полынья, простирающаяся почти от Новой Сибири до Медвежьих островов, что составит до пятисот верст».

Намереваясь ехать прямо к Лаптевскому маяку на устье Колымы, три раза приближался Геденштром к полынье и, наконец, уверившись в непроходимости этой препоны, поворотил на юг и выехал на азиатский берег около устья реки Курджагиной, пробыв 43 дня в пути (считая от Индигирки) вместо предположен­ных 28-ми дней, отчего он весьма нуждался бы в запасах» если бы 11 убитых им белых медведей не отвратили недостатка в корме собак. 13-го апреля приехали к Лаптевскому маяку.

Еще до отправления своего на Новую Сибирь Геденштром послал на Колыму нарочного с предписанием изготовить под экспедицию пять отборных нарт, но как вместо таких встретили их четыре весьма дурные нарты, то он принужденным нашелся ехать в Нижне-Колымск и немедленно принять нужные меры. Вместе с тем вновь присланного к нему в Усть-Янск землемера Пшеницына (на место заболевшего Кожевина) отправил он для летовки на Котельный остров. Наконец

18-го апреля Геденштром отправился из Нижне-Колымска на пяти нартах, имея корма на 20 дней. У Баранова Камня продержала его жестокая буря от востока семь дней; потом пустился он в море, держа на NO 20°. На расстоянии 150-ти верст стали попадаться земляные глыбы на льдинах.

«Мая 1-го видели мы стадо гусей, летевших на NNW, и белого филина; на N подымались облака; глубина морская уменьшалась. Все доказывало близость земли. В 245-ти верстах от Баранова Камня переехали мы щель в один аршин ширины, но в 5 верстах доехали до щели в 15 сажен. Здесь заметил я быстрое морское течение на OSO и заключил, что щель эта сделалась от бывшей с вос­тока бури. В пяти верстах этих глубина морская от одиннадцати с половиной сажен уменьшилась до одиннадцати сажен».

Сравним эти обстоятельства с теми, которые испытаны мной десять лет после Геденштрома.

Курс NO 20° по компасу, исправив отклонением компаса (15° восточное), проходит по самым тем местам, по которым в 1821 и 1822 годах мы проезжали. 150 верст от Баранова Камня, где Геденштром нашел земляные глыбы на льдинах, есть почти тот самый пункт, откуда в 1821 году, следуя к юго-востоку, поворотили мы назад, а встреча щелей в 245-ти верстах воспоследовала там, где в 1822 году

нашли мы попеременные полыньи и чрезвычайные торосы, в которых вырыли вторую яму для хранения припасов, чтобы облегчить езду в торосах. Нами из­меренная глубина здесь четырнадцать с половиной сажен, грунт ил, а на 30 миль севернее нашли мы четырнадцать с половиной сажен, грунт дресва или камень. Эти глубины не согласны с показанием Геденштрома, и как он не выходил из пределов нашей езды, во время которой многократно измеряема была глубина моря, возрастающая с удалением на восток и умаляющаяся к западной стороне, не уменьшаясь к северу, то я имею достаточ­ные причины полагать в измерениях его ошибки, тем более вероятные, что, как мне известно, настоящего, на футы измеренного лот-линя при нем не находилось, а пройденные расстояния полагались по примерному соображению бега собак без поверки обсервованными широтами.

Что полагаемые таким образом расстояния весьма не надежны и у Геденш­трома всегда были слишком велики, в том свидетельствует его опись Новой Сибири, впоследствии поверенная лейтенантом Анжу. Явление гусей и филина в значительном отдалении от материка не должно также нас удивлять и отнюдь не может служить доказательством близости другой земли на севере, ибо гуси, пролетая к морскому берегу от юга и не находя воды, обыкновенно пускаются вдаль к полыньям, пока вскрытие рек не позовет их обратно, а филин есть пло­тоядная птица, ищущая пищи в объедках белых медведей. Если бы в исходе лета мы видели стада гусей, от севера через море к югу летящих, то, конечно, можно бы думать с некоторой основательностью, что они оставили северную землю и воз­вращаются в полуденные страны.

Не видя возможности ехать далее на север, Геденштром желал выехать к Шелагскому мысу, но тонкий лед ему и в том покушении воспрепятствовал, так что

с трудом нашел он свой старый след, по которому приехал 8-го мая к Баранову Камню, где вторично сильная буря два дня его продержала.

Проведя лето в Нижне-Колымске, Геденштром отправился 18-го сентября на нартах к Индигирке, делая всему берегу опись. На Индигирке застал он гео­дезиста Пшеницына, который оставался все лето на Яне и Индигирке, не находя возможности перебраться для летовки на Котельный остров.

В половине октября отправился в Усть-Янск, прямым путем через тундру, «На этом пути, — говорит Геденштром, — примечательно озеро Хастах длиной 14, а шириной 6 верст. Оно в каждую осень выбрасывает на берег великое множество известного по естественной истории смолистого дерева (bituminosis Holz) в виде щеп. Берега завалены им в иных местах на аршин вышиною; между этими щепами попадается мелкими кусками вещество, очень похожее на камедь. Оно горит как янтарь, но имеет смолистый запах, и судя по тому, есть, вероятно, не что иное как затверделая смола лиственницы. Ближнее расстояние этого озера от моря 115 верст, от леса 20 верст».

Он сообщает нам и другое, не менее примечательное явление природы. «На тун­дре также находят леса, в ярах над озерами и реками целые березы с корнями и корой. Они истлели, но жители употребляют их на топку в случае недостатка в дровах. Они не дают пламени. Жители называют эти березы адамовщина».

В Усть-Янске осведомился Геденштром о возвращении Санникова от Котель­никова острова. Вот краткий отчет его:

«Мещанин Бельков (компаньон купца Протодьяконова) вместе с мещанином Санниковым летовали этого 1810 года на Котельном острове для промысла ма­монтовой кости и песцов. Они избрали для летования западную сторону острова, на которой предполагали иметь изобильнейшие промыслы, потому что до этого времени никто на этой стороне не бывал.

Мещанин Санников, проходя по западному берегу Котельного острова, в 150-ти верстах от тех мест, до которых доходили прежние промышленники, нашел:

1. На берегу выкопанную могилу: тело было вырыто медведем. Возле могилы стояла долгая, узкая и высокая нарта, строение которой от всех известных от­лично и доказывало, что тащили ее люди лямками. В одном конце могилы сделан деревянный крест, обложенный свинцом с обыкновенною церковной русской надписью. Возле креста лежали железный ботас (род узкого однолезвийного копья) и две железные стрелы.

2. В недальнем от этого места расстоянии было четырехугольное рубленое зимовье, в котором найдено несколько вещей из оленьего рога, тесанных топором.

3. На речках, где линяют гуси, находил Санников гусиные кости в доказатель­ство, что были здесь люди, а на морском берегу видел китовые позвонки. Также замечено им, что дикие олени этого места гораздо боязливее и осторожнее на­ходящихся на матерой земле Сибири.

4. Берег в том месте, до коего Санников доходил, оборачивается на восток, а на северо-западе, в примерном расстоянии 70 верст, видны высокие каменные горы».

Как Санникову и всем устьянским и индигирским промышленникам было известно, что на западном берегу острова никто прежде не бывал, то виденные признаки бытия здесь русских людей приписывает Геденштром крушению какого-либо коча мореходцев XVII столетия.

Замечание Санникова касательно высоких гор на NW от Котельного острова побудило к намерению весной следующего года подробнее все исследовать. Окон­чательную опись Новой Сибири и Фаддеевского острова поручили геодезисту Пшеницыну, а казачьему сотнику Татаринову, которого обучили употреблению компаса, приказано попытаться объехать с северной стороны полынью, протя­нувшуюся от Новой Сибири к Колыме.

Занимаясь распоряжениями к приведению изложенных намерений для буду­щего года в исполнение, ездил Геденштром в Верхоянск, где получил повеление от иркутского гражданского губернатора возвратиться немедленно в Иркутск

для личного обо всем отчета, с тем, чтобы ко времени отправления на острова быть опять в Усть-Янске.

По прибытии Геденштрома 4-го января 1811 года в Иркутск объявлено ему, что гражданский губернатор, видя отягощение, которое малочисленные жи­тели берегов Ледовитого моря несут от экспедиции, представлял уже высшему начальству об ее уничтожении. По рассмотрении всех действий Геденштрома предположено было окончить опись островов Котельного, Фаддеевского и Новой Сибири, однако с тем, чтобы все выполнено было без Геденштрома, которого губернатор оставил при себе.

Вследствие этого даны нужные предложения геодезисту Пшеницыну, которо­му назначены в помощь мещанин Санников, сотник Татаринов и унтер-офицер Решетников, находившийся с Геденштромом во всех его разъездах.

Геодезист Пшеницын*, выехав в начале марта 1811 года из Русского Устья (деревня на Индигирке) на Новую Сибирь в нартах, объехал ее, описал и пред­ставил карту. Земля эта оказалась островом, имеющим в окружности 470 верст; с северной стороны Каменного мыса сотник Татаринов пускался в море, но, проехав не более 25-ти верст, доехал до тонкого льда, за которым видно было открытое без льдов море. Северные берега этот земли состоят из крутых, почти неприступных яров. Наносного леса на южной стороне довольно, а на северной, кроме двух губ, нигде его не находили.

Мещанин Санников также в начале марта 1811 года пустился из Усть-Янска в трех нартах на Фаддеевский остров, оставив товарища своего унтер-офицера Решетникова для приготовления всего нужного к летованью на Котельном острове. Прибыв на Фаддеевский остров и дав нужный собакам отдых, 27-го отправился он в путь для объезда всего острова. В западной стороне его, с которой начал путь свой, море, почитаемое прежде проливом, оказалось заливом. Верхний конец этого залива оканчивается до самого моря низменным песком, которым Фаддеевский остров соединяется с Котельным. Северо-западная оконечность Фаддеевского острова состоит из каменного, высокого, узкого, далеко в море простирающегося мыса, от которого земля, оборачиваясь круто на юго-восток, составляет губу; в восточной части острова берег, склоняясь к юго-востоку, про­стирается до Благовещенского мыса, составляющего восточную оконечность острова, до которого Геденштром доезжал в 1809 году и с которого он пустился на Новую Сибирь.

С северного берега видел Санников на севере землю с высокими горами; пустившись туда, проехал не более 25-ти верст, когда был удержан полыньей, простиравшейся во все стороны; земля ясно была видна, и он полагал, что она от него не более 20-ти верст отстояла. С Благовещенского мыса также пускался он на север в море, но, проехав не более 30-ти верст, доехал до открытого моря.

12-го апреля Санников возвратился в Усть-Янск и тотчас приступил к отправке оленей и прочего на Котельный остров для летовки. 2-го мая обоз его выступил из Усть-Янска, а 17-го прибыл благополучно на Котельный остров. Олени по долгом ожидании наконец пригнаны на остров 9-го июня, числом 23, тогда как лед во многих местах уже был изрезан щелями и сообщение делалось крайне опасным. Назначенные для Пшеницына на Фаддеевский остров олени по причине позднего времени не были приведены, почему предвиделись для него величайшие недо­статки и затруднения провести лето в таком беспомощном состоянии.

Олени, невзирая на то, что от трудного и дальнего пути к Котельному острову были весьма изнурены, скоро поправились, так что 25-го июня могли отправиться

* Отчет этот выписан мной из приложения к журналу Геденштрома.

в путь. Следуя на оленях, не могли всегда держаться берега, где редко бывают довольно хорошие для оленей кормовища; зная также западную и восточную стороны острова на дальнее расстояние, приняли намерение пройти внутрь земли как можно далее и тогда оборотиться к берегу и придерживаться его сколь возможно ближе, пока опять дойдут до известных уже мест.

Таким образом пустились вверх по Царевой реке, с которой своротили вправо, на восточную сторону острова, к Санниковой реке, от которой все, уже держась берега, обошли весь остров вокруг. Этот путь совершили в 54 дня, и возвратились в зимовье 17-го августа. На пути питались более дикими гусями и оленями; первых стреляли из ружей, а оленей убивал юкагирский князек посредством приученного к такому промыслу домашнего оленя, который неприметным образом прибли­жался к табуну диких оленей и закрывал собой своего хозяина.

В этом путешествии встретились следующие замечания достойные предметы:

«1-е. В значительном расстоянии от берега на возвышенных местах лошадиные, буйволочные, бычачьи и овечьи головы и кости в великом множестве, ведущие к заключению, что эти животные водились здесь в древние времена целыми ста­дами. Но чем могли они питаться в такой бесплодной и суровой стране? Иначе пояснить невозможно, как предположив, что тогда климат был здесь гораздо умереннее и эти стада рогатого скота, вероятно, были современники мамонтам, кости которых во множестве там находятся, и тогда же произрастал и лес, ока­менелые остатки которого встречаются целыми слоями в Новой Сибири.

2-е. Многие признаки юкагирских жилищ. В Усть-Янске и на Индигирке есть предание, что лет за 150 множество юкагиров удалились на острова, избегая от свирепствовавшей тогда оспы; вероятно, что этот народ перешел потом на дру­гие острова или земли Ледовитого моря.

3-е. Из окаменелостей, кроме окаменелого и смолистого дерева, найдено в Санниковой речке на восточной стороне острова множество аммонитов в больших шарах затверделого ила. На западной стороне острова находимы были на берегу китовые кости, и они доказывают, что от Котельного острова к северу простирается беспрепятственно обширный океан, не покрывающийся

льдом, подобно Ледовитому морю при материке Сибири, где никогда китов и костей их не видывано*

4-е. Из описания путешествия Санникова в 1810 году по западной стороне Котельного острова известно, что Санников тогда нашел на самом берегу старое русское зимовье и могилу с крестом и пр. Ныне Санников и Решетников, при­быв на то место, решились открыть могилу; они нашли в ней деревянный сруб, а в нем нижние челюсти человека и следующие вещи: 17 железных стрел, топор, колыб для литья пуль, пилу, две уды, огниво, кремень обитый, костяной гребень и истлевшие песцовые, оленьи и овчинные лоскутья, и юфтевые переды чарков (сибирских котов). Неподалеку от могилы нашли желтой меди кастрюлю, топор и перерубленные лыжи. Могила была вытаяна огнем, что доказывали найденные в ней обгорелые головни и опаленная дресва. Откуда человек русский зашел на этот остров? Кто его похоронил по обрядам русским и азиатским? Когда он здесь был и куда девались его товарищи? Вот вопросы, на которые ответить невозможно.

5-е. Близ устья Царевой реки нашли также ветхое судовое дно. Доски были из соснового, а кокоры — из кедрового леса. Конопать была засмоленные мочала».

4-го октября Санников отправился для обозрения низменного песчаного ме­ста, простирающегося вдоль восточной стороны острова, и для проезда оттуда на Фаддеевский остров, для наведания, как о том приказано ему было от Геденш­трома, о геодезисте Пшеницыне.

Геодезист Пшеницын в исходе апреля выехал из русского Усть-Янского селе­ния с сотником Татариновым на Фаддеевский остров, полагая провести на нем лето. Он расположился в зимовье в ожидании оленей, которых должен был туда привести князек юкагирский, но как князек не прибыл, то старался Пшеницын пешком, сколько возможно, следовать берегом.

Перенеся величайшие трудности, он не мог пройти и 50-ти верст; возвратился в зимовье и ожидал осени, чтобы выехать на матерую землю или на Котельный

* Из описания путешествий XVIII столетия видно, что тогда киты нередко попадались в этом море.

остров. К несчастью, не было в то лето мышей на острове (мыши островные часто кочуют с острова на остров и даже на матерую землю), и собаки совершенно изну­рились, потому что вся надежда их прокормления полагалась на мышей, которых они летом сами ловят. Завезенный корм хранился только на обратный путь.

6-го октября прибыл Санников на Фаддеевский остров и застал геодезиста Пшеницына с товарищами в самой крайности. Большая половина собак у них перемерла, а остальные по недостатку в корме столь были худы, что никак ехать было невозможно, а также и в съестных припасах терпели они крайний недо­статок.

10-го октября все с Санниковым и Решетниковым отправились с Фаддеевского и 13-го прибыли на Котельный остров, где геодезист Пшеницын из записок Сан­никова и словесных рассказов составил журнал и сочинил Котельному острову карту.

27-го октября отправились с Котельного острова в путь. На море подвержены были по причине тонкого льда и многих полыней великой опасности, но опыт­ностью Санникова благополучно всего избавились.

12 ноября с оленями прибыли благополучно в Усть-Янск. Отсюда Санников и Ре­шетников 27-го числа выехали в Иркутск, куда прибыли 15-го января 1812 года.

Пшеницын оставался для распродажи вещей, припасов, оленей экспедиции и удовлетворения жителей за корм, нарты и прочее. Окончив все, возвратился он в Иркутск в сентябре 1812 года.

Тем кончилась экспедиция Геденштрома, столь занимательная по многим отношениям. Особенно любопытны замечания этого достойного исполнителя опасного и трудного поручения о предметах естествознания льдистой страны, так что не излишним считаю выписать их вкратце из его журнала:

«По всему берегу Ледовитого моря лес не растет. Он оканчивается постепенно; близ пределов своих покрыт мхом, низок и искривлен. На некоторое пространство от конца лесов растет еще низкий тальник и ерник (betula папа), которые с при­ближением к морю становятся приметно реже и ниже и наконец вовсе теряются. Из дерева одна лиственница растет в крайних к северу лесах.

Все пространство от лесов до берега Ледовитого моря состоит из тундры, т. е. покрыто мхом, крайне болотисто и усеяно озерами. В редких местах произрас­тает трава. Берег Ледовитого моря во многих местах весьма низок, почти равен с морем, так что зимой трудно было бы его отличать без наносного леса. Все дока­зывает, что этот увал в древние годы был берегом и что Ледовитое море удаляется от берегов Сибири. От низменных берегов простираются в море на дальнее рас­стояние мели, которые зимой, а часто и во весь год, покрыты густым и высоким торосом.

Многие яры на берегах Ледовитого моря, рек и озер удивления достойны тем, что состоят из правильных слоев льда и земли. В некоторых видны ледяные жилы, перерезывающие земляные слои».

На Ледовитом море в ясный весен­ний день, особенно в апреле месяце, видимы отдаленнейшие предметы. От устьев Индигирки часто видят Деревянные горы* на Новой Сибири. Расстояние их от Индигирки не ме­нее 312-ти верст. Быковский мыс на правом устье Лены имеет низмен­ный берег, но также часто ясно виден бывает с мыса Борхая, влево от Яны, на расстоянии 115-ти верст**.

О северных островах Геденштром замечает, что берега их большей частью состоят из синеватой глины. Из произрастаний находится мох, и в редких местах низкая трава из рода солянок. Напротив, повсюду довольно так называемой куропа­точьей травы: растение это низкое, стелящееся, гнездообразное; им пи­таются белые куропатки. Наносного с моря леса довольно на берегах, кроме северных берегов Фаддеевского острова и Новой Сибири. Четвероногие: олени, выше станом оленей материка Сибири; песцы, белые и голубые; белые медведи; мыши, бурые с желтыми струйками, изредка белые; также замечены следы росомахи. Все эти звери туземные, вероятно, кроме росомахи. Птицы: белые куропатки; белые филины, какие бывают в Лапландии и по всему северу; турпаны, гагары и род черных гусей, величиной менее казарки, у которых крылья черные, хвост и спина бурые, брюхо и зоб светло-бурые. Жи­тели приморские называют их немками. Мясо их весьма вкусно и жирно. Рыбы: на Котельном острове, в Царевой реке, ловится красная рыба зубатка, а на Новой Сибири довольно рогатки. Она величиной до четырех вершков, походит на на­лима видом и вкусом, только брюхастее, и хвост у нее тонее; на голове четыре твердые конической фигуры возвышенности, от которых рыба эта и имя свое получила.

* Вышина их, ло измерениям лейтенанта Анжу, около 20 сажен.

** В журнале Геденштрома сказано 300 верст, но несправедливо.

Из ископаемых находится на Новой Сибири смолистое дерево; тут же по­близости есть превосходной доброты точильный камень. Упомянутые выше Деревянные горы названы этим именем оттого, что образуют утесы, состо­ящие из горизонтальных, равной толщины слоев песчаника и смолистого дерева в виде бревен. В утесах бревна эти имеют горизонтальное положение, а на самой вершине горы стоят вертикально одно возле другого. Вышина концов на поверхности земли от двух до четырех вершков. Вид их весьма по­ходит на заваленную плотину, из которой выказываются одни концы. По всей поверхности горы разбросаны довольно большие куски каменного угля. Вид этого угля чрезвычайно обманчив, потому что он совершенно походит на по­тухший только что уголь, подернутый в некоторых местах пеплом. Геденштром не мог узнать, из чего состоит нежная, беловатая плева его, крепко, впрочем, соединенная с углем*.

На Котельном острове попадаются аммониты. На всех островах находят изредка темно-красные сердолики. Мамонтовые клыки, или, как некоторые называют, рога мамонта, не попадались тяжеле шести пудов, а напротив, на матером берегу, в некоторой отдаленности от моря, находили рога в 12 пудов. Взамен того остров­ная кость свежее и белее. На первом Ляховском острове примечательно, что если отмель на западной стороне острова от продолжительных ветров обнажается, то находят на ней множество вновь нанесенных из моря рогов.

Астрономические наблюдения Геденштрома для определения географического положения мест не заслуживают большого внимания. Широта Святого Носа, полагаемая им 71°50', разнствует ровно одним градусом недостаточно с

* Лейтенант Анжу говорит о Деревянных горах следующее: «Они суть не что иное, как отвесный, до 20 сажен, земляной яр, образующий морской берег, на расстоянии около пяти верст; в этом яре лежат почти горизонтально бревна кучами, местами по 50 вместе, выходящие концами своими наружу. Самое толстое, мною виденное, имело в диаметре полторы четверти; составом хрупки, полутверды, черного, слабо-лоснящегося цвета; горят на угольях трудно и издают смолистый запах».

определением лейтенанта Лаптева и около 1°5', также недостаточно, против вернейшей обсервации лейтенанта Анжу. В других местах берег более полуградуса положен южнее новейших определений. Северные острова слишком по долготе растяну­ты; от самого западного мыса Котельного острова до самого восточного Новой Сибири по карте Геденштрома 285 миль расстояния, но лейтенантом Анжу най­дено оно не более 25-ти миль итальянских. Подобные неверности делают опись Геденштрома ненадежной.

Читатель легко усмотрит из предшествовавшего, что хотя северные берега Сибири и прилежащие к ним острова были неоднократно осмотрены и частью описаны, однако, за исключением капитанов Кука и Биллингса, ни одна геогра­фическая экспедиция, занимавшаяся в этот части света, не могла соответствовать требованиям географов и мореходцев, и морские карты берега разнствовали в широте некоторых пунктов на полтора градуса. Так, например, на генеральной меркаторской карте, изданной капитаном Сарычевым при путешествии экспедиции капитана Биллингса, положены Святой Нос 70°53', а северный пункт берега между Алазеей и Колымой 70°07', у Геденштрома первый 71°50', второй 70°27', а на оригинальной карте Дмитрия Лаптева первый 72°50', а второй 71°05'.

Сверх того, от Шелагского мыса до мыса Северного оставался берег вовсе еще неосмотренным, а известия о плавании казака Дежнёва из Колымы в Берингов пролив были столь неопределенны, что Бурней находил в них доказательства в подтверждение гипотезы своей о соединении Америки с Азией перешейком близ Шелагского мыса*.

Наконец, неопровергнутые предания, возобновленные в позднейшее время мещанином Санниковым, о существовании земель на север от Котельного острова, и Новой Сибири и против реки Колымы делали географию этот части земли еще более неизвестной, в то время, когда северные берега нового материка приводи­лись в точнейшие пределы трудами Росса, Парри и Франклина.

Таковы были причины, побудившие императора Александра I повелеть от­править к устьям реки Яны и Колымы двух морских офицеров с помощниками,

снабдив их нужными инструментами и доставив все возможные способы к откры­тию предполагаемых в Ледовитом море земель и точнейшему описанию берегов Сибири между означенными реками и за Шелагский мыс. Морское начальство назначило два отряда, в каждом морского лейтенанта, двух помощников, врача, сведущего по части естествознания, и двух человек нижних чинов, знающих слесарное и плотничное ремесла. Один отряд, под начальством лейтенанта Анжу, должен был отправиться на реку Яну; другой, назначенный действовать с реки Колымы, поручен мне, и по собственному моему желанию определены к сему отряду:

мичман Матюшкин штурман Козьмин, доктор медицины Кибер, слесарь Иванинков, матрос Нехорошков.

Из числа инструментов для астрономических и физических наблюдений на­ходилось при этом отряде:

Секстантов — 3

Артифициальных горизонтов со ртутью — 3

Карманный секстант — 1

Азимут-компас — 1

Ручных пель-компасов — 3

Термометров:

ртутных — 3

спиртовых — 4

Барометров походных — 2 Инклинатор — 1 Искусственных магнитов — 2.

Государственный Адмиралтейский департамент в составленной для руковод­ства инструкции изложил средства и цель отряда следующими словами:

«Из журналов прежних плавателей по Ледовитому морю видно, что в летнее время» за множеством носимого по оному морю льда, невозможно производить описи на мореходном судне. А как сержант Андреев в 1763 году и титулярный советник Геденштром и геодезист Пшеницын в 1809, 1810 и 1811 годах в весеннее время с удобностью по льду на собаках объезжали и описывали первые Медве­жьи острова, а двое последних — Ляховские острова и Новую Сибирь, то и ныне полагается таковыми же способами исполнить высочайшую волю Его Импера­торского Величества, и первый отряд отправляемой экспедиции назначается для описи берегов от устья реки Колымы к востоку до Шелагского мыса и от оного на север, к открытию обитаемой земли, находящейся, по сказанию чукчей, в не­дальнем расстоянии».

Экспедиция поступила в полное распоряжение сибирского генерал-губернатора, действительного тайного советника Михаила Михайловича Сперанского.

Отъезд экспедиции из С.-Петербурга. — Прибытие в Иркутск. — Плавание по реке Лене. Город Якутск.

отряда нашей экспедиции отпра­вились из С.-Петербурга 23-го марта 1820 года и прибыли в Москву 3-го апреля. Здесь отделился я от начальника второго отряда лейтенанта Анжу. Он решился пробыть в Москве со всеми нашими инструментами до установления летнего пути, а я, поручив оставшемуся при нем штурману Козьмину частный присмотр за инструментами» принадлежавшими моему отряду поспешил с мичманом Матюшкиным в Иркутск, чтобы там немедленно заняться нужными приго­товлениями к дальнейшему пути. Для ускорения езды нашей мы взяли с собой только два небольших чемодана с необходимым платьем и бельем и отправились на обыкновенных перекладных.

Разлитие многих рек по эту и по ту сторону Уральских гор крайне замедляло путешествие наше, но вместе с тем, однако, и разнообразило его окружавшими нас видами. Все удолья* превратились в огромные вместилища вод и в озера; из них торчали вершины уже зеленевших дерев, представляя взору чудное явление плавучих садов, между которыми, несясь через холмы игорные хребты по хоро­шим и дурным дорогам, достигли мы, наконец, неизмеримой Сибири.

От Москвы до Иркутска на пространстве 5317 верст, составляющем едва треть всего протяжения России от запада к востоку, встречали мы несколько раз весну и несколько раз зиму; повернув в сторону на незначительное по сибирскому раз­меру расстояние, мы могли бы найти столь же легко совершенное лето. В Казани зеленели уже деревья и луга украшались прекраснейшими цветами, а на высотах и в долинах Уральских гор лежал еще глубокий снег. В окрестностях Тобольска едва пробивалась светло-зеленая трава по отлогим местам, между тем как в рома­ническом Красноярске улыбалась нам роскошнейшая весна, а в Иркутске стояли сады уже в полном цвету К сожалению, спеша на место нашего назначения, мы только мимолетом удивлялись беспрестанно сменявшимся красотам природы и резким противоположностям всякого рода, которые делались еще более рез­кими от быстрой езды нашей и от того, что, не в состоянии будучи следовать за постепенным изменением предметов, переносились мы из великолепных чертогов столицы белокаменной Москвы в юрты кочующих тунгусов, из необо­зримых дубовых и липовых лесов Казани на голые, снегом и льдом покрытые

Пойма реки, низина, низменность. (Прим. ред.)

тундры по берегам Алазеи и Колымы. Какая разность в климате, произведениях, населении, физиономии, стран! Какое расстояние между степенью умственного образования жителей столицы и народов кочующих!

Коль скоро перешагнете за Уральский хребет, или, по-тамошнему, Камен­ный Пояс, следовательно, вступите в Сибирь собственно, вас поражают самым неожиданным образом редкое добродушие и приветливость обитателей этот страны, которую все еще представляют себе столь многие, особенно иностранцы, ужасной холодной пустыней, наполненной злодеями и преступниками. Вместо того путешественник встречает здесь, именно в южной части, роскошную рас­тительность, хорошо возделанные поля, отличные почтовые дороги, большие, хорошо устроенные деревни и совершенную безопасность, какую едва ли можно найти в образованнейших государствах Европы. Везде принимали нас с радушным гостеприимством и бескорыстием и без малейшей задержки тотчас отправляли далее. При перемене лошадей, случалось ли то днем или ночью, вещи наши лежали на большой дороге без всякого присмотра, и часто, при малейшем изъявлении насчет того опасения, нам отвечали простосердечно: «Небось! Тут ничего не украдут».

Мая 18-го приехали мы в Иркутск, и остановились в доме начальника ад­миралтейства, лейтенанта М. И. Кутыгина, у которого в продолжение целого месяца, проведенного мной здесь, пользовался я самым радушным гостеприим­ством. Немедленно явился я к бывшему тогда сибирским генерал-губернатором Сперанскому. Удостоив меня самого лестного приема, он с предупредительной готовностью доставил мне всевозможные пособия к снаряжению и

приготовлению всего нужного для нашего дальнейшего путешествия, так что в короткое время успел я запастись всем, что только здесь и отсюда получить было возмож­но. Между прочим М. М. Сперанский сообщил мне, по своей благосклонности, всю переписку, веденную им по предмету нашей экспедиции со всеми местными начальствами тех областей, через которые проезжать ей надлежало, как равно и донесения Геденштрома, посещавшего в 1811 году берегам острова Ледовитого моря, приказав мне представить собственное мнение мое обо всем, что казалось бы еще нужным и полезным для лучшего успеха в предприятии нашем. Письмен­ные сведения и личное мое знакомство с Геденштромом, вызванным в Иркутск по распоряжению генерал-губернатора, были для меня весьма важны, ибо я узнал уже здесь, что предстоит мне в Нижне-Колымске и на берегах Ледовитого моря. Картина стран, покрытых вечным саваном, сотканным из снега и льдов, стран, где, кроме сурового климата, полагал нам непреодолимые препятствия еще недостаток в жизненных потребностях всякого рода, — такая картина была, признаюсь, по крайней мере непривлекательна; впрочем, она не имела никакого особенного влияния на веселую бодрость нашу, с какой, приступив к данному нам поручению, мы взяли для того надлежащие меры.

По прибытии в Иркутск, (в первых числах июня) лейтенанта Анжу с прочи­ми к экспедиции принадлежащими чинами и с инструментами, оставили мы

25-го июня столицу Сибири, исполненные признательности и благодарности за участие, дружбу и все приятности, которыми пользовались в ней и которые были для нас тем драгоценнее, что здесь некоторым образом расставались мы с образованным светом, отправляясь года на четыре в льдистые пустыни, где надлежало отказаться от всех приятностей и наслаждений общественной жиз­ни, которыми с избытком пользовались в гостеприимном Иркутске, и особенно в радушном семейном кругу тамошнего губернатора И. Б. Цейдлера.

Июня 27-го прибыли мы все в местечко Качуг, находящееся в 236-ти верстах от Иркутска, на левом берегу Лены, которая отсюда становится судоходной.

Тут нашли мы устроенный для нас павозок, большое плоскодонное судно с палубой, и, нагрузив его припасами, заготовленными для нас в Иркутске адмиралтейством, пустились 28-го июня вечером вниз по течению вели­чественной Лены.

Урочище Качуг являет собой не­что похожее на пристань, ибо отсюда сплавляются все купеческие товары и казенные тяжести к разным городам и местам, лежащим по Лене.

Для этого используют суда двоякого рода: павозки и ангарки. Первые суть большие, широкие барки, которые нагружаются вескими тяжестями, от­правляемыми до самого Якутска, но из-за своей величины они не могут подниматься вверх по реке, и потому, прибыв к месту своего назначения, разбираются и используются, как в Пе­тербурге барки, на строение и дрова. Ангарки, напротив того, суда меньше, поднимающие не более 80 пудов груза, возвращаются назад греблей и бече­вой. Есть еще род довольно больших, покрытых палубой судов с парусами: их используют для перевозки разных товаров по реке вниз и вверх. Путешественники налегке пользуются небольши­ми скороходными лодками и для безопасности держатся наветренного берега; со станций, расположенных здесь в известном расстоянии одна от другой, они имеют право требовать столько гребцов, сколько лошадей значится в их подорож­ной, так что могут продолжать плавание свое довольно скоро и безостановочно, особенно вниз по реке.

Но вот все, что по это время сделано здесь в пользу внутреннего сообщения по рекам, а оно по своей великой важности заслуживает особого внимания в столь малолюдной земле, какова большая часть Сибири, где поселения отдалены одно от другого нередко на несколько сот верст, и преимущественно потому, что по­селения, лежащие далее к северу, не могут существовать, если не подвезут им необходимых для содержания запасов из более южных и более обработанных областей. Величественные, исполинские реки пересекают Сибирь с юга на север и, кажется, самой природой предназначены нести избытки из южных стран ее в отдаленные северные, обитатели которых терпят недостаток во всем: главные реки соединяются между собой множеством побочных, больших или меньших, но вообще судоходных, так что едва ли найдется какое-либо средоточное место, до которого нельзя было бы достигнуть водой. Таким благодеянием природы хотя и пользуются, отправляя с Якутской ярмарки* в Жиганск и в прочие вниз

* Большая часть товаров отправляется по условиям, заключаемым на Якутской ярмарке в начале августа; но как нижняя северная часть Лены замерзает обыкновенно в сентябре, то нередко случается, что значительные казенные караваны не доходят даже до Жиганска.

по Лене лежащие селения на больших или меньших судах некоторые необхо­димые жизненные потребности и предметы роскоши, как то: муку, соль, чай, сахар, горячее вино, табак и незначительное количество материй, однако, при несовершенстве судов и недостатке работников для приведения их в движение, плавание не только бывает весьма ненадежно, но и производится обыкновенно столь медленно, что транспорты часто зазимовывают, не достигнув места своего назначения, и вынуждены бывают останавливаться до следующей весны, где придется. Конечно, в таком случае доставляется иногда сухим путем некоторая часть самых необходимых вещей, но этого рода доставление сопряжено со столь великими затруднениями и обходится столь дорого, что привозимые таким образом в незначительном количестве товары продаются по чрезвычайно вы­соким ценам и большая часть бедных жителей не в состоянии ими запасаться. Потому беспрестанно находятся они в мучительнейшей неизвестности насчет столь важных для них подвозов, тем более, что остановка их влечет за собой, кроме недостатка в той или другой жизненной потребности, вредные следствия для здоровья вообще. Наконец, и самое сохранение грузов, остановившихся на зимовку, в продолжение которой часть товаров подвергается порче, крайне обременяет прибрежных жителей, обязанных ставить нужное число сторожей для надзора за казенным имуществом.

Все эти неудобства можно устранить, по моему мнению, постройкой одного парохода, с помощью которого суда успевали бы проплывать в месяц от Качужской пристани до отдаленнейших мест нижней Лены. Совершая таким образом плавание, можно удобно делать два оборота в одно лето, и через то достаточно снабжать северную Сибирь всем нужным. От подобного ускорения судоходства по Лене все пространство тысячи на четыре верст, между Иркутском и берегами Ледовитого моря, получило бы новую жизнь, промышленность возросла бы в тех странах, жители их имели бы необходимые потребности надежнее и по гораздо Дешевым ценам, и сибирское лето, поныне слишком короткое, показалось бы более продолжительным от благоразумного употребления времени. При боль­шом количестве неизмеримых лесов, растущих по обоим берегам верхней Лены, снабжение парохода дровами уже нарубленными, будучи сопряжено с незначи­тельными издержками, представляет мало затруднений, а жителям открывает новую отрасль промышленности.

Обратимся, однако, к моему речному плаванию. Судно наше, скользя на поверх­ности величественной Лены, между высоких, романических берегов, неслось или по течению струй или под распущенным парусом, когда ветер благоприятствовал, или, в противном случае, на веслах.

Лена принадлежит, как известно, к числу величайших рек на земном шаре. От Качужской пристани до станка Риги (на расстоянии 400 верст) протекает она через страну гористую, покрытую дремучими лесами, между берегами живопис­ными (особенно в верхней, южнейшей половине), в своих видах до бесконечно­сти разнообразными. По скатам гор видишь обработанные поля, луга, огороды и между ними хижины поселян, живущих здесь отчасти отдельными дворами, а отчасти небольшими деревнями*. Сама река усеяна множеством низменных островков, поросших лесом. Горы постепенно возвышаются и становятся более утесистыми; у станка Риги вдруг поворачивает Лена круто на восток, и с перво­го взгляда кажется, что сближающиеся внизу оба стремнистые берега как буд­то стесняют течение реки. С этого места принимают многие отрасли горных хребтов направление к югу, и Лена, освободившись от стеснявших ее доселе гор и отвесных скал, величественно и великолепно продолжает свое течение между низменными берегами.

Из рек, вливающихся в Лену на означенном пространстве, упомяну только об Орленге, впадающей в нее с правой стороны; она замечательна по мелкозерни­стому песчаному камню, добываемому в горах, образующих берега реки, и ис­пользуемому жителями на бруски, которыми запаслись и мы; впоследствии они были для нас весьма полезны.

Между Ригой и станком Усть-Кутским попадается кое-где несколько отмелей, затрудняющих плавание во время мелководья; далее, однако, ходят используемые здесь плоскодонные суда везде беспрепятственно. При устье реки Куты, впадаю­щей в Лену с левой стороны, построено русскими в 1631 году первое постоянное зимовье на берегах Лены, которую открыли в первый раз в 1607 году мангазейские или туруханские, а потом в 1628 году — енисейские казаки. Последние спусти­лись с верховья Идирмы в Куту, а первые поднялись по реке Нижней Тунгуске, из которой, преследуя непокорившиеся еще якутские племена через узкий волок, вошли в Вилюй, а по нему в Лену. От станка Заборья до города Киренска счита­ется по сухопутному пути только 35 верст, а по Лене 105. Она течет большими извилинами по сему пространству, которое от того и названо Великими луками, и при глубине в семь сажен не имеет почти ни малейшего стремления. От станка Риги горы опять начинают показываться с правой и с левой сторон. У Киренска вся левая береговая покатость состоит из черного шифера с настилками слю­ды. Несколько верст вниз, на той же стороне, находятся слои зеленого шифера в красной глине; далее верст за 100 весь берег состоит из обыкновенной глины и ненастоящего шифера. Около так называемых Щек, в 250-ти верстах ниже Киренска, левый берег образуют известковые скалы, содержащие в себе жилы кремнистой породы и кристаллы известкового шпата. Эти скалы беспрестанно

* Жителям этих мест причиняют великий вред разлития рек, которые от сильных проливных дождей и скоро растаявших снегов в ущельях гор нередко выступают из берегов

и, разливаясь, заносят обработанные уже поля, луга и огороды вязким бесполезным илом. Через то они лишаются плода трудов своих и средств для прокормления себя и содержания своих незначительных стад рогатого скота. В таком случае они обращаются к казенным мага­зинам, которые каждый год всегда изобильно пополняются избытками с плодоносных полей иркутских и красноярских. Эти запасные житницы весьма благодетельны и необходимы для существования здешних жителей; нуждающимся в пособии отпускают из них по дешевым ценам зерно и муку.

увеличиваются на расстоянии 350-ти верст выше города Олекмы*, у которого берега опять понижаются и делаются низменными. В них лежат во множестве обломки зеленого порфира, простого кварца с глиммерными блестками и глиммерным шифером в величайшем количестве. Около 150-ти верст до Олекмы крутой берег состоит из слоев разноцветного шифера, светло-зеленых, а в про­межутках светло-серых, очень тонких; попадается также шифер зеленого цвета, жесткий и неудобораскалываемый песчаник, а между шиферными настилками кое-где несколько гипса. Наконец, весь левый берег у Олекмы составляет глина, в которой сероватый шифер стелется довольно толстыми пластами, и нередко показывается прекрасный гипс ослепительной белизны.

Около 180-ти верст выше Якутска и станка Батомоя** правый берег Лены об­разован из отвесно стоящих скал, которые по своему виду называются Столбами; в них, говорят, находятся различные породы мрамора. Далее, верстах в 60-ти ниже Столбов, видны в высоком отвесном берегу из чисто известкового камня пеще­ры, подземные ходы и тому подобное. Это, кажется, остатки от бывших поисков серебряной руды, которую по известным признакам надеялись здесь открыть; но как найдено только незначительное количество свинца, а серебра вовсе не ока­залось, то работы вскоре прекратились. В одной из этих пещер, в 120-ти верстах от Якутска, доктор Кибер нашел странное явление природы: посреди пещеры в несколько сажен глубины на утесистой почве растет, по-видимому, довольно успешно лиственница, несмотря на мрак, ее окружающий.

В заключение моих кратких, неполных замечаний о качестве Ленского бере­га, сообщу еще нечто о двух примечательных, совершенно противоположных ключах, находящихся верст за 150 ниже Столбов. Один из них, вытекающий из крутого известкового утеса на левом берегу, издает серный запах при высокой температуре; другой, вьющийся на правом берегу, содержит холодную, весьма прозрачную, но вкусом присоленную воду.

* Современное название — Олекминск. (Прим. ред.)

** Современное название — Битамай. (Прим. ред.)

Город Киренск есть не иное что, как довольно жалкая деревня, и не представ­ляет ничего примечательного, кроме того, что жители его, занимаясь огородни­чеством, снабжают Якутск между прочим отличнейшей капустой, картофелем, репой и другой зеленью, даже огурцами, которые, однако, в иные годы, при на­ступлении ранних морозов, не слишком удаются. Огороды располагаются всегда так, чтобы с северной и восточной стороны были защищены горами, утесами или лесом. Неподалеку от станка Частые Острова, около 250-ти верст ниже Киренска, Лена, при глубине в 12 сажен, с великим напором протесняется между скал, отвесно поднимающихся на 80 сажен. Это место, называемое Щеки, знаменито по необыкновенно сильному и продолжительному эху, повторяющему ружейный и пистолетный выстрел раз сто или более, и притом стол усиливающему отголосок, что, кажется, слышишь продолжительный беглый огонь, даже пушечную пальбу целого парка. На этом месте, рассказывали нам, случилось за несколько лет перед этим весьма печальное происшествие: тунгус, преследуя на лыжах лося, заметил в своем охотничьем пылу так же мало, как и перепуганный зверь, что находился на краю отвесной скалы, и оба низринулись в 80-саженную бездну, на неровный лед реки, где нашли их совершенно разбитыми.

Поблизости Щек торчит из речного русла довольно высокий утесистый столб, который прибрежные жители, в знак признательности, называли Пья­ным Бычком, потому что за несколько лет, к немалой их радости, разбилось об него по неосторожности кормчего судно с хлебным вином, причем они, разумеется, поживились частью дорогого груза. Этот памятник столь занима­тельного кораблекрушения объехали мы благополучно и при заметно умень­шившейся быстроте течения проплыли мимо устья Витима, реки, знаменитой по добываемой на ее берегах слюде, а еще более по превосходным соболям, которые после олекминских почитаются лучшими в целой Сибири. Вообще леса на правом берегу Лены изобилуют различными пушными зверями от­личной породы, между тем как на левом берегу они попадаются реже и меха их ценятся не столь высоко. Естественной причины сказанному должно искать

в том, что правый берег покрыт дремучими лесами, соединяющимися непо­средственно с лесами Яблонного Станового хребта*, в которые не проникали самые отважные промышленники; напротив того, левый берег не столь лесист, более заселен и, следовательно, для них доступнее**.

Июля 9-го находились мы напротив города Олекмы***, тут же при сильном дожде поднялась с низу реки столь жестокая буря, что совершенно остановила течение реки с нашим павозком и заставила нас прибегнуть к средству, которое употребляется здесь в таких обстоятельствах не без успеха: связав веревками четыре лиственницы в ряд, прикрепили их веревками к передней части нашего судна и, привесив к ним камни, погрузили их вершины в реку с небольшим на са­жень от поверхности воды; при такой глубине нижнее течение в реке, не будучи подвержено влиянию ветра, понесло нас вперед посредством нашего подводного паруса вопреки ветру и сильному волнению, причем нашего павозка не метало поперек реки, как прежде.

Несмотря на продолжительный дождь во время плавания, несколько раз видели мы горящие леса на великих пространствах вдоль берегов. Мелкий кустарник и сухой валежник были большею частью уже сожжены, но исполинские сосны и лиственницы, совершенно объятые пламенем, стояли густыми рядами, подобно огромным огненным столбам, и отражавшимся от них в реке заревом, при ужас­ном треске смолистого хвойника, представляли, особенно ночью, великолепное зрелище. Подобные лесные пожары, простирающиеся нередко верст на сто, случа­ются здесь довольно часто, и почти всегда от беспечности промышленников или проезжих: они не гасят огня, разводимого ими для приготовления пищи или для того, чтобы посредством дыма избавиться ночью от комаров, омрачающих здесь воздух своими, подобно облакам, густыми роями и причиняющих нестерпимое мучение. Такие лесные пожары, уже сами по себе вредные, делаются несравненно вреднее потому, что тревожат и разгоняют дичь и пушных зверей всякого рода в отдаленные страны. Хотя вред на самых промышленников падает, но все-таки не может их образумить и сделать осторожными.

Чем далее на север подавались мы, тем пустыннее во всяком отношении ста­новились берега Лены; у Олекмы приметны еще последние следы садовничества и земледельчества, но далее исчезают совершенно; жители достают себе пропитание исключительно одним скотоводством и рыбной ловлей. Кроме станков, весьма редко где попадаются небольшие селения, да и те с их обывателями находятся в бедственном состоянии. Приезжавшие к нам со станков гребцы были покрыты рубищами жалкого вида, удручены недостатком и нуждой, что заметно особенно на русских крестьянах, которые встречаются до станка Улаханы, находящегося верстах в 50-ти от Якутска; оттуда далее на север все народонаселение состоит из одних только якутов, которые как природные туземцы свыклись с суровым климатом, проистекающими от него недостатками и средствами пособить себе

* Так называется горный хребет, протягивающийся вдоль Лены с востока на юг и соеди­няющийся с Байкальскими горами.

** На современных картах этот хребет подразделен на два; Яблоновый и Становой. (Прим. ред.)

*** Олекминские соболи почитаются лучшими в Сибири; иной превосходный соболь продается по 50, по 100 рублей и дороже. Здешние беличьи меха, отличающиеся весьма густым, длинным и темно-серым волосом, покупаются также в значительном количестве и по дорогим ценам. Потому Олекма есть важный город по торговле пушными товарами; он замечателен еще и тем, что составляет в Сибири порубежную черту земледелия, за которой, Далее к северу, оно прекращается, да и здесь не всегда с успехом производится; часто ранние морозы уничтожают надежды земледельца. Сеют почти исключительно озимую рожь.

гораздо более, нежели чужеземные переселенцы, а оттого и подвержены нужде менее русских.

Проведя целую ночь на мели, наконец достигли мы Якутска 25-го июля, по 27-дневном плавании от Качуга до этого города (около 2500 верст). Весной, когда река течет гораздо быстрее и противные ветры не задерживают, мож­но проплывать от 190 до 200 верст в сутки и совершить плавание в 13 или 14 дней.

По прибытии в Якутск немедленно явились мы к тамошнему главному начальнику, статскому советнику Миницкому, известному своей прежней, отличной службой во флоте. Он принял нас весьма ласково и дружелюбно и во все время нахождения экспедиции нашей во вверенной его управлению области всегда с предупредительной готовностью старался оказывать нам по­собие и помощь во всех потребностях, что в лишенном всего пустынном крае имело самое существенное влияние на успешный ход нашего предприятия. Нас обоих, Анжу и меня, поместил он в собственном своем доме; мы в про­должение нашего пребывания в Якутске имели много случаев почерпнуть из его поучительной беседы весьма важные уроки и на опыте основанные советы, касающиеся странствования нашего по такой земле, которую изучил и узнал он после долговременного в ней пребывания и многократных путешествий по большей части Сибири.

Якутск носит на себе совершенный отпечаток хладного, мрачного севера. Город расположен на голой равнине, примыкающей к левому берегу Лены. В его широких улицах видны только незначительные дома и хижины, окруженные вы­сокими деревянными заборами. Между серыми, мертвыми бревнами и досками тщетно будете искать дерева или хотя одного зеленого кустика; ничто не изо­бличает здесь существования кратковременного лета, разве только отсутствие снега, который своей белизной, быть может, несколько оживляет печальное серое единообразие.

В городе считается всего 4000 жителей, около 500 домов, пять церквей (из которых три каменные и две деревянные), один монастырь; при нас строился каменный гостиный двор. Единственную достопримечательность Якутска составляет старинная деревянная крепость, или острог, с угрожающими падением угловыми башнями, которую в 1647 году построили завоеватели Сибири — казаки. Сколь ни ветх этот памятник перво­го основания Якутска, однако жители взирают на него с благоговением и охотно рас­сказывают о богатырских подвигах своих предков, начале и прира­щении своего любезного го­рода, который, к счастью, большая часть из них лю­бит и находит довольно красивым. Впрочем в последние тридцать лет он действительно улучшился приметным образом; уже исчезли все якутские юрты,

виденные в нем в 1793 году капитаном Биллингсом между обывательски­ми домами; тогдашние льдины* и даже слюда, заменены стеклами, по крайней мере, у более зажиточ­ных горожан, а в некоторых домах мерцает уже заря комнатной роско­ши, как то: большие окна, высокие комнаты, створчатые двери и тому подобное.

Якутск, как известно, есть сре­доточие немалой части северной сибирской торговли. От Анабары до Берингова пролива, от берегов Ледовитого моря до находящегося у Олекмы горного хребта Алдана, из Удского острога, даже из Охотска и Камчатки, с пространства, со­ставляющего несколько тысяч верст в окружности, свозятся в этот город драгоценнейшие и простые пушные товары всякого рода; сверх того мор­жовые зубы и загадочные мамонто­вые кости, остатки допотопные, для промена или продажи в течение лета.

В оборот приводится всего более не­жели на два с половиной миллиона рублей, и одних пушных товаров бывает миллиона на полтора**.

Со вскрытием Лены купцы приезжают из Иркутска в Якутск, привозя с со­бой в обмен всевозможные товары, какие только нужны здесь в житейском быту. Кроме крепкого черкасского табаку в папушах, играющего важную роль, главнейшие предметы торговли суть: хлеб в зерне и мука, чай и сахар, горячие напитки разных сортов, особенно водка, китайские бумажные и шелковые ма­терии, низшей доброты сукна, медные и железные вещи, стекло и т. д. Жители Якутска не упускают случая запастись в продолжение ярмарки всем нужным, ибо с окончанием расторжки мелкие торгаши возвышают цены на товары до чрезвычайности, а некоторых нельзя достать и за деньги.

Времени главной расторжки нельзя назвать собственно ярмаркой, по край­ней мере в том смысле, какой она имеет в России: здесь не видишь ни тени того, что происходит на всех других наших ярмарках: товары нигде не вы­ставляются. Особенно ярмарка не сопровождается никакими народными

* Во всех отдаленных северных странах Сибири вставленная в отверстие окна чистая ледяная пластина, спаянная снегом и водой, заступает место стекол, которые от чрезмерно сильных морозов лопаются. Даже слюда, из которой там сбивают окна, не может устоять против жестокой стужи и потому при наступлении зимы вынимается и заменяется ледяной пластиной.

** На ярмарке 1836 года пушных товаров в продажу поступило: белок 615 тыс., лисиц 16 тыс., речных бобров 500, выдр 200, куниц 2000, песцов 20 тыс., горностаев 45 тыс., хорьков 3500, струи кабарожьей 10 тыс., соболей 18 тыс., моржового зуба пудов 1000, мамонтовой кости пудов 1900.

увеселениями: на улицах даже не заметно увеличившейся деятельности или суетливости. Купцы как будто прячутся со всеми своими товарами в домах или дворах; там решают они свои дела, стараясь как можно более содержать друг от друга в тайне цены товаров и имена тех лиц, с которыми намерены торговать; одни мещане и казаки занимаются почти исключительно торгов­лей пушным товаром с окрестными якутами; беднейшие из них употребляют капитал свой, сколь ни был бы он малозначащ, на то, чтобы в продолжение зимы мало-помалу накупить некоторое количество шкур и потом с значи­тельным барышом продать их иркутским гуртовым купцам или променять им на различные житейские и другие потребности. Как говорили мне, между русскими не найдется ни одного ремесленника. Напротив того, здешние якуты, занимавшиеся некогда только звериной ловлей и скотоводством, принялись ныне за разные ремесла и доставляют своим бывшим учителям, русским, все нужное, получая от того значительную прибыль. Между ними находятся искусные плотники, столяры, резчики, даже живописцы* и они отличаются понятливостью, любовью к труду и порядку.

О воспитании детей заботятся здесь мало: ребенка с малолетства отдают обыкновенно какой-либо якутке, которая, вскормив посильно и по крайнему своему разумению, года через два или три возвращает воспитанника, конечно, уже несколько объякученного, родителям; дома он дорастает и, научившись несколько грамоте у священника или причетника, посвящается постепенно в таинства сибирской торговли пушным товаром или определяется в пис­цы какого-либо присутственного места для достижения чинов, на которые

* Все образа в новом каменном соборе и столярная и резная работы на иконостасе про­изведены якутами весьма красиво и хорошо.

и в Якутске бывают крайне падки. Таким первоначальным воспитанием здешнего юношества объясняется с первого взгляда странным кажущееся явление, что даже в несколько высшем кругу общества якутский язык играет почти столь же главную роль, какую французский в обеих наших столицах. Это обстоятельство крайне поразило меня на одном блестящем праздничном обеде, который давал богатейший из здешних торговцев мехами в именины своей жены. Общество состояло из областного начальника, почетнейшего духовенства, чиновников и некоторого числа купцов, но большая часть раз­говоров была так испещрена фразами из якутского языка, что я, по незнанию его, принимал в беседе весьма слабое участие.

Хлебосольство жителей Якутска славится повсюду и вошло почти в посло­вицу, но как здесь бывает обыкновенно мало приезжих или путешественников, в отношении которых они могли бы исполнять эту добродетель, то якутчане ограничиваются почти исключительно своим собственным кругом и, имея много свободного, праздного времени, проводят его в довольно шумных со­браниях, где кушанья и напитки составляют, разумеется, главные предметы их наслаждения. После пышного стола, приправленного наливками в изобилии, старики проводят остальное время за стаканчиком пунша и карточным столом, а дамы за кипящим самоваром и тарелками с калеными кедровыми орехами, которые пощелкивают беспрестанно; молодежь между тем танцует сибирскую восьмерку под гусли или скрипку. Так проходит день за днем, единообразно, без малейшей перемены, исключая разве тот случай, что нечаянным образом попадется в Якутск какой-нибудь новый, в остальном мире уже преданный забвению дамский наряд: он возбуждает всеобщее внимание, зависть и соревно­вание, ибо, несмотря на уединенность здешнего края, наряд составляет и здесь для дам самую существенную принадлежность и наслаждение жизни. Каково в Якутске живали прежде, «во дни оны», не знаю; слышал, однако, от многих

старожилов горькие жалобы, что настоящее поколение крайне уклонилось от прежних, скромных и простых нравов, страсть к картежной игре, нарядам, мотовству чрезвычайно в нем усилилась и разорила уже не одно семейство в конец. По кратковременному пребыванию моему в Якутске я не в состоянии сказать ничего решительного на счет основательности таких жалоб; не следу­ет ли, однако, приписать их отчасти также стариковщине, которая здесь, как и везде, почитая свой век блаженным, осуждает настоящий?

После моего маленького отступления обращаюсь опять к нашей экспедиции.

Неутомимыми, деятельными распоряжениями Миницкого были мы при­ведены в состояние предпринять путешествие к Ледовитому морю еще до истечения лета. Лейтенант Анжу поплыл с своим отрядом вниз по Лене в первых числах августа. Около того же времени отрядил я вперед мичмана Матюшкина в Нижне-Колымск для приведения в порядок и устроения всего нужного к принятию и пребыванию там экспедиции. Вскоре после того, едва покрылись льдом болота и реки, поручил я штурману Козьмину присмотр за всеми из Якутска назначенными припасами, следовавшими равномерно в Колымск как главный пункт наших действий, но сам не мог отправиться прежде 12-го сентября.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

Путь от Якутская до Нижне-Колымска. — Вьючные лошади. — Первый ночлег. ~~ Якуты. — Якутское селение Мюре. — Юрты, одежды, обряды, песни, пища якутов. — Якутские деревни. — Черта якутского характера. — Река Алдан. — Река Тукулан. — Ночлег в лесу. — Верхоянский хребет. — Бродячие тунгусы. — Станки Баралас и Таболх. — Городок Зашиверск. — Окрестные жители. — Река Алазея. — Станок Сардах. — Средне-Колымск. — Зимнее дорожное платье. — Река Омолон. — Езда на собаках. — Приезд в Нижне-Колымск.

С Якутска прекращается тележная и санная езда; отсюда до Колымска и по всей огромной льдистой пустыне Северной Сибири нет ни одной проложенной дороги, только изредка встречаются узкие, кочковатые тропинки, проложенные через болота, сквозь обширные леса, густо сросшиеся кустарники, по холмам и крутым горам, так что не иначе как верхом на лошади можно достигать до мест более ровных, где начинается санная езда на оленях и собаках. По так называемой Якутской дороге, от правого берега Лены наискось до Алдана, устроены для перемены лошадей станции на расстояниях 15, 18 и 40 верст. 12-го сентября, в полдень, при ясной погоде, отправился я в путь и с поклажей своей переехал в лодке через реку на противоположный берег, где на станции должны были дожидаться нас лошади. В этом месте Лена сужена множеством островов, так что главный средний проток ее не шире четырех верст. Моими спутниками были матрос, прибывший со мной из Петербурга, и отставной унтер-офицер из Якутска, прежде ездивший уже с Геденштромом по берегам Ле­довитого моря. В сношениях моих с якутами и другими сибирскими племенами он служил мне толмачом; сверх того, опытностью своей, ловкостью и истинно русской сметливостью был впоследствии весьма полезен для экспедиции. Мы заказали вообще тринадцать лошадей, из которых три были назначены для меня и моих спутников, а остальные — под инструменты, путевые припасы, зимнее платье и разные другие, в дороге необходимые потребности.

По прибытии моем на станцию я нашел ее совершенно пустой: не видно было ни людей, ни лошадей. «Худое начало!» — подумал я, но унтер-офицер утешил меня уверением, что так случается часто и что станционные якуты со своими лошадьми, вероятно, откочевали версты за три в долину, где находятся лучшие пастбища. Тотчас отправили мы двух лодочников отыскать их, а сами между тем развели на берегу огонь, чтобы обогреться от довольно сурового осеннего ветра и подкрепить себя горячими щами к предстоящему пути.

Наконец, спустя часа три, показались наши проводники с лошадьми, и мы тотчас принялись укладывать на них свои вьюки, перевешивая на каждую лошадь по пяти с половиной пудов, или 220 фунтов, именно по два с половиной пуда на каждую побочню, и по полпуду промеж побочень. Для укрепления и при­вязки вещей употребляются веревки, витые из конских волос. Навьючив таким образом лошадей, привязывают заднюю поводами к хвосту передней так, что они на ходу тянутся одна за другой гусем. При нашем караване в девять лошадей находились только два проводника; один из них сидел на передовой, управляя

поездом, а другой на самой задней, присматривая за всем и пособляя первому, где нужно было. Должность проводников претрудная: она требует особенной сноровки и уменья, потому что в гористых местах лошади часто сбрасывают с себя ношу и отвязываются, а в болотах вязнут. В таких случаях передний прово­дник должен быть в готовности пособить и привести все в надлежащий порядок, причем, разумеется, задний проводник, неусыпно надсматривающий за целым караваном, работает и хлопочет не менее своего товарища. От долговременного навыка проводники якуты приобретают проворство и сметливость в столь высокой степени, что одного опытного из них достаточно бывает для управления вьючным

караваном в 20 лошадей и содержания его в совершенном порядке, несмотря на то, что в таком случае он вынужден бывает идти большей частью пешком. Караван следует шагом и, смотря по более или менее затруднительной дороге, проходит в сутки от двадцати до пятидесяти верст.

Приведение в порядок и увязка наших вещей занимали нас довольно долго, и мы тронулись уже под вечер, довольно поздно. Вскоре оставил я тя­нувшийся медленным шагом караван и с одним из моих спутников отправил­ся вперед. Мы ехали по узкой тропинке, извивавшейся частью между ивовыми кустами, частью по равнинам, усеян­ным небольшими озерами, на которых и между которыми водится множество диких уток и куропаток. В весьма ко­роткое время мы настреляли их себе на ужин довольно много, и при захожде­нии солнца приехали к стоявшей уеди­ненно якутской юрте: она величается почтовой станцией и находится от первой в 13-ти верстах. Начало уже смеркаться, и я решился было в ней переночевать, но вскоре оставил свое намерение, когда, заглянув в нее, нашел ее наполненной людьми, животными и отвратительнейшей нечистотой. Итак, расположился я в ближнем лиственном лесу, где довольно приятно провел ночь на разостланной медвежьей шкуре, под толстым меховым одеялом возле ярко пылавшего костра.

При восхождении солнца я пробудился от сильно трещавшего хвороста, ко­торый набросали прибывшие с вьючными лошадьми якуты в потухавший уже огонь. Воздух был чистый и свежий; термометр показывал 2° ниже точки замер­зания, что показалось мне при одевании довольно несносным: с содроганием, в буквальном смысле этого слова, подумал я о предстоявшей сибирской зиме, в продолжение которой несколько градусов мороза называется теплой погодой, и не понимал, как можно будет сносить беспрестанную жестокую стужу! Но человек создан для всех климатов, для всех поясов земли. Нужда, твердая воля и свычка приучают его ко всем неудобствам, даже к самым ужаснейшим телес­ным страданиям. Спустя несколько недель мне, наравне с колымцами, казался мороз в 18 и 20 градусов мягкой температурой.

Вскоре все пришло в движение; на огонь поставили для меня чайник, а для моих провожатых котел со щами. В продолжение нашего завтрака пригнали лошадей с ближнего луга, навьючили их, и мы пустились далее, поднимаясь на возвышение,

поросшее лиственницей и сосной. У тропинки, по которой тянулся наш поезд, стояло несколько устарелых дерев: их сучья были увешаны конскими волосами, а корни утыканы множеством шестов и прутьев, изукрашенных также подобным образом. Наш якут-проводник остановил караван, слез с лошади, выдернул из ее гривы несколько волос и с благоговением прицепил их к сучку одного дерева; затем объявил он нам, что, умилостивив горного духа такой, по туземному обы­чаю принесенной жертвой, можно уже надеяться на его защиту в предстоящем пути. Странствующие пешком посвящают здесь сибирскому лешему прутья, втыкая их в землю. Такое простое изъявление благоговения перед невидимым существом заменяет здесь длинные молитвы, которые совершают в Мон­голии у обо, или священных холмов, находящихся почти на каждом, не­сколько значительном возвышении.

Здесь, равно как и там, цель одинакова, и обычай проистекает из одного источ­ника, но только шаманского горного духа умилостивить, кажется, легче, нежели ламайского. Якуты, впрочем, строго придерживаются этого обряда, и даже те из них, которые исповедуют христианскую веру, не гнушаются еще оказывать своему отставному горному духу знаки почтения.

Сегодня якуты мои пели во всю дорогу без умолку: напев их, единообразный и заунывный, есть отголосок их скрыт­ного, угрюмого, суеверного характера.

Но более разнообразия и поэзии пред­ставляют самые слова якутских песен: в них воспеваются красоты природы, стройно и роскошно растущие дерева, шум быстрых рек, высота гор и т. п. Певцы большей частью импровизаторы и усматривают во всем одни очаровательные красоты: в пустыне прелестную страну, в полуобгоревшем сосновом стволе прекрасное могучее дерево, в первой встретившейся грязной луже чистое, словно кристалл, прозрачное озеро. Сначала приписывал я такие преувеличения их выспренному воображению, но вскоре узнал от своего чичероне — унтер-офицера, что они столь высокопарно превоз­носят область горного духа только из страха, чтобы его не рассердить и задобрить.

Проехав 13-го августа 63 версты и переменив лошадей только раз на половине этого пространства, под вечер прибыли мы к станционной юрте. Во всю дорогу выхваляли мне ее простор и особенно отличную опрятность; я было наперед уже радовался хорошему, теплому ночлегу, но, к сожалению моему, удостоверился, что надобно быть непременно природным якутом, чтобы найти хоть несколько сносными господствовавшую в нем, как и в других юртах, спершуюся атмосферу и все, ее сопровождавшее. Только частый холодный дождь принудил меня укрыться в хваленой юрте, но удушливый воздух, бесчисленное множество всякой гадины, крик детей и рев скотины» помещаемой в жилье от холода, не дали сомкнуть глаз, и я очень обрадовался рассвету и возможности отправиться в путь.

От продолжительных дождей дорога, и без того уже негодная, еще более испортилась, а в иных местах сделалась почти непроходимой и потому край­не затрудняла нашу сегодняшнюю езду; зато пройденное нами пространство

представляло великое разнообразие видов. Веселый вид придает этой стороне множество небольших озер, которыми здесь усеяна вся поверхность и которые заставляли нас употреблять в объезд более двадцати верст лишних. Все эти не­большие озера, имея правильно-овальный очерк, заключают в своем образовании нечто отменно привлекательное: крутые, лиственницей поросшие берега, защи­щая водную поверхность, уподобляют ее огромному гладкому зеркалу: вечно царствуют здесь тишина и безмолвие, и нарушаются только изредка испуганной птицей или вертлявой белкой, прыгающей по деревьям.

Проехав около сорока верст от ночлега, мы спустились в ложбину, или долину, Миоре — по многим отношениям примечательнейшее из всех мест, какие мне встречались на пути: она продолговато-круглого правильного очертания, имеет в поперечнике 8 верст и окружена земляным возвышением, похожим на вал, в иных местах в 10 сажен вышины, без сомнения, берегом бывшего некогда зна­чительного, но уже иссякшего озера; еще и ныне находится на самом дне долины много соединенных между собой озер, небольших, но чрезвычайно рыбных. Это обстоятельство и притом защищенное положение долины и весьма обиль­ные пастбища побудили некогда одного богатого тунгусского старшину Миоре, по имени коего она называется, в ней поселиться; но подававшиеся беспрестанно с юга якуты вытеснили его отсюда далее, на лежащие к северу тундры, и основали здесь значительнейшее и многолюднейшее из всех поселений, встречающихся на пути до самого Алдана. Множество больших и малых юрт, из которых иные уже несколько походят на русские крестьянские избы своим размером, две поря­дочные церкви с колокольнями, живость в движении народонаселения, большие стада и табуны — все вместе представляет разительную противоположность этой отменно веселой долины, этого оазиса, с пустыней, его окружающей. Цветущим своим состоянием обязано здешнее селение преимущественно одному якутско­му голове, который собственным иждивением построил и украсил упомянутые две церкви. Говорят, что его наличный капитал простирается до полумиллиона рублей; несмотря на то, придерживаясь своих прародительских обычаев, он еще

не изменил нравам отцов: живет в юрте, греется, как истинный якут, у чувала (камина), пьет кумыс* и ест на здоровье конину.

Главнейшую отрасль промышленности этого поселения составляют скотовод­ство, звериная ловля, торговля мехами и извозничество, по поводу коего держат здесь значительное количество лошадей.

О происхождении якутов, их обычаях и образе жизни вообще писано уже столь много и столь подробно, что после всего мне кажется почти излишним умножать прежние известия моими замечаниями, схваченными налету, во время скорой езды: ограничиваюсь только сообщением некоторых этнографических главных очерков, нужных для уразумения моего рассказа, чтобы тем избавить читателя от труда рыться в других, полнейших описаниях.

Оклад лица и язык якутов совершенно подтверждает предание об их татарском происхождении**. Они народ в полном смысле пастушеский: главное богатство их заключается в многочисленных табунах и стадах рогатого скота, доставляющих им почти все нужное для пропитания и содержания. Изобилие пушных зверей, обитающих по бесконечным лесам, и прибыль, получаемая от продажи их рус­ским, заохотили и пристрастили якутов к звероловству, которым занимаются они с неутомимым рвением и удивительным искусством. С самого младенчества приученные к лишениям всякого рода и в них закаленные, якуты с величайшим терпением противостоят всем житейским нуждам, неразлучным с суровым климатом их земли.

Между прочим, они кажутся почти совершенно нечувствительными к стуже и почти до невероятной степени могут переносить голод.

Пища их состоит из кобыльего и коровьего молока, из конины и говядины, но только вареной; о жарении и печении, также о хлебе, якуты не имеют никакого понятия. Жир почитается у них величайшим лакомством, а самое неумеренное пресыщение оным — высочайшим блаженством; они употребляют его в разных видах: сырой и топленый, свежий и испортившийся, полагая все достоинство только в количестве, а не в качестве какой бы то ни было пищи.

Чтобы умножить объем и придать несколько вкуса пище, берут они внутрен­нюю часть коры сосновой, предпочтительнее лиственной, оскабливают ее, тол­кут мелко, мешают с рыбой, частицей муки, молоком, особенно с жиром, варят из такой смеси нечто похожее на размазню и пожирают в ужасном количестве. Из коровьего молока приготовляется у них так называемое якутское масло, по- настоящему — род сыра или творогу, на вкус кисловатого, не очень жирного и составляющего, даже без хлеба, довольно изрядную пищу.

Мужчины и женщины страстно любят курить табак, и притом самый крепкий, какой только достать могут, преимущественно черкасский. Глотая весь табачный дым, они приходят от того в какое-то опьянение, которое иногда, ежели якут разъярится, производит пагубные следствия. Не зная искусства делать кумыс хмельным, почему потребно его великое количество к произведению желаемого действия, они предпочитают ему горячее вино***, хотя им оно и весьма дорого

* Известный напиток, который якуты приготовляют из кобыльего молока, гак же как и татары, с той только разницей, что, к счастью их, не умеют делать его хмельным; он весьма приятен и столь питателен, что якут, отправляясь далеко от своего жилья на сенокосы, берет с собой вместо всякой другой провизии, часто только мешка два кожаных кумыса и несколько дней сряду им питается.

** Предание говорит, что некто из татар, по имени Сахалар, перекочевал из какой-то земли, лежащей где-то за горами, к Киренге на Лену, поселился тут, женился на тунгуске и сделался родоначальником якутов, которые потому еще и ныне называют себя сахаларами.

*** Речь идет о самогоне или водке. (Прим. ред.)

обходится по причине привоза из отдаленных мест. Русские закупщики мягкой рухляди, пользуясь страстью якутов, ставят горячее вино и табак важнейшими предложениями в торговых с ними сношениях.

У якутов бывают жилища двоякого рода: летом уросы* — род легких кониче­ских шатров, составленных из жердей и обтянутых берестой; в них кочуют они по обильным травой лугам, на которых пасутся их стада, между тем как хозяева стад беспрестанно запасаются на зиму нужным количеством сена; с наступлением зимы переходят якуты в свои теплые юрты. Они суть род хижин, строимых по­верх земли из тонких бревен в виде отрезанной пирамиды, покрываемой снаружи толстым слоем травы, глины, дерна и имеющей размер сообразно с потребно­стями в ней помещающихся. В таких жильях окна заменяются много что двумя,

тускло освещающими внутренность их, небольшими квадратными отвер­стиями, в которые зимой вставляются льдины, летом вклеивают рыбьи пу­зыри, а иногда порядочно напитанную жиром бумагу. У бедных пол опускается вниз, обыкновенно на два или на три фута, и плотно убивается из глины, а у богатых поднимается и выстилает­ся досками. Вдоль стен устраиваются из лежачих шестов широкие залавки, похожие на низкие полати, которые вместе служат и кроватями, и по числу жильцов, или по крайней мере женатых, разгораживаются слегка на несколько отделений. Посередине юрты, ближе к дверям, ставится чувал — род очага, или открытого камина, с трубой, про­веденной в кровлю; в нем горит бес­престанно огонь для тепла в юрте и для варки пищи. По стенам развешиваются платье, белье и другая домашняя рухлядь, но во всем господствует поэтический беспорядок и величайшая неопрятность. Вне юрты ставят кругом еще несколько подобным образом построенных сараев для коров, которые пользуются здесь тем преимуществом, что стоят под крышей и кормятся сеном, а иногда в жестокие морозы их помещают даже в юрте, в переднем темном пространстве по обеим сторонам дверей; лошади, напротив того, остаются всегда под открытым небом и должны скудно питаться иссохшей осенней травой, выгребая ее копытами из-под снега. Только в случае дальних поездок кормят их за несколько дней сеном для подкрепления. Хотя зодчество и устройство якутских жилищ крайне несо­вершенны, однако они в полной мере соответствуют здешнему климату, местности и потребностям жильцов, а в некотором отношении даже предпочтительнее по­являющихся уже здесь кое-где русских крестьянских изб, в особенности потому, что на постройку юрты употребляются не настоящие бревна, а только одни тонкие древесные стволы; равномерно и чувал, с вечно пылающим огнем его, имеет то преимущество, что, вытягивая беспрестанно воздух, некоторым образом очищает

* На постройку таких уросов сдирают кору с берез большими лепестьями, размягчают ее посредством варки и сшивают вместе; будучи снаружи белы, а внутри желты, уросы пред­ставляют вид весьма красивый и издали уподобляются исполинским холстинным шатрам.

в юрте атмосферу, напитанную всякого рода испарениями. Словом, как бы то ни было, юрта удовлетворяет всем нуждам якута в рассуждении удобства жизни, так что он спокойно проводит продолжительную, ужасную зиму без страданий от хо­лода. Днем мужчины ходят на охоту; женщины сидят вокруг чувала, обделывают звериные кожи, шьют платье, вьют веревки, вяжут сети и т. д., а вечером, когда вся семья собирается вместе, курят табак, пьют кумыс и в ужасном количестве едят, со свежим или прогорклым жиром, хорошо уваренную сосновую размазню. Случается, что в это время князец, или старшина, разбирает небольшие споры между своими; дела поважнее поступают к голове целой волости, или улуса*. День заключает нередко какой-нибудь шаман, который в полночь у тлеющих на чувале угольев совершает свои заклинания для отыскания заблудившейся скотины, для

излечения от какой-либо болезни или испрошения помощи у духа в предстоящем пути и других предприятиях — иногда даже для прекращения долговременной тяжбы, не оконченной обыкновенным порядком.

Хотя почти все якуты крещены и уже переведены на их язык заповеди, часть нового завета и главнейшие молитвы, но только весьма немногие из них, и то долго жившие между русскими, имеют некоторые основные понятия о христи­анской вере; потому они все еще крепко придерживаются шаманов и множества суеверных обрядов языческих.

Селиться обществами у них не в обыкновении; только между Якутском и Алданом, на пространстве более многолюдном, встречаются кое-где наслеги (ночлеги), состоящие из нескольких юрт; напротив того, за Верхоянским хребтом отстоит одна юрта от другой часто верст на двести, так что ближайшие соседи не видятся иногда по целым годам. К такому необыкновенно великому удалению

* Улус составляет целое якутское колено, состоящее под общим начальником (головой) и разделяющееся на несколько наслегов (ночлегов); каждый из них имеет своего старшину, или князца, из числа которых избирается голова над целым улусом. На Колыме есть улус, состоящий из десяти наслегов. Принадлежащие к одному улусу называются родниками (родовичами).

побуждается якут не столько нуждой в пастбищах, сколько своим характером: имея уже однажды сильную наклонность к уединению и отчуждению, он вся­чески старается уклоняться, где только можно, от взаимных связей с другими. Несмотря на то, путешественник, проезжающий по якутским пустыням, найдет в каждом из разбросанных на великом расстоянии жильев радушное гостепри­имство и готовность поделиться с ним чем только богаты хозяева.

Вскоре по прибытии моем в Миоре явился ко мне голова улуса с одним князцом и двумя писарями, чтобы поздравить меня с приездом и пожелать счастья на до­рогу. Я угостил их чаем, водкой, табаком, а взамен того я должен был выслушать предлинную иеремиаду жалоб на разные мнимые притеснения, претерпеваемые ими от якутских казаков, которые, по их уверению, будто бы без всякой нужды беспрестанно проезжают через их наслег и причиняют обывателям разные оби­ды. Я старался успокоить своих гостей уверением, что все это, вероятно, теперь прекратится, потому что сибирские казаки, получив новое устройство, будут заниматься возделыванием отведенных им земель, достаточных для прокормле­ния их с избытком: следовательно, тем самым лишатся они повода приниматься за непозволительные средства к приобретениям.

Отдохнув недолго в Миоре и закупив достаточное количество съестных при­пасов, мы отправились 15-го сентября далее. Дороги были крайне худы, и не раз попадались мы в болота, где лошади вязли по шею; однако при чрезвычайном проворстве и расторопности наших караванных проводников нам удалось без особенной беды проехать девяносто верст через самые опасные места. С насту­плением ночи прибыли мы на станцию Алданскую, или Железинскую, лежащую

в полуверсте от Алдана, который за девяносто верст отсюда впадает в Лену. У этой станции прекращаются соединенные якутские селения и встречаются опять не бли­же как за 400 верст отсюда, за Верхоянским хребтом, у Бараласа. Все пространство отсюда — пустыня, усеянная горами и скопившимися между ними болотами, которые весьма затрудняют езду; по этой причине караваны никак не упускают случая останавливаться у Алданского жилья для надлежащего приготовления к предстоящему пути, выбирают по нескольку самых дюжих, надежных заводных лошадей, не навьючивая их ничем, для замены усталых в случае нужды, запа­саются съестными припасами и т. д., выжидая между тем, иногда по несколько дней, сухой погоды или мороза, чтобы удобнее проехать через болота. Нам по­года благоприятствовала: за несколько времени наступившие морозы скрепили болота так, что мы, употребив только один день для приготовлений, могли уже продолжать наше путешествие.

Между Леной и Алданом простирается холмистая страна, примечательная по своему особенному образованию: ее возвышения тянутся валоподобными гряда­ми от востока к западу, теряясь далее в болотистых покатостях и низменных местах по берегам Алдана и Лены, Между холмов находится бесчисленное множество больших и малых котловин, которые на северном спуске горного хребта образу­ют болотистые удолья, более или менее между собой соединяющиеся; на южной стороне эти углубления, будучи отделены одно от другого и наполнены водой, составляют множество больших и малых озер. Почти на середине этого холми­стого пространства лежит круглая долина, верст восемь в поперечнике, усеянная озерками, которые все между собой соединяются. Горный хребет здешний состоит из глинистой почвы, перемешанной с супеском и поросшей преимущественно лиственником; северный склон его показался мне гораздо круче южного.

В этом месте Алдан будет шириной версты полторы и с большим течением течет в западном направлении между земляными берегами. На север за этой рекой показывается вдали гряда остроконечных гор со снежными вершинами и тянется, как мне казалось, в западно-северо-западном направлении.

Сентября 17-го переправлялись мы с своими вещами и лошадьми через реку. Почти на половине переправы открылась значительная течь в нашем плоскодонном судне; все наши совокупные усилия вычерпать нахлынувшую воду оставались тщетными; судно тонуло все глубже и глубже и без сомнения пошло бы ко дну,

если бы поблизости на середине реки не случилось, к счастью нашему, небольшого острова; нам удалось посадить судно на отмель, законопатить его сухой травой и мохом и в непродолжительном времени привести по возможности в такое со­стояние, что без дальнейших приключений доплыли мы до противоположного берега. Тут, на скате, под огромной развесистой березой, раскинули мы свой большой полог*, или дорожную палатку, занялись стряпаньем себе обеда, а ло­шадей пустили на отаву, пастись на блекнувшей уже траве.

На рассвете (18 сентября) потянулись мы далее. Узкая, едва приметная тро­пинка вела по пустым болотным местам, на которых не видно было ни одного дерева; только изредка попадались кое-где возвышенные, скудно поросшие тра­вой луговины. Спутники мои говорили, что далее и они совершенно исчезнут; по этот причине мы решились сделать привал на первом большом лугу такого рода, чтобы дать отдых лошадям и подкрепить их силы к предстоявшим трудам хоть и осенним, но все еще довольно изрядным кормом. До того времени погода благоприятствовала нам беспрерывно, но тут вдруг переменилась; небо заволокло мрачными, свинцового цвета облаками, пошел снег с градом, а в полдень стоял термометр уже на 2 градусах мороза. Лошади наши между тем дружно принялись выгребать из-под молодого снега остатки скудной травы; мы сами укрылись под пологом вокруг огонька, на котором кипел чайник — наша единственная отрада. Вдали слышался глухой рев и шум Тукулана, который между узкими угодьями гор Верхоянских с адской яростью пролагает себе путь к Алдану.

На следующий день езда была крайне обременительна. Выбравшись с боль­шим трудом из окружающего нас отовсюду болота, мы вступили в мрачный лес,

* Пологом называется ровдужная, т. е. из выделанных мягких оленьих кож, сшитая четырехугольная палатка, длиной в 7, шириной 4, а вышиной 5 футов; ее употребляют только в дороге и раскидывают, прикрепляя к отвесно воткнутым в землю шестам.

состоявший из лиственниц, ив, осин, и должны были продираться сквозь густо сросшиеся ветви и упавшие деревья, чтобы достигнуть единственного брода через реку. Лишь под вечер добрались мы до пустынных берегов Тукулана и останови­лись ночевать на лугу. Перед нами на севере белела длинная гряда снежных гор, увиденных мною уже с Алдана; за нами чернелся бесконечный густой лес, вокруг царствовала мертвая тишина, прерываемая грозным ревом буйного Тукулана.

С утра (20 сентября) переправлялись мы через реку вброд: лошади шли в воде по седло; стремление было ужасное, но дно твердо и ровно, так что мы без всякого вреда, только изрядно промокнув, достигли до противоположного берега. Кроме этой переправы нам пришлось переходить вброд еще через несколько других рек, менее широких, но столь же быстрых, как и Тукулан; значительнейшие из них были Торо-Тукулан (поперечный Тукулан) и Анти-Мердях (железные ворота). За сильными проливными дождями и внезапным таянием снегов последняя на­водняется столь быстро, что уносит с собой и ниспровергает все встречающееся ей на пути. По всему логу этих рек рассеяны вырванные с корнями деревья и громады камней, отторгнутые с высот и брошенные сюда течением вод во время весенних наводнений, что затрудняло нас на каждом шагу и уморило лошадей до такой степени, что мы вынуждены были сделать привал гораздо раньше обыкновенного.

Зима, казалось, начала теперь совершенно устанавливаться; термометр стоял на 5° мороза; обильно выпавший снег не таял и покрывал всю окрестность. При скучном единообразии наших переездов мы радовались такой, хотя и не слиш­ком приветливой перемене, предвкушая уже здешнюю зимнюю кочевую жизнь. Итак, выбрав ровное, чистое место между высокими деревьями, доставлявшими некоторую защиту от ветра и вьюги, и очистив его несколько от снега, мы при­тащили огромное сухое дерево, которое послужило средоточием нашему

становищу и вместе основой порядочному огню, освещавшему всю окрестность. Вслед за тем проводники наши с удивительным проворством разложили на сырой земле мелко нарубленного хвороста и покрыли довольно толстый настил его зелеными ветвями растущего здесь во множестве низменного кедровника, или сланца. На таком душистом ковре поставлены были три полога таким образом, что они составляли три стороны квадрата; четвертую заняли проводники, но как, по их мнению, было еще довольно тепло, то удовольствовались единственно тем, что на покрытой снегом земле раскинули потники с лошадей, а в изголовья вместо подушек положили по седлу. Пока мы занимались установкой своих палаток, они уже успели развьючить лошадей, обтереть их немного сухой травой и привязать к стоявшим тут деревьям мордами повыше, чтобы они не хватали холодной мо­крой травы или снегу, пока не простынут.

Устроившись таким образом, мы поспешили наполнить чайники и котлы речной водой или молодым снегом и подвесить на огонь. В ожидании отрадного чая и сытной похлебки мы запалили свои ганзы — коротенькие якутские трубки, с величайшим усердием помешивая дрова, чтобы скорее поспел нетерпеливо ожидаемый ужин. Вскоре исполнилось общее желание, и все подкрепили свои истощенные силы простой, но здоровой пищей. Потом проводники наши при­нялись, как водится, рассказывать о приключениях своих или своих коротких знакомых на звериной ловле и в дальних странствованиях. Этот любимый предмет, скажу более — страсть якутов и сибирских русаков; на рассказы они неистощимы и, чтобы возбудить внимание своих слушателей, стараются перещеголять друг друга смелым преувеличением бесконечных похождений, истинных и вымыш­ленных. Так, сегодня вечером занимали нас два краснобая повестями о том, как один казак, почти вдруг, убил трех на него напавших медведей — одного ножом, другого топором, третьего дубиной, да еще о неслыханных примерах неимовер­ной силы сохатого (сибирского лося), который на всем скаку будто бы может рогами своими вывернуть и повалить на землю большое дерево с корнем. После такой назидательной беседы, сократившей наш вечер, мы вползли в свои пологи и на разостланных медвежьих шкурах, под плотными меховыми одеялами, про­спали целую ночь довольно хорошо и тепло. Проводники наши, пустив лошадей* на занесенную снегом отаву, также взвалились на потники и после дневных трудов спали под открытым небом, вероятно, не хуже нашего.

Не всегда, однако, пользуются здесь путешественники ненарушимым спо­койствием, нашему подобным: весной и летом случается часто, что от вне­запного таяния снегов или сильных проливных дождей текущие из горных ущелий ручьи и речки сильно наводняются и в одну ночь совершенно заливают долину. Оттого-то опытные и осторожные сибиряки останавливаются всегда под двумя-тремя близко смежными большими деревьями, чтобы в случае опасности можно было спастись на их вершины. Тут с величайшей

В Северной Сибири лошади, кажется, как будто переродились: они роста небольшого, шею имеют толстую, кости, соразмерно с величиной, весьма крепкие, шерсть белесовато­серую, длинную, мохнатую и, как у прочих четвероногих этого края, в межень (среди лета) линяющую. Во время самых трудных переездов, продолжающихся иногда по три месяца, они питаются единственно вялой, полусгнившей травой, выгребая ее копытами из-под снега, но, несмотря на то, остаются дородными, сильными, и неописанно, что могут они выдержать. Достопримечательно, что у якутских лошадей, даже когда они слишком состарятся, зубы не портятся, между тем как у наших они с летами крошатся, без сомнения, от зернового корма, которого первым никогда не дают, предоставляя им питаться одной лишь травой. Вообще они остаются молодыми несравненно долее наших, так что двадцати летние почитаются у якутов еще не старыми и служат обыкновенно сплошь по тридцати лет.

поспешностыо сплетают они из ветвей род моста от одного дерева до другого, и со всеми своими пожитками, вися на нем между небом и землей, спокойно вы­жидают скорого стока воды, хотя и лишаются средств защищать себя в таком воздушном жилище от холода и непогоды.

По мере приближения к истокам Тукулана ложбина его суживается более и более; крутые скалы по обеим сторонам сходятся ближе и ближе; леса, укра­шающие берега этой реки, постепенно редеют и наконец исчезают. Чаще всего попадаются в них тополи огромной высоты и толщины, встречается также много ивы. Далее, в стороне от берега, на сухой и каменистой почве растут березы и ели, преимущественно же низменный кедровник (по-здешнему стланец). Он стелется по скатам и ущельям гор; его мелкие, но вкусные орешки равно привлекают не­поворотливого медведя и резвую белку.

В густых еловых и лиственных лесах гнездятся во множестве глухари и ку­ропатки.

22-го сентября мы ночевали на безлесной долине, у подошвы горы, под защитой отвесной скалы. Приближение зимы становилось с каждым днем чувствительнее. По утрам термометр показывал 16° мороза, а ночью, несмотря на толстое меховое покрывало, нельзя было согреться. Мы достигли подошвы Верхоянского хребта; переход через него — самая труднейшая и опаснейшая часть пути от Якутска до Нижне-Колымска. Должно взбираться по голым, скалистым крутизнам, с еже­минутной опасностью сорваться со скользкой высоты, или проходить по узким, заваленным снегом ущельям, прогребая себе лопатами дорогу. Борясь с такими препятствиями и опасностями, мы достигли после трех часов езды высочайшего пункта перевала. Вершины гор подымаются отсюда еще на 800 футов, и дорога пролегает между ними. Летом переход менее затруднителен, но ужасен по ча­стым и жестоким бурям, здесь случающимся, а зимой всевозможные опасности

угрожают путешественнику. Между прочим из ущелий и пропастей внезапно вырываются сильные порывы ветра, и ничто не может противостоять их жесто­кости: они опрокидывают лошадей и седоков. Случалось, что целые караваны низвергались в пропасть, возле которой вьется узкая дорога. Все время нашего перехода погода была благоприятна: небо было чисто и безоблачно; лучи полу­денного солнца зажигали тысячи огней на покрытых инеем скалах и наполняли воздух бесчисленными блестками. На север расстилалась под нами долина реки Яны, которая, имея здесь свой источник, течет отсюда в Ледовитое море. На юг крутые нагроможденные утесы замыкали горизонт.

Верхоянский хребет, разделяя Ленскую и Янскую водные системы, состоит сплошь из чистого черного сланца; северный скат его не так крут, как южный. Хребет этот, по нашим наблюдениям, лежит по 64°20' широты и составляет за­мечательный раздел в произведениях прозябаемого царства. К югу отсюда растут сосны и ели, а на север их нет; вместо того стоят леса лиственницы, тополей, березы и ивы: последние растут до 68°, по берегам Омолона и обоих Анюев, но только в низменностях, защищенных горами от холодных северных ветров.

Тунгусы, встреченные нами впоследствии, рассказывали, что на вершине одной из Верхоянских гор находятся остатки большого мореходного судна, но дальнейших подробностей они не сообщили.

Все протяжение от Алдана до Верхоянских гор называется Тукуланским путем. Во всей Сибири, кроме опасных переходов через горы, нет дороги хуже этих ста

сорока верст. Глубокие болота, дрему­чие леса, крутые скалы и быстрые реки, кажется, нарочно стеснены на всем пространстве, чтобы преграждать и затруднять путь. Сверх того, путе­шественник не находит здесь ни юрты, ни другого пристанища для защиты от непогоды и вынужден проводить ночи под открытым небом. Тукулан- ская пустыня находится под ведением Якутского земского суда, который, од­нако, еще не позаботился об удобствах путешественников. Напротив того, достойны замечания внимание и по­печение, обращенные на этот предмет верхоянским окружным исправником Тарабукиным. Тотчас по вступлении своем в должность он употребил все зависевшие от него средства для рас­ширения и уравнения горных тропинок и для проведения удобных безопасных дорог через болота. Такое улучшение пути особенно важно для казенных транспортов с солью и провиантом, которые каждое лето отправляются в селения, по рекам Яне и Индигирке лежащие. Тарабукину также обязаны путешественники устройством так называемых поварен — деревянных хижин, стоящих в некотором одна от другой отдалении. Эти строения состоят только из четырех стен и плоской кровли, в которой находится дыра для дыма: в сере­дине комнаты помещается очаг, а по краям лавки. Несмотря на несовершенное и щелистое устройство, поварни составляют благодеяние для путешественников и доставляют им достаточную защиту от непогоды и вьюги*.

Тукуланская долина, по которой ехали мы от берегов Алдана, направляется сначала на ONO, а потом на NNO. Это последнее направление принимает она, будучи сужена с обеих сторон двумя высокими горами, которые имеют плоские вершины, крутые, малоразрезанные стороны и примыкают к цепи зубчатых гор, издали имеющих вид дуги, обращенной западной стороной на NNO, а восточной на NNW. До этих двух гор долина довольно широка, а скаты гор круты. Грунт везде болотист и покрыт обломками сильно выветренного сланца. Река Тукулан подмывает скалы, на левом берегу ее стоящие, и принимает в себя несколько ручейков. По мере приближения к середине дугообразной цепи гор горизонт стесняется, и наконец дорога идет в узком овраге, имеющем направление на NtO

* С 1821 года якутский земский суд последовал сему благодетельному примеру и, сделав некоторые распоряжения для улучшения дороги, устроил несколько поварен.

и ограниченном с обеих сторон огромными навислыми скалами. Западный хребет состоит из слоев черного сланца» слоями направленного на NtW, имея наклонение к WtS, под угол 70° с горизонтом.

Этот овраг, до тридцати верст длины, приводит к подошве крутых, высоких островерхих гор: между двумя сопками ущелиной переваливают через хребет; по барометрическому измерению лейтенанта Анжу высшая точка этой ущелины находится над поверхностью вод реки Тукулана (в тридцати верстах расстояния) на 2100 футов отвесной высоты; горные вершины возвышаются еще на 800 или 1000 футов более. Горы состоят из черного сланца, слои которого направляются на NtO, наклоняясь на WtS под углом в 50° с горизонтом.

Южный спуск Верхоянской горы крутее северного. На уступе северного ската лежит небольшое озеро, из которого вытекает Яна. В нем, по рассказам тунгусов, попадается в значительном количестве рыба хариус (Salto thymallus). Отсюда отделяются от Верхоянских гор две ветви, одна по правую, а другая по левую сторону Яны, и сопровождают течение этот реки. Сначала обе ветви состоят из гор значительной высоты, которые впоследствии понижаются и наконец исчезают в болотистых равнинах. Восточная цепь омывается Яной, идет далее западной и простирается всего на 150 верст от Верхоянского хребта. Горы и холмы восточной цепи состоят из ломаного глянца и песчаного камня. На WNW Верхоянские горы пускают значительную ветвь, которая разделяет Ленскую и Янскую водные системы и, упираясь в Ледовитое море, известна на севере под именем гор Орулганского хребта. И они, как все доселе мной замеченные, состоят из черного сланца, слои которого направляются на NNW, наклоняясь то к востоку, то к западу.

Спустившись с хребта, мы следовали по левому берегу Яны, встречая на пути описанные выше поварни. 25-го сентября возле одной из них мы заметили небольшой шалаш, сплетенный из древесных ветвей и покрытый листьями, по-видимому, необитаемый и неспособный служить жилищем для человека. К нашему великому удивлению оказалось, что здесь постоянно проводит зиму и лето престарелый тунгус со своей дочерью и двумя собаками. Он занимается оленьей охотой. Надобно себе представить необозримую безлюдную пустыню и его полупрозрачное жилище, чтобы получить наглядное понятие об образе жизни этих отшельников. Особенно ужасно положение бедной девушки, когда отец ее на лыжах уходит в лес и часто несколько дней гоняется безуспешно за оленями, а она остается одна, почти не имея одежды, чтобы согреться от ужасного холода, терпя часто недостаток в пище и проживая в жалком шалаше, который даже и летом не доставляет достаточной защиты от дождя и непогоды. Отец ее принадлежит к тем, которые каким-нибудь несчастным случаем лишились своих оленей и, принужденные отделиться от своих земля­ков, удаляются в ледяные пустыни, где, борясь с бесчисленными недостатками, опасностями и холодом, снискивают себе скудное пропитание. По новому преобразованию Восточной Сибири положено соединять их в общества и, снабдив от казны необходимыми для рыбной ловли вещами, селить на берегах рек, изобильных рыбой.

26-го сентября мы достигли первой почтовой станции — Бараласа*, которая расположена от Верхоянского хребта на 157 верст и лежит, по нашим наблю­дениям, под 65°51' широты. Здесь нашли мы просторную юрту для

* Современное название — Баррылах.

путешественников. Есаул из якутов содержит свою станцию в примерном порядке*. У входа, на свежем снегу, лежали куски чистого льда для котлов и чайников; юрта была тщательно выметена; лавки по стенам покрыты свежим сеном; в чу­вале горел яркий огонь; в окна были вставлены прозрачные гладкие льдины, укрепленные размоченным снегом, здешней замазкой, — словом, все свидетельствовало порядок, чистоту и опрятность. После девяти дней, которые провели мы под открытым небом в снегу и холоде, бараласская юрта показалась нам дворцом. Мы поспешили сбросить тяжелые, покрытые ледяной корой шубы, переменить белье и умыться; в течение последних девяти дней об этом нельзя было подумать, опасаясь отморозить нос и уши. Такие удобства доставили нам несказанное облегчение, и мы почли долгом выразить нашу признатель­ность есаулу, который, впрочем, кажется, не слишком ясно понимал причину нашей благодарности. Вскоре внесли в комнату вытесанный топором стол, уставленный здешними лакомствами: рубленым мерзлым якутским маслом; строганиной — мерзлой рыбой, разрезанной на тонкие пластинки, и наконец, в заключение, высшей роскошью этот страны — сырым, свежим оленьим моз­гом. Признаюсь, сначала меня нимало не привлекали эти glaces au beurre et au poisson et compote aux rennes** и я только в угождение гостеприимству хозяина отведывал всего понемногу, но впоследствии так привык я к этой пище, что вареной рыбе всегда предпочитал ломтики мерзлой строганины. От Бараласа начинаются опять почтовые станции, в которых всегда находили мы более или менее удобные юрты, и обыкновенно две, — одну для путешественников, а другую для есаула и проводников, которые по очереди приезжают с лошадь­ми

* На каждую станцию выбирают благонадежного человека» который обязан смотреть за порядком. Туземцы величают смотрителя есаулом.

** Масляное и рыбное мороженое и олений компот. (Прим. ред.)

из ближайших наслегов. Якуты измеряют расстояние киоссами, разумея под этим часть дороги, которую можно проехать во столько времени, сколько потребно, чтобы сварить кусок мяса. При таком вовсе не математическом расчете истинная величина киосса зависит единственно от состояния дороги: можно положить, что киосс при гористой или болотистой дороге равняется пяти верстам, а при гладкой и ровной — семи.

Несмотря на гостеприимство бараласского есаула, мы остались здесь только один день, и 27-го сентября поехали далее, на ближайшую станцию Табалах, кото­рая лежит отсюда в трехстах верстах. Мы ехали не по почте, а на особых лошадях, собственно для экспедиции приготовленных, почему своротил я с почтового тракта, идущего на Верхоянск, и поехал по другой дороге, которую обыкновенно выбирают купеческие караваны и которая, по уверению якутов, сокращает путь почти на сто верст. В двадцати верстах от Бараласа должно переправляться че­рез Яну, которая имеет здесь 70 сажен ширины. Лед был так скользок, что наши лошади, как обыкновенно, неподкованные, на каждом шагу падали. Мы сняли вьюки, хотели вести лошадей за повода, но все напрасно. После многих попыток прибегли к последнему средству — отправили одного проводника в Баралас за песком и золой, посыпали ими лед и таким образом счастливо перебрались на другую сторону.

Берега Яны здесь плоски и поросли по большей части лиственичным лесом средней высоты. Страна между Бараласской и Табалахской станциями представ­ляет мало разнообразия. Сначала тянутся в северном направлении ряды холмов, исчезающие впоследствии в болотистых равнинах. Под защитой возвышений стоят невысокие лиственичные и березовые кустарники. Равнина усеяна множе­ством озер, соединенных между собой протоками и речками; мы переправились через одну из них, известную под именем Адыч*, которая с NNO впадает в Яну, принимая в себя речки Табалах, Тостах и другие.

* Современное название — Адыч:*, Тустах.

3-го октября достигли мы Табалахской станции, содержимой верхоянскими якутами. Она расположена на холмистой равнине, которая изрезана рыбными озерами и местами имеет хорошие луга. Просторная и довольно опрятная стан­ционная юрта была нам тем приятнее, что всю дорогу от Бараласа при холоде от 10°до 19° мы вынуждены были проводить ночи под защитой полуразвалившихся юрт.

Здесь встретил я окружного врача Томашевского, который пробыл по делам службы 30 лет в Нижне-Колымске и теперь возвращался в отечество. Он со­общил мне много весьма полезных подробностей и замечаний об оставляемой им стране. Между прочим рассказывал он, что Колыма в июле месяце так раз­лилась у Средне-Колымска, что жители вынуждены были спасаться на крыши и на колокольню.

На восток от станции видна зубчатая цепь гор, направленная почти по меридиа­ну и замечательная правильностью своих вершин, которые, имея конусообразный вид, кажутся прилепленными к сторонам хребта. 5-го октября мы отправились из Табалаха по холмистой, болотистой равнине. Местами она поросла невысоким и частью обгорелым лесом. На 85-й версте мы достигли замеченной из станции горной цепи, которая гораздо ниже Верхоянского хребта: она разграничивает Янскую и Индигирскую водные системы. По узкой долине среди гор пролегает дорога. Не могу наверное определить составных частей гор, но, судя по множе­ству обломков гранита, фельдшпата, слюды и кварца, должно полагать, что они сложены из этих пород.

Мы следовали узкой долиной вдоль берегов речки Догдо, впадающей в Яну. Недалеко отсюда лежит, окруженная горами, котловидная долина, известная под именем «Убиенного поля». В ней, говорит предание, скрывалась целая орда тунгусов, спасаясь от завоевателей Сибири, казаков, и после упорной битвы на­шла здесь свою могилу. Осматривая окрестность, я отделился от моих спутников и хотел их догнать по прямой дороге, которая казалась мне короче. Она вела через небольшую реку, но едва отъехал я несколько шагов от берега, как лед проломился, и лошадь исчезла под ним. К счастью, мне удалось, несмотря на тяжелую шубу, во­время перескочить на твердый лед и пешком перейти на другую сторону. Лошадь не показывалась из воды, и я полагал, что она погибла, но якуты-проводники, заметя мое несчастье, со смехом поспешили ко мне на помощь, уверяя, что сейчас достанут лошадь не только живую, но даже и не мокрую. В самом деле, когда они шестами разломали у берега лед, я увидел и впоследствии неоднократно имел еду-чай то же заметить, что речная вода почти вся вытекла и образовала между дном и ледяной корой пустое пространство футов в шесть вышиной, где находилась моя лошадь. К несчастью, при падении вьюк с чаем, сахаром и ромом оторвался и упал на дно реки. Потеря таких необходимых в путешествии по ледяным пу­стыням предметов была для всех нас весьма чувствительна.

С берегов реки Догдо дорога сворачивает к северу и идет по оврагу обставлен­ному высокими, крутыми скалами. Они состоят почти везде из черного сланца, где изредка попадается серый. Каменные слои направляются от WtN и OtS, наклоняясь от NtO и StW под углом 30° с горизонтом. У подошвы лежат обломки конгломерата, составленного из сланца и гранита.

Недалеко отсюда вытекает на восток речка Русская Рассоха. Окрестности ее известны живописными видами, а овраг, где находится источник ручья, обставлен скалами неправильного зубчатого образования, похожими издали на колоннады и стены рыцарских замков.

Следуя по течению ручья, мы съехали с гор на долину, которая на NO была перерезана другой, параллельной с предыдущей цепью гор, невысоких и имеющих вершины наподобие седел. Дорога идет по берегам одного из протоков

Индигирки — речки Гулянгиной, которая пробивает себе путь среди второго горного хребта. Главная каменная порода здесь сланец, но слои идут чрезвычайно разнообразно и неправильно таким образом:

10-го октября в полночь приехали мы в Зашиверск — городок, лежащий на правом берегу Индигирки, в 415-ти верстах от Табалаха. Во время переезда термометр показывал от 16° до 24,5° холода. Ночи проводили мы в полуразвалив- шихся юртах или в поварнях, где после двенадцати часов беспрерывной езды, несмотря на холод, сквозной ветер и густой, едкий дым, хорошо и крепко спали. Снегу было мало, особенно на ровных местах, открытых порывам ветра.

Зашиверск был прежде деревней и состоял из нескольких только юрт, но в 1786 году, незадолго до экспедиции капитана Биллингса, указом императрицы Екатерины назначен уездным городом. Сделавшись местопребыванием уездных властей, он расширился так, что впоследствии считалось в нем до тридцати жи­лых домов. По соединении Зашиверского уезда с Верхоянским Зашиверск впал в прежнее ничтожество. Ныне, кроме хорошо поддерживаемой церкви, местечко состоит из пяти домов, в которых живут священник со своим братом, смотритель станции якут и два русских семейства.

Впрочем, местечко заслуживает примечания, потому что в нем живет извест­ный во всей Сибири отец Михаил, 87-летний священник. Он уже более 60-ти лет занимает здесь свое звание, и в течение этого времени силой своих убеждений обратил к христианству до 15000 якутов, тунгусов и юкагиров. Бодрость его нисколько не уменьшилась с летами и доселе ежегодно, презирая все трудности и опасности, он объезжает верхом с лишком по 2000 верст весь свой приход. При всем том он имеет еще столько времени и силы, что ходит в горы охотиться за ди­кими баранами и ловить силками куропаток. Короткое лето посвящает он своему небольшому огороду, в котором, при неусыпных трудах и внимании хозяина, поспевают капуста, редька и репа — большая редкость и едва ли не единствен­ный пример в здешнем суровом климате. Отец Михаил угостил нас истинно по- русски — горшком жирных щей и свежим ржаным хлебом, которые показались нам лучше всяких лакомств. В заключение подали пирог, испеченный из рыбьей муки — изобретение нашего хозяина. Для этого сухая рыба растирается в мелкий порошок, который, если его держать в суше, долго сохраняется и с примесью ржаной муки составляет очень вкусный хлеб.

Зашиверск построен среди пространной равнины, богатой прекрасными лу­гами и усеянной озерами, обильными рыбой. Здесь водятся сиги (Salmo lararetus) и чиры той же породы. Народонаселение состоит здесь из якутов, которые все лето кочуют с табунами лошадей и стадами рогатого скота. В теплое время года запа­саются они сеном на зиму. При наступлении осени якуты расселяются по берегам рек и занимаются рыбною ловлею. Охота составляет у них побочный промысел. Беднейшие якуты, не имеющие ни рогатого скота, ни лошадей, живут оседло на берегах рек, и называются оттого речными. Для перевозки тяжестей содержат они собак, которые, питаясь только рыбьими костями, почти не стоят хозяину никаких издержек, а между тем чрезвычайно полезны, даже необходимы. Рыбная ловля составляет главный промысел и почти единственное средство пропитания речных якутов. Зимой занимаются они добычей пушных зверей.

Против Зашиверска, на левом берегу Индигирки, стоит отдельный утес сажен 150 вышины. Он сложен из слоев черного сланца, проросших селенитом; кроме того, чистые белые жилы этот породы лежат между слоями сланца, которые на­правлены к WtN и OtS, наклоняясь к StW под углом в 60° с горизонтом.

Незадолго до моего прибытия в Зашиверск проходил здесь из Якутска в Нижне- Колымск казенный транспорт с солью и мукой. Под него требовалось сто лошадей, а потому вынужден я был прожить здесь два дня, пока из близлежащих наслегов пригнали нужных мне лошадей. Наконец 15-го октября отправились мы далее. Два дня, проведенных в гостеприимной хижине почтенного старца, принадлежат ^к приятнейшим воспоминаниям нашей унылой поездки.

Мы ехали по равнинам и болотам, усеянным низменным стелющимся ли­ственничным кустарником. На этой дороге, которая идет в сорока верстах от

Индигирки, параллельно с ее течением, были мы так счастливы, что всегда могли ночевать в населенных якутских юртах. Таким образом достигли мы большого озера Оринкина, в 315-ти верстах от Зашиверска, лежащего на границе Колым­ского уезда. Здесь прекращаются якутские селения. Отсюда дорога к реке Алазее на протяжении 250 верст идет по совершенно безлюдной пустыне, покрытой большей частью болотами, которые летом, особенно после дождей, совершенно непроходимы. Озера попадаются реже; луга, поросшие травой, исчезают, так что при совершенном недостатке средств пропитания для людей и животных эта по­лоса вряд ли когда-нибудь сделается обитаемой. Лежащие к западу от Алазейских гор болота, «бадаранами» называемые, никогда не просыхают. Летом при теплой сухой погоде образуется на поверхности их тонкий твердый слой, который, по­добно осеннему льду, может сдержать только малые тяжести, а под большими прорывается. В некоторой глубине от поверхности лежит вечный, никогда не тающий лед; только он спасает проезжающих здесь летом путешественников от потопления в болоте. Вообще трудно себе представить что-нибудь унылее и пустыннее бадаранов, покрытых полуистлевшим мохом, по которому изредка стелются почти иссохшие тонкие лиственницы.

Зимой путешественник, конечно, не подвергается опасности утонуть, но зато ему угрожают ужасные бури и метели на необозримой равнине, от которых находит он единственную защиту в развалившихся поварнях, подвергаясь тут опасности задохнуться от дыма.

В ста верстах от озера Оринкина лежит невысокий» но лесистый Алазейский хребет; с западного крутого ската его текут реки в Индигирку, а с восточного, до­вольно отлогого, сливаются протоки Алазеи. В последних находится много железа хорошего качества. Якуты выделывают из него ножи, топоры и другие орудия.

Здесь оканчиваются бадараны. По мере приближения к реке Алазее, которая по рыхлому земляному грунту крутыми излучинами течет на север к Ледовитому морю, страна становится холмистее, попадаются поросшие травой луга и изо­бильные рыбой озера; иные из них имеют до сорока верст в окружности. Здесь снова начинаются уединенные обитаемые юрты и якутские селения.

Наконец 21-го октября, на 140-й версте от Алазейского хребта, показались вдали столбы красноватого искристого дыма, вылетающие из юрт Сарадахской станции, где могли мы надеяться, после восьмидневного грудного путешествия при 17° и 24° мороза, провести ночь в натопленной прочно, устроенной юрте.

Надежда не обманула нас. Сарадахская станция, содержимая отставным вахмистром Атласовым, одним из потомков покорителя Камчатки, обстроена несравненно лучше других станций по дороге от Якутска до Нижне-Колымска.

В прочно устроенной избе хозяина отделена для проезжающих особая, те­плая и чистая комната; на дворе находятся просторная юрта для проводников и большие навесы для лошадей, также загоны для рогатого скота; в середине двора, на бревнах сажени в три вышины, сделано небольшое летнее жилище и поставлены солнечные часы. Все эти здания устроены на косогоре и обнесены палисадом, примыкающим к изобильному рыбой озеру, за которым виднеется довольно густой и высокий лиственничный лес. Вообще здесь все так хорошо и удобно придумано, что сарадах может быть сравниваем с плодоносным оазисом в песчаных африканских степях.

Тут получил я первое известие от Матюшкина, который письмом уведомлял меня о счастливом ходе своего дела.

От Сарадаха до Средне-Колымска считается 250 верст; на этой дороге лежат три удобные и хорошие станции. Возвышенность, разделяющая системы вод реки Алазеи от реки Колымы, называют Половиновским хребтом; восточная по­катость его покрыта болотами, озерами и редким лесом; западная почти безлесна, вероятно по причине холодных западных ветров. Ближе к реке Колыме страна становится приятнее: большие озера сменяются лиственничными рощами или отдельными группами ив. Здесь на небольшом озере увидел я первое стадо диких оленей; с удивительной скоростью пронеслись они мимо нас по льду, по берегам озера бежали за ними два волка.

25-го октября, поздно вечером, выехали мы на берега Колымы. Было уже совер­шенно темно, но лай собак, столбы искр из труб, тускло светящиеся сквозь ледяные стекла огни и резко рисующийся черный шпиц колокольни показали нам, что мы приехали в город Средне-Колымск. С тех пор, как он назначен местопребыванием колымского исправника, он, видимо, улучшается: кроме хорошей церкви, в нем считается тринадцать домов, которые, впрочем, летом, по большей части, бывают пусты. К зиме возвращаются жители с охоты и других промыслов в город, и он оживает. В наше время все народонаселение занято было устройством на реке заколов для лова сельдей, которые подымались к верховьям Колымы. Рыбная ловля ныне гораздо менее прежнего изобильна, так что жители Средне-Колымска должны значительно уменьшить число своих собак и заводить лошадей. Такая перемена сопряжена с большими затруднениями, потому что лето здесь часто бывает слишком кратко для сбора достаточных запасов сена.

Стужа усиливалась. На последнем переходе от Сарадаха термометр при ясном небе и совершенном безветрии показывал от 18° до 29° холода. Мне присоветовали снабдиться полным зимним гардеробом и в короткое время доставили все нужное.

Здешняя зимняя одежда состоит из широкой куртки на песцовом меху и также нагрудника и широких шароваров из заячьих шкур, что надевал я на мое обык­новенное форменное платье. На ноги, кроме двух пар носков из оленьей мягкой шкуры, надеваются такие же высокие сапоги, торбасы, а сверх того, как мы ехали верхом, особые меховые наколенники. Наконец надевают широкую кухлянку, род мешка с отверстием для головы, с рукавами и капюшоном. Она делается из двойных оленьих шкур, обращенных одна шерстью наружу, а другая внутрь, и подпоясы­вается широким кушаком. Лицо также закутывается лоскутками мехов, как то: налобником, наносником, нагубником, набородником и наушником, а на голову надевается огромная шапка из лисьего меха. Сперва такая одежда была мне не­стерпима и тягостна — я насилу взлезал на лошадь и не без труда пролезал сквозь узкие двери якутских юрт, но впоследствии, особенно при 30° мороза и резком северном ветре, наряд мой казался мне превосходным и удобным.

27-го октября поехали мы на лошадях из Средне-Колымска далее по левому берегу реки, встречая довольно часто якутские селения. В 320-ти верстах лежит русская деревня Омолонская на реке того же имени, отсюда начинается езда на со­баках. Здесь исчезают высокоствольные леса и луга, вместо них по низменностям стелется изогнутый кустарник.

На легких нартах пролетели мы в два дня 120 верст и 2-го ноября, при 32° мороза, прибыли в Нижне-Колымск.

Таким образом, проехав всего 11 тысяч верст в 224 дня, достигли мы первой цели нашего путешествия — бедной рыбацкой деревни, которая на три года сде­лалась нашим главным местопребыванием.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

Общие замечания о низовой части Колымы и жителях ее. — Река Колыма. — Климат. — Жители. — Селения. — Берега. — Одеяние. — Образ жизни. — Голод. — Рыбные промыслы. — Сбережение рыбы впрок. — Охота за оленями. — Пушные звери и ловля их. — Собаки — необходимый рабочий скот.

Прежде нежели приступлю к опи­санию наших занятий и пребывания в Нижне-Колымске, почитаю приличным изложить несколько общих замечаний о так называемой низовой части Колымы и жителях ее, чтобы впоследствии менее прерывать рассказ мой подобными местными и этнографическими описаниями.

Река Колыма начинается под 61,5° северной широты и 146° восточной долготы (от Гринвича), в горах, известных под названием Станового хребта, из которых течет также река Омекон, или Индигирка. Колыма простирается на 1500 верст по направлению восточной отрасли тех гор к NNO, и впадает наконец под 69°40' северной широты в Ледовитое море. На первых восьмистах верстах от источ­ника стремление чрезвычайно быстро, но потом, при возрастающей ширине, мало-помалу становится умереннее. Правый берег вообще утесист и состоит из скал, исключая пространство между устьями впадающих в Колыму рек Омолона и Анюя, где встречными течениями примыло к горам земляную низменность. Крутые берега возвышаются почти везде отвесно из воды; нередко также висят они довольно далеко над руслом и состоят из речных пород сланца*. В этих ши­ферных утесах между слоями показываются жилы отверделой красной глины и зеленого каменного шифера, например, у мыса Кресты; далее находятся также большие полосы чистейшего черного аспида без всякой примеси, как то заметно у мыса Аспидного; наконец близ Камня Кандакова находятся в аспиде известко­вые шары, заключающие внутри кристаллы аметистов и халцедонов в виде так называемых щеток. Из утесов высовываются также большие горные кристаллы. Окаменелостей, как кажется, на Колыме нет. Несмотря на каменистое свойство берега, прозябение** здесь довольно изобильно: мы видели цветущим красивый кипрей широколистный (epilobium latifolium). Здесь растет также во множестве трава кровохлебка (sanguis-orba), корень которой туземцы собирают для упо­требления в пищу.

Левый берег реки отложе, к Средне-Колымску видны еще довольно высоко лежащие луга, но чем более приближаешься к морю, тем низменнее и отложе

* Гранит начинается у Баранова Камня и к стороне Шелагского Носа; первые признаки его нашел я у Медвежьего мыса.

** Прозябение — развитие растительности, пророст семени. (Прим. ред.)

/М

становится берег и окрестность: наконец, вся страна представляет обширную тундру или степь, простирающуюся к реке Алазее и до самого моря.

Кроме двух рек Анюев (Большого и Малого) и Омолона, впадает в Колыму еще много небольших речек и ручьев: те из них, которые вытекают из гор и утесов, называются вообще каменными протоками, а проистекающие из озер означаются названием виски. Между последними важнейшие суть: Керетовая, Черноусова, Походская и Малая Чукочья; из первых стоит упомянуть о Пантелеевой и Фи­липповой.

Несколько верст выше устья Омолона Колыма образует рукав, который пересекает в ONO направлении западную тундру и на 100 верст далее книзу, соединяясь опять с главной рекой, представляет низменный, довольно боло­тистый остров, на южном берегу коего, в трех верстах к западу от поворота Колымы, лежит острог Нижне-Колымский: продолжая течение около ста верст в восточном направлении, река делает здесь внезапный поворот к северу. Со­рок верст далее вниз разделяется она опять на два рукава, образующие остров Мерхоянов*, самая большая ширина которого составляет девять с половиной верст. Он простирается к северу до самого моря и перерезается, особенно поблизости моря, множеством протоков. Восточный из этих двух рукавов называется Каменная Колыма и имеет ширины шесть верст; западный рукав, получивший название Походской или Средней Колымы, не шире четырех верст. Наконец, есть еще, 24 версты далее к северу, третий не очень широкий рукав — Чукотский, на NW. Эти три рукава образуют исток Колымы в Ледо­витое море шириной около ста верст. Средняя и Каменная Колымы имеют значительную и для мореходных судов всякого рода достаточную глубину; не­смотря на то плавание там затруднительно и сопряжено с опасностью, потому что от быстроты течения, особенно при вскрытии льда, образуется ежегодно множество песчаных мелей, которые беспрестанно меняют свое по;южение и таким образом делают фарватер непостоянным.

’ Современное название — Мархояновский. (Прим. ред.)

Кроме вышеупомянутых двух больших островов, лежит также на реке и в ру­кавах ее множество малых низменных островков, которые, подобно песчаным отмелям, мало-помалу образовались наносной землей и укрепились.

Суровость здешнего климата должно приписать сколько возвышенной широте ее, столько, и может быть еще более, неблагоприятному физическому положению страны. К западу простирается необозримая, безлесная тундра, а к северу вечным льдом покрытое море, отчего холодные северо>западные ветры, почти постоянно здесь господствующие, беспрепятственно могут действовать со всей жестокостью. Не только зимой, но и среди лета наносят они сильные метели. Сему открытому местоположению приписать должно, что средняя температура целого года со­ставляет не менее 8° ниже точки замерзания по Реомюру (14^е Фаренгейта).

У Нижне-Колымска река становится в первых числах сентября; ближе к устью, именно в Чукотском протоке, имеющем течение слабее, переходят часто уже 20- го августа навьюченные лошади по льду: вскрывается река в начале июня. В про­должение трех месяцев, которые здесь называют летом, солнце не заходит 52 дня (в Нижне-Колымске с 15-го мая по 6-е июля): однако оттого мало пользы, ибо оно стоит так низко, что только светит, но почти совсем не нагревает воздуха. При этом видимом сближении с землей лучи теряют почти всю свою яркость; самое солнце представляется в эллиптической фигуре, и на тусклый свет его можно смотреть простыми глазами.

Хотя, как сказано, в продолжение всего летнего периода солнце не заходит, однако обыкновенный порядок дневного времени заметен. Когда холодное солнце понижается на горизонте, наступает вечер и ночь, и природа покоится, а когда, часа через два оно опять несколько возвысится, то все пробуждается: птички приветствуют новый день веселым щебетаньем; свернувшийся желтый цветок осмеливается открыть свою чашечку, и все, кажется, спешит насладиться хоть немного благодетельным влиянием слабых солнечных лучей. То же происходит и с временами года; как под поворотными кругами сменяются между собой только весна и лето, так и здесь существуют лишь лето и зима, вопреки мнению туземцев, которые утвердительно говорят о весне и осени. Первую половину полагают они около того времени, когда солнечные лучи начинают быть заметны в полдень, что случается обыкновенно в половине марта; но и тогда часто бывает ночью 30° мо-

роза. Осень считают они с того времени, когда замерзнут реки, именно с первых чисел сентября и до ноября; тогда бывает нередко 35° мороза. Лето начинается в последних числах мая; низкая ива распускает маленькие листочки, а лежащие к югу отлогости берега покрываются бледной зеленью. В июне случается в пол­день до 18° тепла; показываются цветки и расцветают ягодные кусты: но если поднимется морской ветер и от него сделается воздух суровым, скудная зелень желтеет, и цветки пропадают.

В июле воздух становится гораздо чище и приятнее, но природа как будто хочет произвести в здешних жителях отвращение от прелестей лета и заста­вить их желать возврата зимы: в первых числах месяца появляются миллионы комаров, помрачающие воздух густыми облаками, и единственное убежище от них — в едком смраде дымокуров*, который отгоняет несносных мучителей. Но как все в природе имеет благодетельную цель, то и насекомые эти оказыва­ют жителям самую существенную услугу, заставляя оленей выходить из лесов на приморскую тундру, открытую холодным ветрам. Они бегут огромными стадами, состоящими из нескольких сот и даже тысяч; тогда охотники под­стерегают их, особенно при переправах через реки и озера, и с малым трудом убивают великое множество. Другую не менее существенную, но совершенно противоположную пользу доставляют рои комаров пасущимся в табунах без присмотра лошадям, которые на бесконечной тундре легко могли бы заблудить­ся, если бы природный инстинкт не научил их держаться всегда поблизости дымокуров, где находят они защиту от крылатых врагов своих. Всегда пасутся они в густом дыму около тлеющих куч, а когда не станет травы в одном месте, кучи переносятся далее. Обыкновенно отгораживают дымокуры шестами, чтобы скот не мог приближаться к огню.

В продолжение лета и здесь бывает гром, который слышен в горах, а над снеж­ной и ледяной равниной издает только слабый гул и не производит никакого действия.

Настоящая зима продолжается целые девять месяцев; в октябре холод несколько умеряется густыми туманами и испарениями от замерзающего моря, но с ноября наступают большие морозы, которые в январе доходят до 43°. Тогда захватывает дыхание. Дикий олень, житель полярных стран, за­бирается в глушь лесов и стоит там неподвижно, как бездыханный — даже снег испаряется! Вместо почти двухмесячного дня начинается с 22-го ноября 38-суточная ночь, которая, однако, от сильной рефракции и снежного света, а равно и от частых северных сияний, бывает довольно сносна. Декабря 28-го показывается под горизонтом бледная утренняя заря, которая и в полдень не в состоянии помрачить звезд. С возвращением солнца холод становится чувствительнее, и бывающие в феврале и марте утренние морозы отличаются особенной пронзительностью. Совершенно ясные дни зимой бывают здесь не часто, ибо дующие с моря ветры наносят пары и мглу, которые иногда так густы, что совсем закрывают звезды. Такую мглу называют здесь мороком. Всего более ясных дней в сентябре.

Замечательное здесь явление природы есть известный под именем теплового ветра OSO или, правильнее SOtS ветер, который иногда при ясном небе начинает дуть внезапно и среди жесточайшей зимы в короткое время переменяет

' Дымокуры суть огромные кучи мха и сырых дров; от горения их происходит густой дым, который отгоняет комаров. Кучи эти раскладывают не только на лугах для скота, но также и около селений, а потому все время, пока есть комары, жители проводят в беспрестанных облаках едкого дыма.

температуру из 35° мороза на ролтора градуса тепла, так что льдины, заменяющие здесь стекла в окнах, тают. В долинах Анюйских теплый ветер дует часто, а к западу от Чукотского мыса (к W от устья Колымы) чудесное действие его прекращается. Ветер этот продолжается обыкновенно не более суток.

Хотя по всему вышесказанному здешний климат можно почитать самым суровым и неблагоприятным, но должно согласиться, что вообще он не вреден для здоровья. Здесь не бывает ни цинготной, ни других опасных прилипчивых болезней*, простудная лихорадка и особенно глазная боль случаются обыкновенно только в октябре, в продолжение густых туманов, и в декабре, когда наступают сильные морозы. Оказывающееся тогда воспаление глаз отчасти следствие от­ражения света на необозримых снежных равнинах, бывающего с появлением солнца над горизонтом столь сильным, что надобно завешивать глаза, чтобы не ослепнуть. Так называемое «поветрие», которое часто оказывается между оби­тателями западнее лежащей страны, бывает здесь, на северной Колыме, гораздо

* Любострастная болезнь, к сожалению, в Северо-Восточной Сибири и, особенно, по берегам обоих Анюев, производящая весьма гибельные опустошения, хотя и есть след­ствие не столько климата, сколько совершенного недостатка врачебных пособий, тем не менее свирепствует в высшей степени и делается смертельною.

реже и не так опасно. Распространившееся в 1821 году по всей северной Сибири между собаками поветрие появилось в Колымске почти годом позже, нежели у западных рек и вдоль берегов чукотских. Замечательна еще случающаяся здесь, как и вообще в северной Сибири, странная болезнь, называемая миряк, которая, по мнению жителей, происходит оттого, что дух одной, хотя давно умершей, но все еще страшной чародейки, Аграфены Жиганской, вселяется в больных и вся- чески их мучит. Мне кажется, миряк есть не что иное, как истерика в сильнейшей степени, ибо этот болезнью страждет по большей части женский пол*.

Скудная растительность соответствует печальному климату. Особенно в этом отношении бедна окрестность Нижне-Колымска. Низкое болото, на поверхности которого тонкий, никогда совершенно не растаивающий слой растительной зем­ли из перегнившей травы и листьев с примесью частиц льда едва может питать какое-нибудь уродливое лиственничное деревцо — корни его, не допускаемые вечным льдом в глубину земли, большей частью лежат обнаженными на по­верхности. У береговых отлогостей к югу растет изредка мелколистный ивняк, а на равнинах возвышается жесткая трава, которая вблизи моря доставляет скоту несколько питательнее корм, потому что при случающихся ежегодно наводнениях проникается соленой водой. Чем более приближаешься к морю, тем реже видишь малорослые деревья и кустарники, которые, наконец, у левого берега Колымы, около 35-ти верст севернее Нижне-Колымска, вовсе исчезают. На правом берегу лес простирается, однако, немного далее к северу. Вообще этот берег по сухой и глинистой почве благоприятнее для прозябаний, которые растут здесь силь­нее и в большем разнообразии, нежели по ту сторону на мертвой, льдистой и болотной почве. На равнинах, покрытых хорошей травой, попадаются тимьян

* Доктор Кибер имел случай делать замечательные опыты как над миряком, гак и над другой, свирепствующей в Сибири ужасной болезнью, которую он принял за Elephantiasis.

и в особенности полынь, также цветет шиповник. Чета влюблен­ных находит сентиментальную незабудку на берегах ручейков.

Мелкая смородина, голубица, брус­ника, морошка, княженика и шикша цветут здесь, а в благоприятное лето дают и ягоды. Но об огородных овощах нельзя и думать: никто не решается раз­водить их, ибо наверное можно предпола­гать, что здесь ничто подобное не примется.

В Средне-Колымске, лежащем 2° южнее, видел я, однако, редьку, а также и капусту без вилков.

В Анюйских долинах, защищаемых горами от холодных ветров, растут береза, осина, тополь, ива и кедровник.

Когда придешь сюда с мерзлой, покрытой мхом тундры, то вообразишь себя переселившимся в Италию. Но и тут еще кажется, что снег тает только для того, чтобы под тонким слоем земли образовать новый лед*, на который не могут иметь влияние слабые лучи солнца.

Со скудостью или, лучше сказать, ничтожеством прозябаемой природы пред­ставляется в замечательной противоположности богатство животного царства. Олени в бесчисленных стадах, лоси (сохатые), черные и бурые медведи, лисицы, соболи и белки наполняют нагорные леса; песцы и волки рыщут по низменно­стям; огромные стада лебедей, гусей и уток, прилетая весной, ищут уединенного места, безопасного от преследования охотников, чтобы вылинять там и вывести детей орлы, филины и чайки преследуют свою добычу у берегов морских; белые куропатки стадами бегают около кустарников, и маленькие кулики заботливо пересеменгивают по болотистым берегам. Вблизи жилищ хозяйничают миро­любивые вороны, и когда светит весеннее солнце, слышно иногда пение веселого зяблика, а осенью чириканье маленьких ремезов**.

Но при всей такой разнообразной деятельности один взгляд на ужасную пустыню невольно вселяет мысль: здесь граница обитаемого света! Присутствие животных отнести должно к вечному закону природы: единственно по ин­стинкту сделались они обитателями ледяной пустыни. Но как очутился здесь человек? Что могло завлечь его сюда, в могилу природы? Говорю не о малом числе русских, которые в надежде на значительную прибыль решились прийти

* Я не имел возможности удостовериться, как глубоко от поверхности земля замерзает или смешивается со льдом. На расстоянии полуверсты от моря, в яме, которую нарочно ве­лел я рыть, выступила вода, едва только мы достигли горизонта моря; то же самое случалось и поблизости больших озер. В Нижне-Колымске, на глубине четырех с половиной сажен, находил я мерзлую землю. На возвышенностях встречались часто расселины и провалы, где на четырех саженях и глубже нижний слой земли содержал в себе более льда, чем верхний. В Якутске на дне ямы, выкопанной в 45 сажен глубины в надежде найти воду и иметь колодец, температура земли была еще 1° ниже точки замерзания по Реомюру.

** По наблюдениям доктора Кибера, зимуют здесь только белая куропатка (fefrao lugopus), обыкновенная ворона (corvus cornix) и белый филин (sityx nivalis), большая хищная птица. В начале апреля показываются: подорожник, пуночка (embberyza nivalis), трясогузка (motacilla calliope), потом морской петушок (trirtga pignex), пигалица (tringa vaneiku барашек (scoiopax gailinago) и зуек чернозобый (craradrius hialisula); наконец, в мае лебеди, четыре породы гусей и одиннадцать пород уток.

сюда на несколько времени, но о тех народах, которые без такого побуждения здесь поселились.

Кочевые народы умеренного климата переходят из одной плодоносной страны в другую и постепенно, через многие поколения, удаляются столь далеко от своей родины, что делаются для нее чуждыми, предпочитая ей новую отчизну. Но здесь, куда ничто не заманивает надеждой на будущее, где одни лишь бесконечные, снегом и льдом покрытые пустыни ограничивают мрачный горизонт» где под твердым покровом вечной зимы погребенная природа не может почти ничего предоставить человеку, и где жизнь есть лишь горестное боренье со всеми ужа­сами холода и голода, с недостатком первых, самых обыкновенных потребностей и наслаждений, — что могло побудить человека оставить свое прежнее, вероятно, приятнейшее жилище и поселиться в этой ужасной могиле природы, которая заключает в себе только кости уже давно несуществующих (первобытных) живот­ных? Напрасно будем мы искать разрешения нашему вопросу; никакой памятник, никакое предание не говорит о том, что было прежде. Даже из недавней еще эпохи покорения Сибири русскими неизвестно ничего достоверного о тогдашних оби­тателях здешней страны. Одно лишь темное предание сохранилось в народе, что «на берегах Колымы было прежде огней у омоков более, нежели звезд на ясном небе». Действительно, видны еще в иных местах остатки укреплений из толстых бревен и следы огромных могильных курганов (в особенности у реки Индигирки);

то и другое принадлежало, как полагают, сильному и многочисленному поколению омоков, которое ныне вовсе исчезло.

Судя по несвязным ответам некоторых стариков, кажется, что омоки не были кочующим народом и имели постоянную оседлость по берегам верховья реки, питаясь звероловством и рыбным промыслом. Другое многочисленное поколе­ние, называемое чукоч, кочевало с огромными стадами оленей на необозримой тундре, через которую протекает Колыма на север к морю, отчего и доселе суще­ствуют в этой стране названия речек, каковы Малая и Большая Чукочья. Омоки сделались, вероятно, жертвой войн и болезней, а чукоч, или чукчи, переселились частью еще далее к северу, где ныне обитают, частью смешались с другими по­колениями, которые также имеют здесь пребывание или заходят сюда временно и составляют нынешнее скудное население здешней страны.

Во всем Колымском округе состоит жителей, русских крестьян, мещан и ка­заков 325, якутов 1034, юкагиров и других поколений 1139, вообще 2498 человек мужского пола, из которых 2173 обложены ясаком. Они платят ясака или податей 803 лисицы и 28 соболей, которые по средним ценам можно положить в 6704 руб. и сверх того деньгами 10847 руб., так что на каждую душу мужского пола яку­тов и других поколений, в сложности, падает около 8 руб. 8 коп. Большая часть крестьян и мещан происходят от ссыльных, а казаки суть потомки тех, которые по разорении Анадырского острога чукчами переселились сюда. До 1812 года ка­заки считались в действительной службе и получали от правительства провиант, который, однако, обязаны были сами перевозить на судах с верховья Колымы. При свойственной здешнему народу беззаботливости о будущем, обнадеженные несколькими сряду весьма прибыльными годами для звериных и рыбных промыс­лов, казаки оставили эту, несколько трудную для них перевозку, так что, наконец, к 1812 году правительство вовсе прекратило снабжение их провиантом. Ныне,

когда несколько уже лет рыбные и звериные промыслы скудны и господствует всеобщий в здешнем крае недостаток, казаки должны очень раскаиваться, что собственной беспечностью лишили себя подпоры правительства. Исключая шести человек, которые оставлены в действительной службе для содержания караула и исполнения всяких приказаний, прочие казаки составляют особую станицу под непосредственной командой сотника, подчиненного частному исправнику в Средне-Колымске. Казаки не платят никаких податей, но вместо того обязаны по первому востребованию являться на службу, имея при себе сабли и ружья. Главнейшую их службу составляет поход к крепости Островной, куда отправля­ются ежегодно от 25-ти до 30-ти человек для соблюдения порядка на Чукотской ярмарке и для защиты в нужном случае русских и других промышленников против чукчей.

Хотя обитающие здесь собственно русские через смешение с юкагирами и анюйскими якутами заимствовали от них многое в одежде, образе жизни и даже в чертах лица, но все еще отличаются весьма заметно крепким своим сложением. Они вообще ростом выше, телом белее и у многих светло-русые волосы, чего не встречал я у природных жителей. Русские женщины, несмотря на трудные работы, выполняемые ими, и неопрятность, в какой живут, с чертами лица при­ятнее и правильнее, нежели у настоящих юкагирок, тунгусок и якуток, и многие из них могут почитаться красавицами. Они не чужды супружеской нежности, и приятно видеть радость жены или матери при возвращении отца семейства или сына с опасного промысла или из дальней поездки. После первых привет­ствий и благодарственной молитвы выставляется на стол все, что есть лучшего в запасе, и потом возвратившийся должен рассказать, какие преодолел он труды, каких избежал опасностей и т. д. С искренним участием все семейство слушает рассказчика, который старается скрыть малейшее обстоятельство, могущее дать невыгодное понятие об его твердости духа, решительности или смышлености, зная, что в противном случае он потеряет доброе о себе мнение.

Многие из женщин одарены способностью слагать песни, заключающие в себе большей частью жалобы на разлуку с любезными. В таких песнях замечательно воспоминание о прошедшем времени; главные роли в них играют голубок, со­ловей, цветы и многие другие предметы, которых не найдете и за тысячу верст отсюда и о которых певица знает только по слухам. Вот два образца:

1

Напишу ли я письмо, не пером, не чернилом,

Напишу письмо горючей слезой;

Отошлю я письмо с сизокрыленьким голубком.

Полети ты, сизокрыленький, во славный город во Якутск,

Оброни ты письмо под косящетое под окошечко, и пр.

2

Ты скажи, соловьюшко,

Ты скажи мне, черноперенькой,

Где морских ты повстречал?

Повстречал я их на долгих на плесах,

На морских на белых торосах,

И чистой остров увидали тут они.

Полети ты, соловьинько, во сине море И скажи моему ты милому,

Что подруженька его горько плачет, и пр.

Мужчины из здешних русских поют также довольно приятно; песни их назы­ваются андылыцинами. В продолжение длинной зимней ночи соседи собираются в кружок, поют, пляшут и забавляются разными играми. Одним словом, между здешними русскими видны еще некоторая веселость и наслаждение жизнью, чего, к сожалению, незаметно у природных жителей, исключая тех, которые обращались в обществе русских, но и те не умеют вполне изъявлять своей веселости. Однако такое и многие другие, свойственные русскому характеру преимущества ценятся ими, и когда они хотят описать искусного, проворного и счастливого промышлен­ника, то говорят — «он настоящий русский».

Дети здешних русских, несмотря на суровый климат, рано взрослеют, и мальчики показы­вают особенное остроумие и переимчивость.

В отношении жилищ русские мало отлича­ются от природных жителей. Растущие здесь лиственные деревья очень тонки, и потому для постройки хижин нужно ловить лес, на­носимый с моря при весеннем разливе рек.

Часто проходит несколько лет пока наберется нужное количество бревен. Стены возводятся по обычному образцу русских изб; промежутки между бревен затыкаются мхом и замазывают­ся глиной, а нижняя часть строения снаружи, до окон, заваливается землей для предохране­ния от холода. Хижина имеет обыкновенно от двух до трех сажен в квадрате и полторы сажени вышины. На плоскую крышу насыпается зем­ля. Внутреннее убранство бывает следующее: в углу стоит якутский чувал, род камина, сплетенного из ивовых прутьев и обмазанного внутри и снаружи глиной. Трубу заменяет сделанное в крыше отверстие. С некоторого времени стали, однако, устраивать настоящие русские печи из битой глины и проводить трубы сквозь кровлю. Смотря по пространству хижины и потребности хозяина, ставятся одна или две низкие перегородки для отделения спальни; остальная часть хижины заключает в себе кухню, рабочую и гостиную, обставленную довольно широкими скамьями, которые покрываются оленьими кожами. По стенам развешивают разную домашнюю утварь, ружья, стрелы, луки и т. п. Два окна в квадратный фут, а иногда и менее, кое-как освещали бы хижину, если бы в них вставлены были стекла, но заменяющие их летом рыбьи пузыри (обыкновенно из налима), а зимой льдины в шесть дюймов толщины едва только пропускают дневной свет. С одной стороны дома пристраиваются сени, к которым примыкает амбар, сложенный из тонких бревен. В сенях обыкновенно делается очаг. Все дома расположены окнами к югу. Как возле дома, так и на крыше устроены бывают вешалки для сушения рыбы, а у амбара стоит конура, где во время жестоких морозов укрываются собаки, при меньшем холоде обыкновенно лежащие перед домом; они привязаны к длинному ремню и зарываются в снег.

Заборов почти нигде нет. Так вообще строятся здесь дома, без всяких правил, по произволу хозяина. До бань жители не большие охотники, и во всем Нижне-Колымске нашли мы одну общественную баню, и та была в самом неисправном состоянии.

Опрятность в жилищах и одежде можно видеть только у богатых, жены которых носят рубахи из бумажной материи и холста. Обыкновенные рубахи (парки) шьются из мягких оленьих шкур, спереди открытые, и надеваются шерстью внутрь; наружная сторона выкрашена ольховой корой в красный цвет и опушена по низу и рукавам тонкими бобровыми ремнями или кожей речной выдры, которая покупается довольно дорого у чукчей. Из оленьей шкуры шьют и нижнее платье. Поверх рубахи надевают камлею, из ровдуги, которая от дыма становится желтой. Камлея закрыта спереди и сзади; к ней пришит капюшон, накидываемый на голову при выходе из двора. Зажиточные люди носят дома китайчатые камлея. На ноги одевают род башмаков (калипчики и аларчики) из темной юфти или черного сафьяна, которые пришиваются к голенищам, сделанным из жесткой оленьей кожи, и вышиваются разноцветными шелками, даже золотом. Два длинных ремня, прикрепленных к каблуку, обхватывают ногу крестообразно. Меховая шапка острая кверху, так широка и высока, что может покрывать лоб и щеки; кроме того, для щегольства и большего тепла надеваются налобники, наушники, наносники и набородники; особенно налобник вышива­ется разноцветными шелками и золотом. При входе в комнату шапка снимается, а налобник остается несколько времени, как будто напоказ.

Во время поездок сверх всего платья накидывается еще кухлянка — широкая, из двойного меха сшитая камлейка с капюшоном; к рукавам приделаны большие рукавицы, у которых под низом разрез, чтобы иногда, в случае надобности, можно было просунуть руку и опять тотчас спрятать ее от холода. Вместо домашних сапог надеваются получулки или носки из кожи молодого оленя (чижи), а сверху тор- басы, или теплые сапоги. В такой одежде можно долго выносить самый сильный мороз. На кушаке висят большой нож, маленькая гамза (медная или оловянная трубка), с коротким, вдоль разрезанным и ремнями связанным чубуком и ко­шель, где лежат огниво и табак, из экономии смешанный с мелко наскобленным лиственным деревом. Здешние русские курят подобно всем северным азиатским народам: вбирают в себя дым и выпускают потом из носа, отчего приходят в бес­памятство, которое бывает иногда так сильно, что они, сидя перед чувалом, без чувств падают в огонь. Впрочем, много рассказывают они о приятностях такого опьяняющего курения и уверяют, что оно весьма согревает в большие морозы.

Одежда женщин отличается от мужской преимущественно тем, что состоит из легчайшей кожи, а у богатых из какой-нибудь бумажной или шелковой матери с отложным воротником из собольих или куньих хвостов; бедные довольствуются оленьими выпоротками. Замужние женщины повязывают обыкновенно голову бумажным или шелковым платком; иногда надевают и колпаки, под которые, по русскому обычаю, подбирают волосы; незамужние заплетают их в длинные косы и, сверх того, когда в наряде, носят повязки на лбу. Праздничное платье очень по­хоже на то, какое лет за 50 носили наши купчихи; чем цветнее и пестрее шелковая материя и чем блестящее и длиннее серьги, тем красивее почитается наряд. Купцы, приезжающие на ярмарки, умеют здесь пользоваться, сбывая на берегах Колымы за дорогую цену такие платья, которые даже в Якутске вышли из моды.

Желая иметь понятие об образе жизни прибрежных колымчан, надобно не­сколько времени прожить с ними: следовать за ними из зимних изб в летние балаганы; плавать с ними в карбасе или в ветке по быстрым рекам; взбираться верхом или пешком на скалы; прокладывать дорогу через густой лес; в жестокие морозы и метель носиться на легкой нарте, запряженной борзыми собаками, по бесконечной тундре, — словом, необходимо ни в чем не отставать от них. Такова была жизнь наша в продолжение почти трехлетнего пребывания здесь; мы жили в их обществе, одевались так же, как и они, питались их вяленой рыбой и разделяли с ними все неудобства здешнего климата при крайнем недостатке

в потребностях всякого рода, что все дает мне возможность представить верное изображение жизни в Нижне-Колымске, а — за исключением немногих местных обстоятельств — она одинакова по всем берегам Колымы.

Начнем с весны. Рыбная ловля, как я уже заметил, важнейшая отрасль здешней промышленности; все существование обитателя зависит от нее. Но мы увидим впоследствии, что Нижне-Колымский острог стоит на самом невыгодном месте для рыбного промысла, и потому жители должны отправляться в другие места за пищей. Лишь только наступает весна, они оставляют жилища и вдоль берегов реки отыскивают место, где с большой поспешностью устраивают балаган и под­готавливают все необходимое для рыбной ловли. Многие из нижнеколымских мещан имеют в окрестностях при устьях речек (виски) маленькие дачи, куда разъезжаются еще в апреле, чтобы все заблаговременно устроить, и в половине мая, когда купцы, возвратившись с ярмарки, бывающей в Островной на Малом Анюе, собираются обратно в Якутск, все местные жители спешат на свои летовья, и в остроге остаются только казацкий сотник с двумя караульными в канцелярии, священник с причтом и несколько голодных семейств, которые не в состоянии следовать на общий промысел.

На Колыме весна самое тяжелое для жителей время года — съестные припасы, заготовленные летом и осенью, все заканчиваются в продолжение зимы; рыба, укрывшаяся от жестокой стужи на дне реки и озер, не показывается еще в воде;

собаки, изнуренные зимней работой и недостатком корма, не могут более служить для того, чтобы пользуясь последним весенним благодеянием природы, так назы­ваемым настом*, гнаться на них за оленями и сохатыми; куропатки, наловленные кой-где силками, доставляют весьма незначительное пособие, — одним словом, угрожает ужаснейший голод. В то время тунгусы и юкагиры толпами переходят с тундры и с Анюя в русские селения на Колыме искать спасения от голодной смерти. Бледные, бессильные бродят они как тени, и бросаются с жадностью на трупы убитых или павших оленей, кости, шкуру, ремни, на все что только мо­жет сколько-нибудь служить к утолению мучительной потребности в пище. Но и здесь видят они мало отрады; и здесь свирепствует голод так, что сами жители вынуждены довольствоваться скудными остатками от заготовленного собакам корма. Многие собаки падают, истощенные голодом. Хотя из казенного запасного магазина можно покупать затхлую ржаную муку и брать даже в долг до осени или зимы, но немногие в состоянии платить по 20 рублей за пуд. Так дорого продается

мука оттого, что провоз ее из дальних мест сопряжен с большим затруднением и нередко продолжается около двух лет. В бытность нашу в Средне-Колымске тамошнему комиссару надлежало сделать смету: какое количество муки нужно для обеспечения народа на все время весеннего голода? Он потребовал о том сведения от казацкого сотника, под особенным надзором которого находятся тунгусы и юкагиры, и получил ответ: «Не могу сказать определенно, но уверяю вас, что многие согласятся лучше умереть с голода, нежели платить по два рубля за каждый день горестной жизни».

Три такие ужасные весны прожил я здесь, и теперь еще с содроганием вспо­минаю плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах.

Когда бедствие достигает высшей степени, спасением бывает обыкновенно прилет из южных стран больших стай лебедей, гусей, уток, куликов и других птиц. Они предвещают конец всеобщему бедствию. Старый и малый, мужчи­ны и женщины, кто только в состоянии держать в руках ружье или лук, — все спешат убивать из пернатых гостей что могут. В расставленные подо льдом сети

* Когда от теплоты весенних лучей солнца тающий на поверхности снег опять замерзает ночью, то образуется тонкая ледяная кора, которая столь тверда, что может поддерживать легкую нарту, запряженную собаками. Она называется настом и способствует преследованию оленей и сохатых, которые, по тяжести своей проламываясь сквозь лед, попадают в руки охот­ника. Прочность наста зависит, от того» более или менее открыто местоположение и твердый или рыхлый под низом снег. Впрочем, наст образуется не каждый год; во все пребывание наше мы не видали его в окрестностях Нижне-Колымска.

уже попадается и рыба. Таким образом ужасное время голода проходит. Но все еще нет изобилия в пище; кажется, будто природа, подобно искусному врачу, с умеренностью подкрепляет истощенных. Наконец в июне вскрывается река, приплывает множество рыбы, и всякий спешит запасаться на будущий год. Но в то время случается иногда новое бедствие: река не в состоянии довольно скоро избавиться от несущихся по ней ужасных громад льда, которые, спираясь в уз­ких местах, образуют род плотин и останавливают течение воды; она выступает из берегов, затопляет луга и селения. Если жители не успеют отогнать лошадей своих на высокое место, то лишаются их невозвратно. Летом 1822 года было при нас наводнение в Нижне-Колымске, распространившееся столь внезапно, что мы едва имели время с некоторыми вещами взобраться на плоские крыши, и должны были просидеть там более недели. Вода быстро неслась между домами; к северу лежащее озеро соединилось с рекой, и весь острог походил на архипелаг малень­ких островов, потому что одни только кровли не были покрыты водой. Жители переезжали друг к другу на карбасах и ветках и» сидя на крышах, закидывали сети и ловили рыбу.

Наводнения бывают в большей или меньшей степени, но ежегодно. Лишь только вода сбежит, начинается ловля неводами*. Весной рыба плывет вниз по те­чению реки; в иных местах ход ее продолжается несколько дней, а в других,

* К востоку от Лены Колыма особенно изобилует рыбой, почему берега ее населены более, нежели берега Яны, Индигирки и Алазеи. Чтобы иметь некоторое понятие о чрезвычайном расходе рыбы, составляющей главнейшую пищу здешних жителей и собак их, надобно знать* что на годовое содержание ста семей, живущих в окрестностях Нижне-Колымска, необходи­мо не менее трех миллионов сельдей. Но как и в хороший год Колыма дает около миллиона сельдей, то остальное количество заменяется другой рыбой, которой нужно, по крайней мере, до 200000 штук. Впрочем, по числу наловленной рыбы нельзя делать верного заключения об изобилии ее в реке, ибо успех промысла много зависит от обстоятельств. За несколько лет до прибытия нашего на Колыму случилось, что в начале обыкновенного осеннего хода муксу­нов устье Омолона замерзло, так что прибрежные жители могли перегородить реку поперек мережами и наловили в три дня 80000 крупных муксунов, чего в обычные годы не доставит промысел целого лета.

как-то: близ Походска и в Чукотском протоке поплавная рыба* ловится целое лето, но только количество ее постепенно уменьшается. Преимуществен­но попадаются стерляди, нельма, муксуны и так называемые чиры. Вся рыба обычно бывает очень тоща, и потому большей частью заготавливают ее для корма собакам в виде юхолы, т. е. распластывают, потрошат и сушат на воздухе. Из вну­тренности вываривают жир, который употребляется в пищу и на освещение изб в зимние ночи.

Свежие морские ветры, приводящие реку в сильное вол­нение, часто препятствуют закидыванию неводов именно в то время, когда ход рыбы бывает обильнее. К тому присо­единяется несовершенство здешних неводов, изготовляемых из конских волос, и то, что жители не умеют или боятся кидать невода посредине реки, где рыба всегда крупнее и в большем количестве. Они ограничиваются ловом в висках и побочных речках Колымы, которая, как выше сказано, весной сильно разливается и нагоняет множество рыбы в маленькие речки и соеди­няющиеся с ними озера, откуда она, когда главная река возвратится в берега свои, идет на прежнее место и ловится мережами или мордами, сплетенными из ивовых прутьев. Этот промысел с большой деятельностью начинается тогда, когда закончится весенний лов неводами, или неводьба, по названию сибиряков. Все жители, или хоть по одному от каждой семьи, перебираются на виски. При лове неводами наблюдается очередь в закидывании их, и добытая каждый раз рыба принадлежит хозяину невода; на висках же делят рыбу в каждый высмотр на равные паи между хозяевами погружаемых мережей.

Последним способом ловится всего более жирных чиров, составляющих лю­бимую пищу жителей, так называемую едомную юколу. Она отличается от выше­упомянутой юхолы выбором лучшей рыбы и большим старанием в приготовлении. Распластав рыбу надвое, вынимают из нее все кости, мелко надрезают мясо, чтобы оно сделалось мягче, и сушат на воздухе. Иногда коптят и в дыму для предохра­нения от порчи**. Верхняя часть мяса обыкновенно срезывается, сушится особо, толчется в деревянной ступке и с небольшой примесью жира сберегается на зиму

* Поплавной в Сибири называют рыбу, которая идет вниз по течению после икромета­ния. (Прим. ред.)

** Лучшая юкояа приготовляется в Походске и Малом Чукочьем, где воздух холоднее и рыба теряет менее жиру. Тамошний отличный род юколы называется хахта. Юкола, так же, как и юхола, продается связками, из которых каждая заключает в себе 60 штук крупной и 100 мелкой рыбы.

в флягах. Таким же образом отделяются потроха, составляющие самые жирные части рыбы, сушатся и употребляются для лакомой начинки пирогов, которые пекутся не из теста, а из толченых мягких частей свежей рыбы.

Когда височный промысел подходит к концу, появляется опять в реке большая морская рыба — нельмы и стерляди, которых ловят неводами и сетями.

В продолжение рыбных промыслов прилетают к морскому берегу лебеди, гуси и утки, линяют здесь, вьют гнезда и высиживают птенцов. Тогда некоторые из промышленников отправляются вынимать яйца из гнезд; настоящая ловля начинается в то время, когда птицы, лишенные перьев, не могут летать. Тут охотники собираются во множестве к гнездам, пугают птиц собаками и за­гоняют в озера, где на ветках бьют их чем попало — из ружей, стрелами, даже палками. Часть добычи коптится, а остальная замораживается и зарывается в снег для употребления зимой. Впрочем, этот промысел с некоторого времени весьма оскудел; лет за 20 охотники приносили домой в иные дни по несколько

тысяч гусей, а ныне при устье Колымы почитают за счастье, если удастся во все лето убить до 1000 гусей, до 5000 уток и сотни две лебедей*, что проис­ходит не от уменьшения птиц, иногда в чрезвычайном множестве рассеянных по горам, тундрам и протокам, но от того, что жители заняты более рыбными промыслами, требующими меньших трудов и приносящими вернейшую при­быль, и не успевают на ловлю птиц.

Кроме рыбы и птицы, добрые хозяева запасаются также оленьим мясом. Для того одни плывут на карабасах по Анюю, к летней плави оленей, а другие отправляются на лошадях в тундру, к большим озерам, загоняют оленей приученными собаками в воду и убивают поколюгой**. Промысел гораздо прибыльнее на Анюе,

* Кажется, что перелетные птицы никогда не вьют гнезд два года сряду в одном месте, но довольно правильно меняют свое пребывание. Звериная ловля подвергается также какой- то правильной перемене; здесь вообще считают, что песцы появляются во множестве только на третий год; соболи и зайцы часто совсем исчезают.

** Большой нож, насаженный на длинную рукоятку.

чем в тундре; ловкий охотник убьет на реке в хороший год до ста оленей, а в тундре достанется каждому охотнику не более двадцати и даже иногда только по шести оленей, но зато они рослее и жирнее*.

Между тем, пока мужчины занимаются рыбными промыслами и охотой, женщины также пользуются коротким летом, собирая на зиму произведения растительного царства. Выше сказано уже, что частью растаявшая почва, особенно на горах, производит ягоды, душистые травы и коренья. Женщины знают их совершенно и набирают столько, сколько позволяет более или менее благоприятное лето. Однако не везде каждый год есть ягоды; в трехлетнее пре­бывание наше на Колыме не нашли мы ни одной ниже острога. Изобильнее растут ягоды, особенно голубица, на восточном берегу Колымы и на отлого­сти Пантелеевской сопки, куда ходят собирать их в половине августа, самое приятное время года для девушек и молодых женщин — они отправляются туда большими обществами и проводят часто целые ночи под открытым небом, поют песни, пляшут и веселятся различным образом. Набранные ягоды обливают водой, замораживают и сохраняют на зиму как любимое ла­комство.

Из растений и кореньев полезны только тимьян и макарша; первый употребля­ется преимущественно для куренья, а иногда и в пищу. Макарша — мучноватый корень, который кладут для приправы в пироги с рыбой и мясом, или подают отдельно, вместо десерта, перед вечерним чаем; его находят в подземных норах полевых мышей, собирающих на зиму большой запас всяких кореньев. У женщин особенный дар отыскивать такие убежища и уносить у бедных животных плоды предусмотрительной их заботливости.

Наступает сентябрь, и большой ход сельдей** с моря заманивает почти всех жителей на тони. Сельдей является такое множество, что в благоприятные годы вытаскивают в одну тоню 3000 и более и в три или четыре дня хорошим нево­дом добывают до 40000. Нередко случается, что, после трехмесячной неудачной ловли другой рыбы бедным жителям угрожает ужаснейший голод, но вдруг по­казываются в реках благодетельные сельди, и целые амбары наполняются ими. До наступления морозов наловленные сельди развешиваются, чтобы вытекла из них вода; оттого они делаются легче в дороге и пригоднее для корма собакам. Сельди, добываемые во время морозов, покрываются льдом, безвкусны и на мо­розе собаки их с трудом раскусывают.

К тому времени, когда идут сельди, возвращаются с Анюя и тундры про­мышленники, отправлявшиеся на ловлю оленей, а вместе с ними возвращается и новая жизнь в страну, которая незадолго перед тем была пуста и безлюдна. С робостью ожидают известия: чего надо надеяться или страшиться для пред­стоящей зимы? Удачный промысел производит всеобщую радость, и долгое время составляет единственный предмет разговоров, причем самые незначительные обстоятельства, каждое движение оленя, ловкость охотника, смышленость со­баки и т. д. рассказываются с такой подробностью, как будто дело идет о разбитии неприятельской армии.

* Этот замечательный промысел обстоятельно описан ниже, в журнале мичмана Матюшкина, который имел случай делать над ним точные наблюдения.

** Надобно заметить, что от Погромного до Нижне-Колымска, на расстоянии трех верст, ход сельдей продолжается три дня. Самые крупные ловятся в Колыме, помельче — в Алазее, а еще мельче — в Индигирке и Яне. Потому, кажется, можно сделать вывод, что они имеют направление от запада на восток.

С наступлением морозов прекращается летний промысел рыбы, и лишь только реки замерзнут, начинается осенний. Сети, сделанные из конских волос, по­гружаются в проруби поперек реки. Тогда ловятся преимущественно муксуны, омули (salmo autumnalis) и нельма (salmo nelma), пригоняемые ветрами с моря, близость коего в особенности благоприятствует сему промыслу. По Каменной Колыме, около Шалаурова зимовья, Кабачкова и Сухарного, и по Средней Колы­ме, у Каменного острова, ловля продолжается с переменным успехом до декабря, когда темнота и сильные морозы заставляют рыбаков прекращать работу и воз­вращаться в селение.

Таким образом, с каждым временем года переменяются занятия колымских жителей, которым недостаток образованности, естественное положение и тяжкий климат не дозволяют думать ни о чем ином, кроме удовлетворения необходимых потребностей жизни. Вся их смышленость, вся деятельность ограничивается тем, чтобы не пропускать благоприятного времени для каждого промысла, и когда иссякнет один источник пропитания, тотчас пользоваться другим, где только он откроется. Как мы видели, за промыслом рыбы в больших реках следует лов­ля в речках; потом идет крупная морская рыба, за ней сельди и, наконец, рыба, которую ловят сетями подо льдом.

Для птиц также есть различные периоды: сначала линяют утки, потом гуси и, наконец, лебеди. Сверх того, разделяются они здесь по времени линянья на два класса: детников и холостьбу. Первыми называются птенцы, которые не оставляют еще своих маток и ловятся или убиваются вместе с ними; вторые уже суть подросшие молодые птицы, которые линяют позже старых и ловятся после них.

Единственно такое благодетельное устройство природы дает жителям способы запасаться на долгую зиму необходимыми потребностями для себя и для полезнейшего домашнего скота — собак, избавляясь от всегдашнего недостатка в пище, потому что при бедности и малочисленности семейств было бы невозможно им успевать во всех промыслах, если бы надлежало их производить в одно и то же время. Но за всем тем приготовление запасов им крайне тягостно, ибо, кроме рыбной ловли и охоты, в чем заключаются почти единственные источники их пропитания, есть еще много других, не менее

нужных занятий. Кто имеет лошадей*, должен накосить для них сена; иным надобно исправить избу или построить новую; поставить в лесу и насторожить пасти** — ловушки для пушных зверей. На последнюю работу отправляются обычно верхом, по мерзлой земле перед первым снегом, и потом, когда вы­падет снег, — на собаках. В то время олени переходят с восточного берега реки на западный, и жители ловят их различным образом: ставят ременные петли в узких местах, где проходит зверь, или устраивают заборы, в которых нарочно оставляют отверстия. Другие ездят партиями на нартах к Барано­вым Камням за сохатыми и дикими баранами» или по свежему снегу с при­ученными собаками ловят лисиц, соболей и белок. Последний род промысла

* Почти у каждого исправного хозяина есть одна» две и даже более лошадей, которые не употребляются зимой, а ходят на свободе и вырывают копытами из-под снега не совсем еще поблекшую траву и корни.

** Пасть устраивается из бревна, положенного наклонно, и находящегося под ним про­долговатого ящика, в который кладут приманку. Лишь только зверь дотронется до приманки, бревно падает на него и задерживает его в ящике до тех пор, пока придет промышленник. Места, где расставлены ловушки, называются пастниками, а насторожить пасть — значит положить наживу или приманку и вообще изготовить пасть для поимки зверя. Русские, живущие в Нижне-Кольшске и в окрестностях его, имеют более 7500 подобных пастей как по берегу реки, так и на восточной и западной тундрах. По восточному берегу Колымы, в до­линах рек Филипповой, Пантелеевой и других каменных речек, ловятся лисицы и соболи, а по западной тундре — песцы. Росомахи редко попадаются; они так сильны, что ломают пасти. Заботливый промышленник объезжает свои пасти зимой раз десять, но другие гораздо реже, отчего, может быть, половина добычи пропадает. При каждом высмотре считают по одному зверю на десять пастей. Весьма вредное влияние на размножение зверей, особенно песцов, производит принятый между юкагирами, тунгусами и вообще в Сибири обычай вырывать норников еще слепыми.

принадлежит в особенности анюйским и омолонским юкагирам и средне- или верхнеколымским якутам, живущим в горах и лесах.

В тундре, по морскому берегу, ставят длинными рядами пасти для песцов, которые хотя гораздо дешевле прочих пушных зверей, зато ловятся в большем количестве. Выше упомянуто уже, что через каждые три года бывает в тундре множество песцов, но, по изобилию там мышей, они питаются ими и не идут в пасть за приманкой, которая состоит из маленького живого зверька да куска мяса, напитанного ядом. Настораживание пасти требует особенной сметливости, и некоторые из жителей славятся искусством обманывать зверей. В наше время казацкий сотник Солдатов почитался первым промышленником мелкой пакасти*, особенно лисиц. Честь его страдала, если не удавалось ему обмануть лисицы или окормить ее ядом. Еще в большем почете здесь промышленник, который не боится ни сохатого, ни медведя. Изобретательность в случае битвы и мужество, с ка­ким преодолевается противник, заслуживают общее внимание. Вот некоторые, примеры: отец с сыном отправились верхом на лисью охоту; не имея удачи, они были бы вынуждены возвратиться с пустыми руками, если бы случайно не на­брели на медведя, лежащего, в берлоге. Хотя у них не было оружия, необходимого для борьбы с таким зверем, но они решились сделать нападение. Отец прижался спиной к одному выходу берлоги и закрыл его совершенно своими широкими плечами, а сын, вооруженный только поколюгой, начал колоть медведя через другое отверстие. Медведь, чувствуя боль, напрасно искал спасения в противо­положной стороне: ни когтями, ни зубами не мог он прохватить толстой, гладко натянутой шубы широкоплечего якута, который защищал свой пост до тех пор,

* Пакастью называют здесь вообще всех зверей, промышляемых в ловушки наживами. Под именем зверя понимается один сохатый (сибирский лось), а иногда из уважения к серди­тому медведю величают и его черным зверем.

пока наконец удалось сыну заколоть зверя. Нередко, однако, за подобную само­надеянность дорого платит промышленник. Одному юкагиру, плывшему по реке и имевшему при себе только поколюгу, случилось увидеть на берегу большого черного медведя, который был занят выкапыванием кореньев или мышьих гнезд, так что промышленник надеялся подкрасться к нему незаметно и воткнуть в него свой нож. Действительно, ему удалось подойти близко к медведю и обхватить левой рукой заднюю его ногу; но прежде нежели он мог воспользоваться своим ножом, зверь, испугавшись неожиданного нападения, пустился бежать на гору и поволок за собой несчастного юкагира по кочкам и пням, так что он, измученный и разбитый, должен был наконец оставить неугомонного пленника. Подобной участи подвергся один русский, который плыл через Колыму на карбасе и уви­дел сохатого посередине реки. Рассчитывая, что карбас не подымет огромного

зверя, если бы и удалось заколоть его в воде, промышленник вздумал накинуть его веревкой, привязать за рога к лодке и прибуксировать к берегу. Хитрец уже радовался своей счастливой выдумке и верной добыче, но сохатый, достав ногами дно реки, вдруг помчал привязанный к рогам его карбас на берег, в лес, вместе с промышленником, который, забыв и лакомое жаркое и славу победы, почитал себя счастливым, когда успел выкарабкаться из беспокойного своего экипажа.

Между всеми домашними животными здешнего края во всяком отношении первое место занимает собака — животное, как будто самой природой предна­значенное быть другом человека, охранять его, следовать за ним на охоту, могущее, подобно ему, переносить всякий климат, питающееся на островах Южного моря бананами и травами, а на Ледовитом море рыбой и везде приносящее пользу, — приучается здесь к тому, что в других странах вовсе ему несвойственно.

Крайность заставила обитателей севера употреблять собаку — по-видимому, в сравнении с другими животными, творение слабое — вместо рабочего скота. Все народы, живущие по берегам Ледовитого моря, от Оби до Берингова проли­ва, в Гренландии, в Камчатке, запрягают зимой собак в сани, совершают на них дальние путешествия и перевозят значительные тяжести.

Здешние собаки весьма похожи на волка — морда у них длинная, острая, уши острые, стоячие, хвост длинный и мохнатый; у иных шерсть гладкая, у других мохнатая, черная, белая, рыжая, пегая и т. д. Величина их также различна, однако хорошая нартенная собака должна быть не ниже аршина двух вершков и не короче аршина пяти вершков. Лай их походит более на волчий вой. Круглый год прово­дят они на открытом воздухе: летом вырывают себе ямы в земле для прохлады или целый день лежат в воде, избавляясь от комаров, а зимой ищут убежища под снегом и, свернувшись в глубоких снеговых ямках, прикрывают морду своим мохнатым хвостом. Каждый хозяин держит у себя, кроме назначенных в упряжку собак, только одного кобеля и одну или двух сук для приплода. Из щенят вскармливают большей частью кобелей, а сук почти всех бросают в воду. Выкармливание и обучение собак для езды составляют главнейшее занятие речного жителя. Щенята, родившиеся зимой, приучаются следующей осенью к упряжке, но не ранее третьего года употребляются в дальние поездки. Самых проворных и смышленых собак впрягают впереди. Скорый и правильный бег всего цуга, состоящего обыкновенно из 12-ти собак, а иногда и самая безопас­ность ездока зависят от проворства и послушания передовых собак. Потому необходимо приучить их слушаться одного слова хозяина и не бросаться на зве­риный след, что составляет самую трудную часть в обучении собак и очень редко удается. Обыкновенно вся упряжка с визгом бросается на след зверя, и никакая сила, кроме естественного препятствия, не в состоянии удержать ее. В таких обстоятельствах особенно важно иметь хорошую передовую собаку. Несколько раз имели мы случай удивляться искусству и обдуманной, так сказать, хитрости, с какими передовая мало-помалу отвлекала прочих собак от звериного следа или, если ей не удавалось, с лаем бросалась в противоположную сторону, как

будто увидев там крупного зверя. В разъездах по обширным тундрам, в темные туманные ночи или сильные метели, когда путешественник ни зги не видя перед собой, тщетно ищет поварни и находится в ежеминутной опасности замерзнуть или быть занесенным снегом, обученная передовая собака нередко спасает его от гибели. Можно быть уверенным, что среди необозримой, снегом занесенной пустыни собака всегда найдет поварню, в которой хоть однажды бывала, и тогда путешественнику остается только лопаткой (необходимой принадлежностью зимних поездок) отрыть себе вход в найденный таким образом ночлег.

Летом собаки также полезны и обыкновенно используются для тяги лодок против течения. Замечательно, как при этой работе, если на дороге встретится какое-нибудь препятствие или переменится бичевник, собаки по одному слову хозяина переплывают на другой берег и становятся снова в порядок. Даже по сухому пути они перетаскивают иногда, за неимением лошадей, лодки (вет­ки), при птичьей ловле употребляемые. Словом, для оседлых жителей здешних стран собаки так же полезны и необходимы, как олени для кочующих*. Вот доказательство их необходимости: в 1821 году сильное поветрие истребило большую часть собак на берегах Индигирки, так что у одного юкагирского семейства из 20-ти собак осталось только два щенка, и те слепые, которые также должны бы погибнуть, если бы хозяйка юрты не решилась вскормить их своей грудью, наравне с собственным ребенком. Таким образом два щен­ка сделались впоследствии родоначальниками многочисленного поколения. В 1822 году большая часть колымских жителей потеряли от поветрия своих собак и были тем приведены в самое бедственное положение. Они вынуждены были таскать на себе дрова, а также собранную в разных местах добычу рыбной ловли. Работа была затруднительна и медленна, так что время, удобное для птичьей и звериной ловли, было пропущено. Всеобщий ужасный голод стал от того следствием недостатка собак, которых, по краткости лета и недостатке травяного корма, заменить лошадьми невозможно.

Получив понятие о внешней жизни и действиях северного сибиряка, по­следуем за ним в хижину, куда с конца лета удаляется он отдыхать в кругу семейства от понесенных трудов и по-своему наслаждаться жизнью. Пре­жде всего стены конопатятся мохом, обмазываются глиной, самый дом до окон обсыпается землей, чувал исправляется и т. д. Обыкновенно в декабре, по окончании всех работ, длинные полярные ночи собирают всех членов семейства вокруг очага, где трескучее пламя заменяет им лучи солнца, на­долго скрывшегося за горизонт. Огонь чувала и несколько жирников тускло светятся сквозь ледяные окна, а из труб поднимаются высокие столбы дыма и яркие искры рассыпаются над кровлями. Собаки, свернувшись, ложатся на снегу вокруг домов и только по временам прерывают всеобщую тишину ужасным воем, обыкновенно четыре раза в день, но при лунном свете и чаще. Замечательно, что, несмотря на множество собак в Нижне-Колымске (при нас было их до четырехсот), вой их чрезвычайно разнообразен, так что в строй­ном, хоть и не слишком гармоническом хоре, можно ясно различить высокие, средние и низкие голоса.

* Предлагали запретить речным жителям держать собак на том основании, что боль­шая часть пойманной рыбы (на одну упряжку в 12 собак надобно ежедневно от 50-ти до 70-ти сельдей) назначается для их корма и таким образом забирается у жителей, терпящих голод, но эта мера вместо облегчения туземцев отняла бы у них все средства пропитания. Болезни и мор между собаками в 1821 и 1823 годах достаточно доказали неудобоисполнимость этого предложения, которое потому и было отвергнуто.

Маленькая дверь, обитая мохнатой шкурой белого медведя или оленя, ведет _в горницу. Хозяин дома с сыновьями исправляет сеть из лошадиных волос или приготовляет луки, стрелы и копья. Женщины на лавках и на полу выделывают шкуры зверей, добытых на охоте мужьями, либо оленьими жилами вместо ниток шьют и чинят одежду. Над очагом, в железном котле, варится рыба на корм со­бакам. Далее готовится для семейства скромный обед, состоящий обыкновенно из вареной или зажаренной в рыбьем жире рыбы либо оленины. Как лакомство подают оладьи из красной икры или пироги, испеченные вместо муки из тол­ченого муксуна и начиненные искрошенными рыбьими брюшками, олениной, толченой макаршей. Приезжего угощают всем что есть лучшего в доме: сначала является строганина (тонкими пластинками нарезанная рыба, мерзлая, которую едят сырую, прежде нежели она растает), потом юкола, копченые оленьи языки, топленый олений жир, сырой мозг из оленьих костей, замороженное якутское масло, мороженая морошка — словом, все драгоценнейшие лакомства. Стол в переднем углу горницы покрывается вместо скатерти куском сети, а вместо салфеток подаются тонкие стружки дерева, — впрочем, последнее есть уже при­знак роскоши. Соль является редко, и то разве для гостя, потому что туземцы не только ее не употребляют, но чувствуют к ней даже отвращение. В домах за­житочных жителей Нижне- и Средне-Колымска, тотчас по приезде, угощают гостя чаем с китайским леденцом и с юколой вместо сухарей. Хлеб вообще редко подается. Из муки, которая здесь очень дорога, приготовляют особого рода питье, называемое затуран: муку зажаривают в масле или в рыбьем жире, потом раз­водят горячей водой и пьют как чай, в чашках; такое питье, с хорошим маслом приготовленное, очень полезно в путешествии, имеет приятный вкус, а вместе с тем сытно и очень согревает.

К ежедневным занятиям молодых девушек принадлежит черпанье воды из проруби. Всякая девушка, имеющая хоть несколько притязаний на красоту или молодость и не потерявшая еще надежды выйти замуж, наряжается около полу­дня в свое лучшее платье и спешит с ведрами на реку к проруби. Там собираются все ее подруги, рассказывают, слушают новости, уговариваются, как провести день, у кого будет вечеринка, — словом, как в других странах колодцы, так здесь проруби служат любимым сборным местом девушек. Нередко являются между ними молодые парни и усердно помогают красавицам черпать воду. Часто по­добные встречи на проруби играют не последнюю роль в сердечных делах моло­дых колымчан. Святки, масленица и святая неделя приносят минутную жизнь в местечко. В большие праздники, по звуку колокола, все жители как нельзя лучше разряженные собираются в церковь. После службы священник с крестом посещает все дома. Иногда в праздники при свете чувала соседи собираются на ве­черинки. Женщины садятся на лавках, мужчины толпятся по горнице и около очага. Обыкновенно начинают играми и песнями, а иногда, несмотря на то, что редко горница бывает более трех сажен длины и ширины, находят возможность плясать или, лучше сказать, только прыгать, не передвигаясь с места. У богатей­ших главным угощением служит чай и выпивается в неимоверном количестве; десять, двенадцать чашек или стаканов — порция самая обыкновенная. Самовары здесь редки, и обыкновенно чай приготовляется в черном чайнике. На столике, в красном углу комнаты, ставятся другие лакомства: юкола, строганина, масло, а иногда, как предмет роскоши, кедровые орехи. Несмотря на дороговизну, водка занимает не последнее место на празднествах*.

* В самое дешевое время фунт самого простого чаю стоит 9 руб., фунт, сахару 4 руб., а штоф хлебного вина тринадцать с половиной руб.

На масленице также веселятся и обыкновенно строят горы, хотя здешние жители и без того почти никогда иначе не ездят, как на санях по снегу или льду.

Так однообразно, в бедных наслаждениях проходит жизнь обитателей здешней ледяной пустыни, к счастью их не имеющих почти никакого понятия о других удовольствиях жизни. Если удачные рыбные ловли и охота предохранят их от голода и чай и водка есть у них в изобилии, они довольны — даже в некоторой степени счастливы.

Жители Нижне-Колымска одарены крепким телосложением. Рост их выше среднего, а между девушками попадаются очень хорошенькие лица. Болезни очень редки, и мужчины до глубокой старости сохраняют всю свою бодрость. Здоровью их много способствует беспрестанное движение на свежем воздухе и усилия, требуемые при частой езде на нартах и беганье на лыжах. Цинга, столь часто свирепствующая в странах, на запад отсюда лежащих, является здесь ред­ко, потому что жители, из-за недостатка соли, сохраняют свои рыбные и мясные запасы всегда мерзлыми.

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

Нижне-Колымск. — Обзаведение наше. — Приготовление экспедиции. — Основательное сомнение об открытиях сержанта Андреева. — Прибытие английского путешественника Кокрена. — Вечеринка. — Прибытие штурмана Козьмина. — Поездка на собаках. — Необходимое отступление от первоначального плана. — Известие о прибытии чукчей с Малого Анюя и отъезд Матюшкина

в Островное.

Местечко Нижне-Колымск осно­вано, по мнению Фишера, в 1644 году якутским казаком Михаилом Стадухиным, который выстроил на северном рукаве реки Колымы острог, церковь и несколь­ко юрт. Лет за шестьдесят острог еще существовал, и по нем назван рукав реки Староострожским. Впоследствии, для удобнейшего перевоза провианта, перенесли заселение на остров, в другом рукаве находящийся. Острог лежит, по нашим на­блюдениям, под 68°З1'53" северной широты и 160°35' восточной долготы от Грин­вича. Отклонение магнитной стрелки было тогда 9°56'0", а наклонение 77°32 W. Ширина реки здесь три версты. Горизонт ограничен к югу Анюйскими горами, очевидно соединенными с так называемыми Белыми Камнями, Пантелеевской сопкой и Суровым Камнем, который издали имеет вид кровли. К северу и запа­ду взоры теряются в необозримых тундрах, изредка покрытых искривленными лиственницами и мелким ивовым кустарником. Самый острог обведен дере­вянным забором, по углам коего выстроены четыре маленькие остроконечные башни. Внутри этой ограды находится большое строение для канцелярии, или присутственного места, и несколько сараев, по большей части пустых. В двух из них сберегаются материалы и остатки всякого рода от бывшей в 1739 году экспе­диции лейтенанта Лаптева, а также и от судов «Паллас» и «Ясашна», на которых капитаны Сарычев и Биллингс совершали свои плавания по Ледовитому морю*. Местечко состоит, кроме острога, из одной церкви и 42-х домов и юрт.

В Нижне-Колымском уезде находятся еще четыре селения: Керетова (6 дворов), под 68°49'27" с. ш. и 12' в. д., Походок (15 дворов), 69°4'21" с ш. и 4' в. д.; Черноусо- ва (8 дворов), 68°50'20" с. ш. и 14'42" в. д., Пантелеева** (7 дворов), 68°35'57" с. ш. и 40' в. д. (долготы вычитаны нашей обсерваторией в Нижне-Колымске). Кроме этих деревень, находится еще на реке Омолоне несколько незначительных селений.

По приезде моем в Нижне-Колымск отвели мне квартиру в самом большом доме, стоявшем уже несколько лет пустым и слывшем убежищем нечистых духов. Изба была выстроена по общему образцу здешних строений и состояла из двух

* Суда эти, столь известные в летописях русского флота, стояли прежде в Нижне- Колымске, но во время одного из обыкновенных здесь весенних наводнений они были отне­сены на 2 версты от реки и версты 1¹А западнее острога, на место, покрытое лесом, где теперь лежат.

** Современные названия — Каретово, Походск, Пантелеиха.

комнат, каждая в четыре квадратные сажени, и в четыре аршина вышины от пола до крыши, совершенно плоской и покрытой землей. Первая комната, с русской печью, служила кухней, в ней поместил я людей моих; в задней, с чувалом, рас­положился сам. В обеих комнатах находилось по одному маленькому окну, за­деланному слоем льда толщиной в 6 или 8 дюймов, сквозь который проникал тусклый свет, подобный тому, какой дают на судах стекла, вделанные в палубу над каютами. Скамья, служившая кроватью, шаткий стол и стул, связанный ремнями, составляли всю мою мебель. При всей скудности и тесноте и невзирая на дурную репутацию дома, провел я в нем зиму довольно сносно. Желая лучше предохранить себя от холода, приказал я выстроить перед дверьми род сеней и к ним пристроил еще чулан для сохранения припасов и других вещей. Через полчаса после моего приезда возвратился Матюшкин с устья Колымы, куда ездил он вместе с частным исправником собирать сведения об успехе рыбного промысла.

Нам приятно было за вечерним чаем рассказывать о том, что мы испытали во время дороги, о новых предметах, нами встреченных, о нартах, рыбном промысле, оленях и сибирских морозах, в честь которых оставались мы при том в шубах, теплых сапогах и шапках: мы находились близ берегов Ледовитого моря.

На следующее утро донес мне Матюшкин о сделанных им распоряжениях. До прибытия его в Средне-Колымск (2 октября) тамошнее местное начальство о нуж­дах экспедиции не озаботилось: не было припасено ни одной рыбы, не привезено ни одного бревна для постройки обсерваторий; не приступлено к подготовке зимовья у Баранова Камня, долженствовавшего служить привалом во время по­ездок экспедиции, невзирая на подробные предписания от якутского областного начальника по этим предметам. Исправник уверял, что ему казалось несбыточным прибытие экспедиции из С.-Петербурга сюда в нынешнем году.

Такие неисправности могли иметь самые пагубные последствия для наших действий, если бы Матюшкин во время краткого своего здесь пребывания по­хвальной своей деятельностью не успел многого поправить; узнав по прибытии своем о положении дел, он закупил и уложил тотчас половину нужной для экс­педиции рыбной провизии, закупив ее у жителей Колымска и окрест­ностей. По распоряжению его и под его надзором, невзирая на сильные морозы, от которых топоры как стекло ломались, была выстроена над домом моим башня с четырьмя окнами к четырем странам света для астрономических наблюдений; вскоре после моего приезда она была окончена, так что мы могли пере­нести туда инструменты и начать наши занятия.

Устроив несколько квартиру свою, я озаботился прежде всего заготовле­нием остального провианта и других нужных для экспедиции потреб­ностей. Для этой цели приглашены были на совещание зажиточные жи­тели Нижне-Колымска и старшины якутских, юкагирских и чуванских селений, находящихся на реках Омолоне и Анюе. 25-го ноября все

собрались; мы начали с того, что установили положительную таксу, по которой жители согласились доставить нам припасы и другие потребности*. Определив это, приступили мы к не менее важному распределению подрядов по мере спо­собов участвующих и назначили сроки доставки. Анюйские юкагиры, имевшие в прошедшем году изобильный олений промысел, обязались доставить нужное количество оленьих кож на походное передвижное жилище, называемое уроса, также и большое количество оленьих ребер для корма собак. Омолонские юка­гиры должны были снабдить нас березовым лесом на байдару и всем прибором с полозьями на походные нарты. Жители острога и других селений, по берегам Колымы лежащих, богатые одной рыбой, дополнили потребное для экспеди­ции количество мерзлой рыбы, а сколько недоставало сухого корма, т. е. юколы и юхолы, привозили из Средне- и Верхне-Колымска на расстояние 800 верст, ибо летний рыбный промысел был там изобильнее, нежели при устье реки. Остался еще для успеха наших поездок по льду весьма важный предмет, т. е. выбор для наших нарт потребного числа сильных, привыкших к езде собак, что поручил я казацкому сотнику Антону Татарииову, бывшему проводником Геденштрома и слывшему здесь отличным знатоком в искусстве водиться с собаками. Таким образом сделали мы главные распоряжения, и оставалось только понуждать к скорейшему исполнению их.

Здесь встретил я, однако, много затруднений. Жители сомневались в верной плате за доставляемые ими припасы, а местное начальство не имело доброй воли быть полезным. Частный исправник, преувеличивая бедность обывателей, ста­рался всячески склонить меня к уменьшению моих требований и пугал разными несбыточными рассказами о предстоящих опасностях. Он утверждал, между

* Цены были определены следующим образом: сырой муксун 15 коп., чир 12 коп., муксун юхолы 12 коп., муксун юколы 8 коп., сельдь 8 коп.; пуд сушеной оленины с костями 4 руб.; язык олений 10 коп.; за провоз нарты до Баранова Камня с хозяйским кормом 2 руб. в день. За нарту во все время поездки 3 руб. в день. Вьючная лошадь из Средне- до Нижне-Колымска 25 руб. Выделанная оленья шкура 2 руб. Березовые полозья для нарты 4 руб.

прочим, что здешние собаки слишком слабы и не могут выдержать столь дальней поездки, а проводники неопытны и ненадежны. Он рассказывал мне множество примеров коварства чукчей, описывая их людьми самыми опасными и жестокими. Хотя и видел я, как преувеличены были его рассказы о предстоящих опасностях, но, не зная, на кого положиться, вынужден был более или менее верить его от­зывам о состоянии края и обывателей. Снисходя таким образом неотступным его представлениям об ужасных усилиях и пожертвованиях, которые разоренные жители должны делать для экспедиции, я согласился убавить сделанные по уме­ренной смете мои требования, так что впоследствии мы даже нуждались. После бывшей в 1812 году экспедиции Геденштрома рыбный и звериный промыслы в здешнем краю значительно уменьшились и действительно бывали голодовки, так что колымчане вынуждены были резать собак своих. Но после того имели они время поправиться, и положение их было вовсе не столь бедственно, как ис­правник описывал. В следующие два года, ознакомившись более с местностью, распределял я поставки таким образом, что, не отягощая жителей, экспедиция ни в чем не нуждалась; даже могут утверждать, что значительный сбыт произ­ведений доставил жителям немалые выгоды, и пребывание экспедиции нашей имело выгодное влияние на промышленность и благосостояние их.

Инструкцией Государственного Адмиралтейского департамента предписыва­лось мне: достигнув Шелагского мыса, разделить экспедицию на два отряда, из которых с одним следовать мне на север для отыскания предполагаемой земли, а другому описывать берег материка так далеко на восток, как обстоятельства позволят. Для исполнения того и другого требовалось до 50-ти нарт и 600 со­бак. Поездка должна была начаться не позже февраля месяца, и нам оставалось для покупки нарт и значительного количества корма собакам только около двух месяцев. По словам исправника и по обыкновенному ходу дел срок был весьма недостаточен, однако мы успели запастись всем нужным.

Ноября 30-го исправник отправился по делам службы на Анюй и Алазею со­бирать ясак с кочующих там тунгусов и юкагиров.

Между тем, готовясь к предстоящим поездкам, собирали мы у жителей нужные нам сведения о предметах, относящихся к цели экспедиции. Пребывание в Нижне-Колымске в 1767 году трех геодезистов — Лысьева, Пушкарева и Леонтьева — было более или менее у всех еще в свежей памяти; о сержанте Андрееве, бывшем здесь в 1762 году, весьма немногие помнили, сказывая, что он предпринимал отсюда одно путешествие на Индигирку и другое — к Медвежьим островам. О виденной им на севере земле, следах многочисленного оленного народа севернее Медвежьих островов и тому подобных вещах, упоминаемых в журнале Андреева, здесь ни­кто не знал и от старожилов и отцов своих не слыхивал. Совершенное неведение жителей об открытиях Андреева, помещенных даже на новейших картах, пока­залось нам тем страннее, что о походах Павлуцкого, бывших гораздо ранее (т. е. в 1731 году), еще многие подробности были им известны. Замечательное откры­тие Андреева могло ли быть забыто, когда помнили поездку его к Медвежьим островам? Признаюсь, все эти соображения не поселяли в нас большого доверия к открытиям сержанта Андреева.

В подобных занимательных для нас изысканиях, упражнениях на обсерватории и опытах над скоростью бега собак проходило время неприметно, а каждый день научал нас чему-нибудь новому. С особенным восхищением взирали мы на ве­личественнейшее полярное явление, освещавшее продолжительную здесь ночь: то окрашивалось небо дугообразным тусклым светом, то двигались медленно и быстро огненные столпы, то зажигались пуки ярких лучей, достигавшие рас­ходившимися вершинами до зенита, изображая светлые венцы вокруг полной луны. Мгновенные изменения, тысячи бестелесных фигур, появлявшихся как светлые тени на темно-голубом небе, при глубокой ненарушимой тишине ночи, придавали явлениям необыкновенную занимательность и таинственность, при­ковывавшие изумленного наблюдателя силой как будто сверхъестественной.

Предоставляя себе говорить о северных сияниях с большей подробностью, скажу здесь только одно, каким образом объясняют их здешние жители. Мор­скими ветрами разведенное волнение, говорят они, бьет сильно в ледяные горы; отразившиеся от них брызги, раздробляясь в воздухе, преломляют яркий цвет огромных льдин и представляются нам в виде светлых столпов, или сполохов. Такое темное понятие о северном сиянии можно уподобить несвязным рассказам о каком-нибудь происшествии, где сохранились одни названия действующих лиц, ибо весьма вероятно, что льды и воды имеют участие в произведении северного сияния.

Декабря 2-го, к всеобщему удивлению, прибыла вода, гонимая северо-западными и западными ветрами с моря в Колыму с такой силой, что принудила реку течь вверх, с быстротой, против которой не удержались сети, спущенные жителями в проруби для ловли рыбы; на льду сделались широкие трещины, и вода высту­пила из берегов. С морской водой прибыла в реку рыба, подкрепившая надежду нашу на изобилие осеннего промысла.

Декабря 31-го обрадовало нас совершенно неожиданное появление известного английского пешехода, капитана Кокрена, которого любопытство привело даже сюда*. Ограниченные только собственным нашим обществом и совершенно

* Джон Дунден Кокрен (Cochrane), капитан английского флота, известен своими путе* шествиями пешком. Гостеприимство русских и готовность оказать всякому нуждающемуся услугу и помощь дали Кокрену возможность совершить свое путешествие и доехать до Колым- ска. Для того нужны были только открытый лист от губернатора, казак для сопровождения, и Кокрен совершал без всякой платы по пустыням Сибири, на повозках и верхом, пешее свое путешествие. Он изъявил желание присоединиться к нашей экспедиции, но я не принял его предложения потому, что когда каждый лишний фунт груза был нам в тягость, увеличение числа людей еще одним спутником слишком затруднило бы нас.

отделенные от просвещенного мира, мы весьма обрадовались такому приятному приращению малого нашего круга. Мы встретили Новый год при порядочном морозе, 37° по Реомюру. Полуденное солнце, долженствовавшее появиться на гори­зонте еще 28-го декабря, скрывалось еще за снежными и ледяными горами, окру­жающими вдали низменные болота колымские; серый туман стлался над низким кустарником бедной тундры; небо покрывалось белизной. С 3-го на 4-го января мороз возвышался до 39°, а 5-го числа в продолжение 24-х часов термометр по­казывал 40° по Реомюру. Дыхание захватывало; лед в окнах растрескался. В избе моей беспрестанно пылал огонь, но невзирая на то в ней было так холодно, что я вынужден был сидеть в шубе и теплых сапогах, и когда писал, то чернила мои отогревались в горячей воде.

Действие горизонтальной рефракции произвело род фата-морганы: горы, лежащие к югу, казались нам в разных искаженных видах висящими на воздухе; дальнейшие горы представлялись с опрокинутыми вниз вершинами; река сузи­лась: противолежащий берег казался находившимся почти у наших изб.

Жестокие морозы препятствовали обыкновенной ловле подледной рыбы, производимой жителями сетью на устьях Колымы, и потому колымчане начали съезжаться в острог, более и более наполняющийся народом и собаками, дружный лай или вой которых по временам оглашал воздух.

Часто и много говорили нам о прежней здесь веселой жизни, когда рыбный промысел бывал изобильнее и сохатые (лоси) не чуждались берегов Колымы, прозванной сибиряками Золотым дном. Но время беспечных увеселений минуло и здесь; оно осталось единственно в воспоминаниях и песнях. Желая позаба­вить колымских жителей и дать гостю моему понятие о здешних увеселениях, пригласил я в Крещенье почетных особ на вечеринку, избрав для того один из просторнейших домов, принадлежавший здешнему казаку-скрипачу. Гостиная и вместе с тем зала для танцев, в семь аршин во все стороны, была великолепно освещена рыбьим жиром. Стены и лавки, после долгого времени вымытые, были покрыты кусками пестрой материи, а пол усыпан желтым песком. Для дам были припасены чай, несколько кусков белого сахара и кедровые орехи; ужин состоял

из пирогов, строганины, юколы и мороженого оленьего мозга. В 9 часов явились гости в лучших шубах и нарядах; дамы уселись на лавках и запели народные песни; молодые играли в разные игры и плясали тихо и чинно, как будто на за­каз, под странные звуки, извлеченные тяжелыми руками нашего музыкального хозяина, старого промышленника, из треснувшей скрипки, натянутой струнами из крученого шелка и оленьих жил. В 10 часов все разошлись, весьма довольные проведенным вечером.

На следующий день поехали мы осмотреть оставшиеся от Ьилдингсовой экспедиции суда «Паллас» и «Ясашна», стоящие теперь в лесу, в двух верстах от острога, куда занесены они высокой водой. Члены судов нашли мы еще довольно свеж им и, хотя почти 50 лет подвержены они непостоянству погод. На возвратном пути осмотрели мы хранящиеся в магазине достопримечательности: мортиры, бомбы и разные орудия для прорубки льда, оставшиеся после лейтенанта Лаптева в 1739 году.

Февраля 2-го прибыл благополучно из Якутска штурман Козьмин с большим транспортом припасов и потребностей разного рода. Сверх того, Козьмин об­радовал нас еще весьма приятным гастрономическим подарком: пудом свежей, мерзлой говядины и молоком и сливками, замороженными в кружках, и таким образом сохраненными в совершенной свежести. Такие припасы, а в особенности

молоко, считались здесь величайшей роскошью, и мы рады были, что после столь долгого времени могли полакомиться свежим мясом и чаем со сливками.

Наступало для Нижне-Колымска самое блестящее время: приезд купцов из Якутска, на пути их к Чукотской ярмарке, в Островную крепость на Анюе. Чис­лом до 20-ти, имея каждый отдесяти до сирока навьюченных товарами лошадей, купцы приезжают сюда и сбывают часть своих товаров, для чего стекаются ко времени их приезда окрестные жители со шкурами пушных зверей, приоб­ретенными охотой или меной с алазейскими тунгусами, прикочевывающими ежегодно в исходе января к устьям реки Омолона. Мена бывает весьма выгодна для русских: за малое количество чаю, табаку и особенно водки выменивают они у тунгусских приятелей годовой промысел пушных зверей, преимущественно песцов, которые в большом изобилии водятся на безлесных тундрах, избирае­мых тунгусами для кочеванья. Подобного рода торг скоро совершается: страсть тунгусов к горячим напиткам так сильна, что нередко после нескольких глотков отдают они весь запас мехов за стакан водки, а за второй — даже свой последний санаях (т. е. верхнее платье).

Столь легко приобретенные пушные шкуры нижнеколымскими торгашами с великим барышом продаются и промениваются купцам якутским.

На бывшей этого года в Нижне-Колымске ярмарке самые низкие цены глав­нейших товаров состояли следующие:

1 фунт черкасского листовою табаку три с половиной руб.

белого сахара - четыре с половиной руб.

китайского леденца - 3 руб.

чаю низкого сорта - 9 руб.

ниток тонких - три с половиной руб.

Осьмина простого хлебного вина - тринадцать с половиной руб.

Кусок китайки (в 9 аршин) - 10 руб.

полушелковой материи в 20 и 21 аршин - 30 руб.

Холста толстого (аршин) - 1 руб.

Платок бумажный пестрый - 4 руб.

В конце торга цены почти всегда удваиваются: фунт чаю стоит тогда обычно до 15 руб., белого сахара 10 руб., осьмина водки 20 руб. Торговые обороты делаются частью на деньги, частью на мену мехами и рыбой в малом количестве. Цены пушных зверей были в нынешнем году следующие:

Лисица красная - 8—10 руб.

черная - 50—150 руб.

Песец белый - 2,5—3 руб.

Песец голубой - 7—10 руб.

Соболь* - 10—25 руб.

Стерлядь (20 фунтов) - 5 руб.

Нельма (род форели) в 30 фунтов - 5 руб.

Якутские купцы пользуются тем, что хотя здесь в обороте мало денег, но жи­тели должны вносить подати наличными деньгами.

Во время ярмарки обычно появляется больше жизни и движения в Нижне-Колымске — за несколько дней улицы становятся уже шумны; множество приезжающих окрестных жителей с целыми стаями собак наполняют дома и конуры.

* Цена собольих шкур значительно переменяется в разные годы. В 1821 году шкура стоила до 40 руб., а в следующем только 15 руб.

Проводникам нарт много труда содержать порядок между собаками, привыкшими к одиночеству и внезапно окруженными множеством себе подобных, отчего не­редко происходят между ними жестокие битвы. Владетели домов подготавливают свои комнаты для принятия приезжих гостей, вставляют новые льдины в окна, выколачивают меха, складывают их в чуланы, подновляют нарты и упряжку, — словом, все ожидает здесь приезда якутских купцов. И вот появляется на горизонте облако пара и, более и более приближаясь, означает путь каравана; всякий, кто только может двигаться, спешит навстречу друзьям и знакомым. Среди ликованья и песен въезжает караван в острог и разделяется по домам, в которых обыкновенно несколько дней сряду веселятся до поздней ночи. Вскоре после того приезжает из Средне-Колымска исправник со своей канцелярией для сбора податей и тому подобного. С его появлением исчезает беспечная радость обитателей Нижне-Ко­лымска и является несчастная страсть к тяжбам. Несогласия и ссоры заступают место увеселений. Пользуются каждым поводом к жалобе исправнику, который не всегда находит свой расчет в установлении между жителями мира и согласия.

Наконец из Островного приезжает казак с известием о приближении чукчей; тогда все отправляются в путь, и исправник, оставив неоконченные дела в архиве до будущего года, спешит в Островное предупредить там приезд чукчей; купцы на нартах, нанятых у здешних жителей за довольно дорогую цену*, следуют за ис­правником, и улицы и дворы снова пустеют. В конце зимы возвращаются купцы и исправник из Островного, но не останавливаются уже в Нижне-Колымске, продолжая путь свой через Средне-Колымск домой. Вскоре наступающая весна вызывает колымчан на берега озер и рек, к обыкновенным летним занятиям,

* Обыкновенная цена за упряжку в 10 — 12 собак на проезд 250-ти верст, от Нижне-Колымска до Островного, 100 руб., но часто платят и более.

и тогда деятельность в остроге исчезает, мертвая тишина заступает место все­общей веселости, и в осиротелых хижинах снова заколачиваются двери и окна.

От моего эпизодического отступления возвращаюсь к рассказу в хронологи­ческом порядке.

В течение зимы закупленные и с разных мест доставленные рыбные запасы* отосланы были на устье Восточной, или Каменной Колымы, в урочище Сухар­ное (120 верст к северу от острога); члены нарт также были доставлены с реки Омолона и для устроения нарт розданы проводникам, выбранным к предстоя­щему путешествию; недоставало моржовых ремней, заменяющих железо и ковку в скреплении нарт, и мы должны были ждать прибытия чукчей на Анюй для закупки у них ремней.

Февраля 12-го известился я, что из числа 36-ти нарт с собаками, требован- ных мной, готовы будут только 29 к половине марта; проводники уверяли меня также, что ранее этого времени нельзя пуститься в путь и потому, что собакам не выдержать сильных морозов на больших переездах по совершенно открытым местам, тем более, что они вовсе к тому не привыкли.

* Запасы заключались в следующем:

Для употребления людям хахты (мировой юколы) - 850

собак муксуновой юколы - 4289

муксуновых юхал - 3985

щокуровых юхал - 700

Костей муксуновых - 500

Свежих замороженных сельдей - 30740

муксунов - 543

Оленьих провяленных боков - 1323

Для надлежащего понятия об исчисленном запасе должно заметить, что в корме собакам каждая крупная муксуновая юхала равняется пяти сельдям, такая же средняя юха- ла — три с половиной сельдям, свежий муксун — 8-ми сельдям, две щокуровые юхалы — одной сельди, одна кость муксуновая — полтора сельдям, бок олений — восьми сельдям. Таким образом, приняв за сравнительную единицу легко провяленную сельдь, которых восемь и десять составляют хорошую порцию каждой собаке на день, равнялся весь приготовленный в корм собакам запас наш 18944 сельдям.

Принимая все к соображению и не желая провести целого месяца в бездействии, я отменил прежний план и вознамерился, составив отряд из готовых уже нарт с собаками, как мал и бессилен он ни был, отправиться без потери времени для описи берега к востоку, возвратиться в Нижне-Колымск к сроку изготовления полного количества нарт и пр. и тогда пуститься через лед на север.

Февраля 14-го отправил я три нарты с хорошими собаками под надзором трех казаков (из которых один знал чукотский язык) к нашим запасам в Сухарное, где им надлежало откармливать собак, отощавших от частой езды хозяев по про­мыслам.

Мичман Матюшкин отправился в Островное познакомиться с чукчами, закупить у них нужные для нарт моржовые ремни и китовые ребра*, а в осо­бенности успокоить этот недоверчивый народ насчет нашего путешествия по берегам их, объясняя им, что мы намерены отыскать свободное ото льдов море для плавания судов с товарами, доставление которых сухим путем об­ходится весьма дорого.

Еще до отъезда купцов и жителей в Островное наступила масленица. Сооруди­ли гору, украсили ее флагами Лаптева и Биллингса и выставили несколько ведер сваренного чаю и несколько пудов кедровых орехов; против такого сильного магнита ничто не могло устоять: женщины и девушки, ловкие парни, купеческие приказчики и казаки спускались с горы; целыми группами на оленьих кожах

* От выступающей морской воды остается на поверхности льда морской рассол, по ко­торому деревянные полозья весьма тяжело скользят; для отвращения такого неудобства при­вязываются под полозья китовые ребра, которые, будучи тверже дерева, не всасывают в себя соли и не задерживают саней.

(вместо санок) и до позднего вечера предавались смеху и шуткам. Погода весьма благоприятствовала общему увеселению, ибо 18-го числа, в первый день масле­ной недели, задул так называемый теплый ветер от юго-востока, и термометр, стоявший 16-го числа на 32° Реомюра, возвысился 18-го в 4 часа пополудни до 4° при ясном небе.

Наконец получено известие из Островного о прибытии 25-ти человек чаунских и приморских чукчей на место, называемое Элопбало, отстоящее от Островного на 90 верст. Носовые чукчи из окрестностей Берингова пролива кочевали в боль­шом числе позади первых. Известие весьма обрадовало якутских купеческих приказчиков, и они спешили ехать в Островное, а за ними отправился туда и Матюшкин в сопровождении Кокрена*.

* Кокрен намеревался добраться к Чукотскому Носу и Берингову проливу с обратно идущим чукотским караваном, но, познакомившись короче с чукотским народом, оставил план свой и возвратился в Нижне-Колымск.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

Первое путешествие на нартах по льду в море. — Отъезд из Нижне-Колымска. — Сухарный остров. — Баранов Камень. — Ровный, низменный морской берег, — Большая Баранова река. — Холод. — Первые следы чукчей. — Метеор. — Пролив Собадей. — Песчаный мыс. — Шелагский мыс. Скала Козьмича. ~ Стадухинский волок. — Мыс Матюшкина. — Остров Араутан. — Потеря съестных припасов. — Возвращение в Нижне-Колымск.

Я уже изложил причины, побудившие меня, отступить в этом году от данной мне инструкции и предпринять с немногими спутниками путешествие по льду в море. С большим трудом удалось мне в такое короткое время достать девять нарт с надлежащим числом собак, но только три нарты назначены для моего путешествия; остальные шесть, нагруженные про­виантом для нас, кормом для собак и пр., должны были, для сохранения по воз­можности съестных припасов, тотчас по разгрузке вернутся назад.

С тремя нартами хотел я осмотреть так далеко, как позволят обстоятельства, берега, на восток лежащие. Глубоко вкоренившийся и всеобщий страх туземцев к чукчам заставил меня выдать за окончательную цель предпринимаемого пу­тешествия точнейшее обозрение и определение Баранова Камня и окрестных берегов, которые составляют предмет и предел поездок туземцев на восток. Не­многие из них решатся пройти верст 50 далее; все остальное протяжение берега на восток им совершенно неизвестно. Несмотря на то, узнав, что я намерен по­сещать чукчей, они охотно согласились мне сопутствовать, и я мог выбрать себе лучших и надежнейших проводников.

Весь берег от Колымы до Шелагского мыса совершенно необитаем и изредка посещается чукчами, которые тут охотятся или собирают выбрасываемый морем лес, но, кажется, и они не переходят за Большой Баранов Камень*, составляющий предел поездок русских, так что здесь остается полоса земли верст в 80 шириной, никем не посещаемая. За этой, так сказать, нейтральной землей лежат пространные мшистые равнины и поля, на которых воинственные чукчи, сохранившие доселе свею независимость, скитаются с бесчисленными стадами оленей. Каждое покушение вторгнуться в их земли наблюдается ими с большим вниманием, и, как некоторые горькие опыты прежних лет доказа­ли, чукчи всегда принимали меры к отражению вторжений. Наше внезапное появление в близких безлюдных степях должно было произвести большое беспокойство между чукчами; потому нам надлежало преимущественно остерегаться и не возбудить в них какого-нибудь подозрения, которое могло помешать достижению цели экспедиции.

* На современных картах Большой Баранов Камень называется «мыс Большой Баранов», а Малый Баранов Камень — «мыс Камень». (Прим. ред.)

Трое из моих нарт, собственно назначенные для путешествия, находились уже, как выше сказано, в Сухарной.

Туда послал я 18-го февраля шесть нарт с провиантом, которые должны были сопровождать нас только в первой части пути, а 19-го отправился сам с штурма­ном Козьминым в путь. Важнейшие жители города провожали нас до маленького, невдалеке лежащего озера.

Довольно хорошо уезженная дорога, извиваясь между мелкими кустарниками, довела нас к ночи в деревню Черноусову, в 45-ти верстах от Нижне-Колымска. Отдохнув сами и дав отдых нашим собакам, продолжали мы на другой день поутру путь и достигли через восемь часов езды, к вечеру 20-го февраля, местечка Лабазного, лежащего в 80-ти верстах от нашего ночлега.

В устье восточного рукава Колымы, которая здесь в ширину 23 версты, нахо­дится плоский, голый и столь низменный остров, что зимой он совершенно равен с горизонтом реки. На южной оконечности его построены два балагана, или сарая, вроде описанных выше поварен, отстоящие один от другого почти на полверсты и служащие защитой от сильных морских ветров жителям Нижне-Колымска, когда зимой посещают они этот край для рыбной ловли и охоты, — это подобие человеческого жилья называется Сухарное. Верст за 50 исчезают даже мелкие, стелющиеся кустарники, которые до этих мест иногда еще попадаются. Здесь глазам представляется необозримая снежная равнина, и ужасное однообразие прерывается только кое-где выставленными ловушками песцов. Со временем привыкнешь ко всему, но первое впечатление при виде необъятного пространства земли, покрытого саваном снегов, ни с чем не может сравниться; даже радуешься, когда ночь, покрывая все темнотой, производит хоть какую-нибудь перемену.

Еще не достигли мы Сухарного, как уже совершенно смерклось. Мы никак не могли рассмотреть занесенных снегом балаганов и, вероятно, проехали бы мимо, если бы нам не указали место их искры, к счастью вылетавшие из труб вместе с дымом. Измученные собаки повернули в сторону, без принуждения побежали скорее и остановились у снежного бугра, где проводник уведомил нас, что мы приехали к первому Сухарному балагану. Пока я осматривался во все

стороны, ища чего-нибудь похожего на человеческое жилище, к великому удив­лению моему, вылезли из-под снега один за другим наши три казака, посланные вперед с дорожными нартами. Они провели нас сквозь отверстие, вырытое в снегу на подветренной стороне, в балаган вышиной около двух аршин, где с радостью нашли мы горящий огонь. Согревшись и подкрепив себя хорошим ужином, мы провели ночь в нашей снежной пещере очень хорошо, несмотря на то, что она была наполнена густым дымом, который набивало сильным ветром.

Весь следующий день занимались мы размещением наших вещей и припасов по нартам и другими приготовлениями к путешествию. Наша поездка была до­вольно различна от обыкновенных путешествий, а потому, кажется, не лишнее - будет сказать несколько слов о нашем снаряжении. Мы взяли с собой коническую палатку из оленьих кож, два топора, карманный фонарь с двумя восковыми свечами, железную плиту для раскладывания на ней огня, железный тренож­ник, чайник и котел; для каждого из нас — несколько белья и медвежью шкуру вместо тюфяка и для каждых двух человек — одеяло из двойных оленьих шкур. Из инструментов взяли мы два хронометра, одни секундные часы, два секстанта с искусственным ртутным горизонтом, спиртовой термометр, три пель-компаса, из которых один с призмой, зрительную трубу, телескоп, веревку с обозначением футовой меры и еще некоторые мелочи. Провианта для пяти человек на один ме­сяц было приготовлено: два с половиной пуда ржаных сухарей, полтора пуда говядины, 10 фунтов сухого бульона, 2 фунта чаю, 4 фунта сахару-леденцу, 8 фунтов крупы, 3 фунта соли, 39 рюмок крепкой водки, 12 фунтов табаку и 200 штук лучшей копченой юколы. На каждом из нас одежда состояла из парки, довольно широкой кухлянки, больших меховых сапог (торбасы), такой же шапки и рукавиц; все было сшито из оленьих шкур. Для корма собакам запасли мы 790 шт. большой муксуновой юколы, 1200 шт. юколы и 2400 шт. свежих замороженных сельдей. Сельди по­мещались в основном на провиантных нартах, но часть запасов положили мы и на дорожные. Каждый из нас имел ружье, 50 патронов, пику и на правой стороне, подвешенные к кушаку, большой нож и огниво. Нарты нагружались во всю длину, по возможности равномерно, и когда имели полный груз (около 25-ти пудов), то

накрывались кожаным одеялом и так крепко стягивались ремнями, что сани и груз составляли как будто одно целое и могли падать, даже вверх копыльями, не вываливая поклажи. В середине по длине наших узких саней садился боком или придерживался только вожатый, опираясь ногой на полоз нарты, в ежеминутной готовности соскочить и привести нарту опять в равновесие, когда она слишком раскатывалась или когда угрожала ей какая-нибудь опасность. Для того держал он в руке протянутый вдоль по саням и к ним прикрепленный ремень и, кроме того, имел в руках так называемый оштол, или прудило, — довольно толстую палку, обитую железом на одном и обвешанную колокольчиками на другом конце, которой управлял собаками, останавливал их, а иногда подпирался. Точно так же балансируя, сидели и мы с Козьминым каждый на своей нарте, за проводником, в беспрестанной готовности соскочить, поддержать и привести в равновесие нарту, что при неровной дороге очень часто случалось. Несмотря на то, что каждая из нарт имела груза до 25-ти пудов, они так легко скользили по крепко замерзшему снегу, что одной рукой без большого усилия можно было передвигать их с места на место, и собаки наши при хорошей дороге делали от 10-ти до 12-ти верст в час. 21-го февраля было 26° холода; к полудню уменьшился он до 14,5°. Солнце стояло очень низко, но Козьмину удалось, с помощью искусственного ртутного гори­зонта, взять полуденную высоту солнца, которая показала, что мы находились под 69°З1'22" широты. Тригонометрическим измерением от Нижне-Колымска до Сухарного найдено, что Сухарное лежит под 161°43'41" долготы, к востоку от Грин­вича. Полуденная тень давала 13,5° восточного отклонения путевого компаса.

22-го февраля рано поутру, перед рассветом, отправились наши нарты с про­виантом к Малому Баранову Камню*, отстоявшему на 41-у версту, где стояла поварня; там намеревались мы провести следующую ночь. Ужасный вой, какой

* Баранов Камень получил название от великого множества скитающихся там диких баранов, или аргалей. Животные эти питаются по большей части травой, которая вместе с одной из пород полыни растет на скалах между мхами.

собаки обыкновенно подымают в минуту отъезда, разбудил нас. Мы приготови­лись к дальнейшему пути, я в 9 часов утра оставили наши, несколько нагревшиеся, балаганы. По назначенному для поездки порядку моя нарта всегда находилась впереди, а Козьмин на своей нарте заключал шествие. Каждый из нас замечал направление пути, и по скорости бега собак, которую мы изучали в Нижне-Колымске*, определял расстояние одного пункта от другого. Наши наблюдения, по вечерам сравниваемые одно с другим и записываемые, составляли главные данные для начертания карты берегов.

Сокращая дорогу, мы не огибали Медвежьего мыса, а поехали прямо через перешеек, соединяющий его с твердой землей. Снег был гладок и крепок; со­баки бежали очень скоро, и нарты наши, несмотря на балансирование седо­ков, часто опрокидывались. В половине четвертого часа пополудни достигли мы поварни, лежащей на берегу маленькой речки, где нашли совершенно сохранившийся деревянный крест, поставленный в 1787 году экспедицией капитана Биллингса. Нарты с провиантом, выехавшие двумя часами ранее, но запряженные не столь сильными собаками, прибыли к поварне после нас. Море казалось отсюда совершенно гладким: густой туман застилал северный край горизонта.

Мы нашли поварню совершенно наполненную снегом и льдом и их надлежало выгребать, чтобы нам поместиться. Слишком трудно и медленно было произво­дить такую работу через отверстие, служащее дверью; мы сняли бревна, состав­ляющие крышу, соединенными силами выбрасывали снег во все стороны. Менее чем через час жилище наше было готово, крыша настлана, в середине разложен огонь, и мы спешили поселиться.

К несчастью, поварня была так тесна, что только четверо нашли в ней место, и те лежали столь близко к огню, что искры беспрестанно осыпали их шубы, са­поги и одеяла. Остальные семеро из нас должны были довольствоваться палаткой, которая хоть была не так тепла, но зато совершенно суха, а сквозь бревенчатые стены поварни ручьями лилась вода от тающего снега и льда.

Вечером, по обыкновению, занимались мы сравниванием и приведением в порядок сделанных нами наблюдений, и к великому удовольствию нашему, они совершенно согласовались как с точными наблюдениями этой части берега, сде­ланными капитаном Биллингсом, так и с составленной по ним вице-адмиралом Сарычевым картой, и тем совершенно убедили нас в достаточности и надежности принятых нами правил измерения.

До этого места морской берег почти совершенно плоский, и только некоторые выдающиеся мысы образуют крутые и скалистые возвышения* Правый берег Колымы, состоящий большей частью из черного шифера, был покрыт наносным лесом. Мы видели в 14-ти верстах от Сухарных балаганов выстроенную в 1739 году лейтенантом Лаптевым на возвышении деревянную башню для указания входа с моря в устье реки.

На следующий день с рассветом продолжали мы путь. Погода была ясная и приятная. При легком юго-западном ветре термометр поутру показывал 27°, в полдень 23°, к вечеру 26°. Мы ехали довольно скоро по гладкому льду вдоль мор­ского берега, который становился все круче и обрывистее. Проехав 42-е версты, остановились мы недалеко от Большого Баранова Камня в поварне: она была го­

* Скорость бега моих собак, соразмеряясь с большею или меньшею гладкостью дороги, простиралась от 6-ти до 12-ти верст в час. По ней и по направлению проезжаемого пути вы­числяли мы широту и долготу, которые и буду я впоследствии отличать названием счислимая, от определенных другим образом.

раздо просторнее прежней, но зато не так прочно выстроена. Однако, согревшись чаем и хорошим супом и закутавшись в дорожные платья под толстым меховым одеялом, провели мы ночь очень хорошо, не слишком чувствуя холод.

Во время пути удалось мне взять полуденную высоту солнца и найти, что до­вольно значительный мыс у Малого Баранова Камня лежит под 69°41'49" с. ш„ и по нашему счислению под 163°20' в. д. Мы видели на горах много замечательных утесов, из которых иные представляли вид развалин древних огромных зданий, а также исполинских людей и зверей; капитан Сарычев упоминает об этих уте­сах в своем путешествии. Впоследствии буду я иметь случай говорить о таком странном образовании приморских скал здешних.

24-го февраля отправились мы в путь при 25° холода; впоследствии увели­чился он до 28°. Гористый мыс Большого Баранова Камня, довольно далеко вдавшийся в море, оставили мы к северу и проехали через узкую полосу земли, за ним лежащую, где к востоку от мыса впадает в море маленькая речка; устье ее, по сделанному нами полуденному наблюдению, лежит под 69°38'21" с. ш. и 164°26' счислимой долготы. Отклонение путевого компаса было 17° восточное. С этого пункта берег принимает совсем другой вид: утесистые скалы исчезают, и со­вершенно плоское прибрежье покрывается только кое-где круто-обрывистыми возвышениями. К югу, в некотором расстоянии от берега, видна высокая цепь гор: она, по-видимому, тянется от NtW на StO.

Проехав 34 версты, достигли мы небольшой речки: прозрачный лед ее обещал нам чистую, хорошую воду; на берегу нашли мы множество наносного леса, а по­тому остановились и раскинули палатку, предполагая здесь переночевать. Тут предел, до которого туземцы доходят иногда, гоняясь за зверями, но с 1765 года, после путешествия Шалаурова, никто из русских не посещал этой части Ледо­витого моря.

Намереваясь оставить здесь часть взятого нами провианта в запас на воз­вратный путь и для уменьшения числа нарт, мы выстроили так называемую сайбу, где могли обезопасить наши вещи от песцов и росомах, здесь водящихся во множестве. Мы врыли в снег вертикально четыре столба» каждый около 9-ти футов вышины; на них укрепили бревенчатый ящик, положили туда наши запасы и покрыли все бревнами и снегом. Между тем в несколько ми­нут была раскинута наша палатка. Шесть тонких длинных шестов воткнули в снег и верхние концы их связали; потом обтянули все легким, из оленьих шкур сшитым, покрывалом, и таким образом составилась коническая палатка в 10 футов вышины и несколько более 12-ти футов в поперечнике основания. Вверху палатки оставили маленькое отверстие для дыма: в середине, на же­лезной плитке, разложили мы огонь; на нем мы варили пищу, и он согревал нас, хотя вместе с тем наполнял всю палатку густым едким дымом, отчего глаза наши очень страдали. Вместо двери на подветренной стороне палатки оставили мы небольшое отверстие, завешанное оленьей шкурой. При бурной погоде, в этих странах обыкновенно господствующей, воздушное жилище наше было в беспрестанном движении и нагибалось то на ту, то на другую сторону, что нас нимало не беспокоило; гораздо неприятнее бывало, когда ветер срывал всю палатку. Но и к тому привыкли мы впоследствии и, покры­вая внешние стороны палатки до некоторой высоты снегом, вовсе отклоняли такое неудобство.

Когда палатка была раскинута, все с нетерпением ожидали, пока закипит чайник, наполненный снегом или льдом, потому что чай был приятнейшей и подкрепи­тельной для нас пищей. После двух чашек являлись жизнь и веселость в онемевшем от холода обществе. Замечательно, что мы так любили наше ароматическое питье

и вкус его был нам так приятен, что вместо обыкновенной пропорции — по три куска сахару на чашку — мы пили целый вечер от 10-ти до 12-ти чашек с одним куском леденца. Иногда присоединяли мы к тому ржаные сухари либо отличный кусок юколы. Между чаем и ужином выходили наши проводники к собакам, при­вязывали их для того, чтобы, привлеченные следами зверей, они не разбежались ночью,ма притом давали каждой назначенную долго корма.

Между тем занимались мы сравниванием наших наблюдений и вносили на карту осмотренное днем пространство, что при сильном холоде и дыме, наполнявшем всю палатку, было не весьма легко. В то же время приготовлялся ужин: он всегда состоял из одного блюда — супа с рыбой или с мясом, пока мы его имели; все варилось в одном котле, вместе с тем служившем нам и об­щей тарелкой. После ужина все общество ложилось спать. По причине холода мы не могли снимать нашего платья и шуб и должны были спать в полной дорожной одежде; зато постоянно каждый вечер меняли мы чулки и сапоги, которые вместе с меховыми шапками и рукавицами развешивались для сушки на шестах в палатке, что, особенно насчет чулок, необходимая предосторож­ность, ибо с сырой обувью замерзание почти неизбежно. На ночь расстилались на твердом снегу медвежьи шкуры; на них все обществе располагалось и под оленьими одеялами крепко и хорошо отдыхало от дневных трудов. Пока все нарты нас сопровождали, мы должны были по причине темноты располагаться в палатке, как спицы в колесе, ногами к огню, а головами к стенам; впослед­ствии, когда наше общество уменьшилось, располагались мы вокруг удобнее: во время ночи огонь не поддерживался и мало-помалу затухал. Поутру вставали мы обыкновенно в 6 часов, разводили огонь и мылись свежим снегом; потом пили чай и тотчас после него принимались за обед, который был совершенно подобен нашему ужину. Наконец, чистили посуду, свертывали палатку и одея­ла, нагружали нарты и часов в девять отправлялись в путь. Такого порядка держались мы постоянно во время первого путешествия.

25-го февраля при 25° холода поднялся резкий восточный ветер с сильной метелью, что чрезвычайно затрудняло дорогу. Мы, однако, продолжали неко­торое время путь, но утомленные собаки наши, пробежав 24 версты, не в со­стоянии были далее тащить нарты против ветра по рыхлому снегу, и мы вы­нуждены были остановиться для ночлега на плоском морском берегу. Метель продолжалась всю ночь; наша палатка была совершенно занесена снегом, но тем доставила нам защиту от бури. Мы радовались неподвижности нашего жилища и его приятной теплоте. Зато слои снега, лежавшие на внешней сторо­не его, растаяли и образовали ледяную кору, которая сделала шкуру твердой, неудобосгибаемой и гораздо тяжелее прежнего, и тем причинила нам много трудов при складывании палатки.

26-го поутру ветер совсем затих, и хотя термометр все еще стоял на 25° холода, но нам казалось, что было гораздо теплее вчерашнего. Море было покрыто твердой и гладкой снежной корой, по которой наши нарты, снабженные ледяными по­лозьями*, так легко скользили, что собаки без всякого понуждения бежали очень скоро. Мы всегда держались в расстоянии от 50 до 300 сажен от морского берега,

* Каждый вечер оборачивают нарты вверх дном и полозья обливают водой, от чего образуется на них ледяная кора, которая очень гладка, так что сани с невероятном легкостью скользят по твердому снегу; такое обливанье называется войдать вожатые нарт делают это частью для легчайшей езды, а частью для сбережения самых полозьев, и по той же причине наши проводники всегда тщательно избегали мест, покрытых не снегом, а ледяными обломками, отбивавшими с полозьев лед.

который здесь плоский и низменный; на всем открытом взору протяжении его никакой предмет не прерывает унылого однообразия печальной снежной пусты­ни. Мертвая тишина, царствовавшая вокруг нас, умножала еще более характер грустного уныния этой сцены, так что с радостью встречали мы груды наносного леса, лежавшие на берегах и хоть несколько прерывавшие однообразие.

В полдень определил я по взятой полуденной высоте, что устье речки, против которой мы находились, лежит под 69°34'38" с. ш. и 165°54' в. д. Отъехав 25 верст от нашего последнего ночлега, велел я ранее обыкновенного остановиться на ночь, чтобы взять несколько расстояний между солнцем и луной. Солнце стояло так низко над горизонтом, что мы вынуждены были прибегнуть ночью к звездам, желая узнать истинное время. Взятые лунные расстояния определили положение нашего ночлега в 166°11' в. д., которая по нашему счислению была на 5' восточнее. Хронометры от внезапных перемен температуры, потрясений, езды и частого опрокидывания нарт так пострадали, что не сходствовали между собой и с веро­ятной долготой, и мы почти не могли употребить их. Здесь выстроили мы вторую сайбу и положили в нее остаток наших съестных припасов на возвратный путь, отослав назад разгруженные нарты. Лед, вчера покрывший нашу палатку, растаял сегодня от разложенного в ней огня и наполнил наше жилище такой удушливой сыростью, что мы вынуждены были от времени до времени выходить освежаться и отдыхать на воздухе.

Ночью к 31° мороза присоединился резкий юго-восточный ветер и, несмотря на хорошо поддерживаемый огонь и теплые покрывала из оленьих и медвежьих шкур, сделал холод столь чувствительным, что несколько раз вынуждены мы были вставать, прыгать и бегать вокруг нашего жилища, чтобы несколько согреться. Особенно штурман Козьмин жаловался поутру, что ноги у него необыкновенно мерзнут. Мы посоветовали ему переменить чулки и сапоги, и когда он снял са­поги, то с ужасом увидели мы, что чулки у него примерзли к ногам. Весьма осто­рожно сняли мы чулки и нашли, что

они покрыты ледяным слоем почти в одну линию толщины; к счастью, ноги еще не были отморожены, и мы скоро оттерли их водкой. Этот опыт уверил нас в необходимости всегда переменять и содержать сухой нашу обувь, потому что всякая сырость, внешняя и от собственной испарины, при большом морозе имеет самые гибельные следствия. В полдень, находясь на одну и три четверти версты к северу от низменного берега, определили мы 69°30'28" широты, а счисляемая долгота была 166°24'; отклонение магнитной стрелки сеинадцать с половиной градусов восточное.

Усиливавшийся холод и резкий ветер чрезвычайно затрудняли нашу езду. Проводники вынужде­ны были надеть собакам на ноги род сапог, а более чувствительные, менее прочих покрытые волосами и замерзанию подверженные части тела их завернуть лоскутками шкур. Это значительно препятствовало

бегу собак, тем более, что слишком сильный мороз сделал снег рыхлым и полозья нарт не могли так легко скользить по ним, как скользили до­селе. Сегодня (27-го февраля) не мог­ли мы проехать более 26-ти верст и остановились на ночлеге близ устья довольно значительной реки, в верховьях у прибрежных жителей Малого Анюя известной под именем Большой Баранихи. Как здесь, так и на всем протяжении низменного берега, вдоль которого мы сегодня ехали, лежит великое множество наносного леса. К югу и юго-западу от нашего ночлега показывались в некотором отдалении горы, про­стиравшиеся до восточного берега реки. Самый берег образует здесь значительную бухту, обращенную к северу, и подымаясь мало-помалу на восток, достигает шести сажен высоты.

Прямо к северу от нас на море показывалась белая полоса, имевшая, по-видимому, параллельное с берегом направление: впоследствии нашли мы, что то было не что иное, как большие то­росы*, поднявшиеся над поверхностью моря; издали по своему разнообразному построению часто давали они повод к ошибочным заключениям о существовании земель и берегов.

Во время ночи взял я несколько расстояний между луной и Поллуксом, кото­рых не мог, однако, применить для определений долготы, потому что, когда хотел я с помощью искусственного ртутного горизонта взять несколько высот Капеллы и определить истинное время, то нашел, что на поверхности ртути образовались кристаллы, от чего она хотя и не замерзла, но сделалась столь неровной, что я вы­нужден был прекратить мои наблюдения.

Вообще сильный холод часто затруднял наши астрономические наблюдения. Особенно с секстантами делали мы болезненные опыты, и впоследствии вы­нуждены были чем-нибудь обертывать те части инструментов, которых должны были касаться пальцами или лицом, потому что в противном случае кожа тотчас примерзала к металлу. Также в продолжение всего наблюдения, а особенно при подсчете градусов на дуге, надобно было удерживать дыхание, а иначе стекла и зеркала мгновенно покрывались тонким слоем льда или инеем, что происходило даже от одной испарины нашего тела. Несмотря на то мало-помалу достигли мы такой ловкости, что производили наши наблюдения при 30° мороза и ночью при тусклом свете маленького ручного фонаря, с достаточной точностью сосчитывали на дуге секстанта градусы, минуты и секунды.

* Торосами называют на северных берегах Сибири большие неправильного образова­ния громады льда, которые на Ледовитом море, подобно скалам, подымаются на высоту до 100 футов над гладкой ледяной поверхностью и весьма затрудняют езду, а иногда делают ее и вовсе невозможной.

На хронометры также простерлось влияние холода: они сами собой останови­лись. Опасаясь этого, носил я их днем при себе, а на ночь всегда прятал в обернутый несколькими шкурами ящик, который клал с собой под одеяло. Несмотря на мои предосторожности, вероятно, ночью, когда огонь потух в нашей палатке, холод, проникнув через все обвертки, заморозил масло, между колесами находившееся, и остановил их движение.

Февраля 28-го поутру было 27° холода, а вечером 25,5°, со свежим SW ветром, который был нам попутный, а потому и не слишком нас затруднял. Воздух был пасмурен и туманен, так что мы едва могли отличать берег, вдоль которого еха­ли, направляя наш путь на лежащий перед нами высокий мыс, показывавшийся сквозь туман. Здесь под защитой довольно крутого и обрывистого земляного уступа (яра) остановились мы на ночлег, проехав сегодня по причине рыхлого снега не более 27-ми верст. Желая согреться, взлезли мы на гору и нашли там несколько бревен, оленьих рогов, углей и других признаков, что на этом месте находилась некогда юрта или другое, тому подобное жилище. К вечеру атмосфера несколько прояснилась, так что штурману Козьмину удалось взять несколько расстояний между солнцем и луной, которые показали, что наш ночлег лежал под 167°43' в. д. Полуночная высота луны дала нам 69°38'24" с. ш. Здесь устроили мы третью сайбу для провианта.

Ночью одна из наших собак подняла сильный лай. Мы все бросились из палатки, но ничего не могли рассмотреть. Наши проводники уверяли, что со­баки чуяли близость чукчей, и, боясь внезапного нападения, всю ночь не могли сомкнуть глаз.

На следующее утро (1-го марта) продолжали мы путь. Термометр целый день показывал более 25°. Легкий NW ветер, разогнав облака, очистил атмосферу. В полдень определили мы 69°42'48” широты; отклонение магнитной стрелки было 18,5 восточное.

Берег, направляясь здесь на NNO, образует уступ (яр), подымающийся на пять и более сажен над поверхностью моря. На берегу нашли мы недавно оставленную чукотскую хижину, вокруг которой ясно видны были следы саней, места, где горели огни и пр. Хотя я и не разделял боязни наших проводников (они хотели было тотчас возвратиться назад), но признал за нужное ставить на ночь у нашей палатки караульного.

На расстоянии трех с половиной верст от места полуденного наблюдения широты встретили мы довольно значительное, открытое к северу углубление в берегу, стороны кото­рого, казалось, соединялись в некотором от нас отдалении, а потому мы и приняли это углубление за бухту или маленький залив. Но в следующие годы, по ближайшем наблюдении, мы нашли, что то был пролив, названный Шалауровым Сабадей*, отделяющий остров этого имени от твердой земли. Мы направили путь по сему проливу и на середине длины его нашли несколько чукотских хижин, довольно тщательно выстроенных из наносного лиственного леса; напавший снег покрыл следы саней и отнял у нас возможность узнать направление, по которому поехали чукчи. На северном конце пролив пять с половиной верст ширины, но она, однако, приметно суживается на противоположном конце. Берег твердой земли плоский, а к вос­току становится холмист. Берег острова Сабадея, напротив, крутой и обрывистый, возвышается на 20 и более сажен. Под защитой этого уступа расположились мы ночлегом, проехав сегодня 23 версты. По полуночной высоте луны определили мы широту нашего ночлега в 69°48'46" с. ш. и 168°4' в. д. по расстоянию луны

* Современное название острова — Айон, а пролива — Малый Чаунский. (Прим. ред.)

от Альдебарана. Здесь снова нашли мы следы чукчей. С вершины близлежащего холма видели вдали обширную тундру.

Сегодня на дороге был нам случай наблюдать совершенно новый замечатель­ный феномен: на NO горизонте показалось совершенно отдельное темно-серого цвета облако, из которого, по направлению зенита, протягивались беловатые лучи к противоположной части неба и давали явлению сходство с северным сиянием. Не могу утверждать, чтобы эти лучи, подобно лучам северного сияния, имели свет, потому что явление, продолжавшееся с полчаса, наблюдали мы днем, когда свет лучей не может быть заметен при сильном сиянии солнца. Казацкий сотник Татаринов, бывший уже прежде в этих странах с Геденштромом, уверял, что видимое нами темное облако было не что иное, как поднявшиеся, но еще не рассеявшиеся испарения из внезапно происшедших во льду трещин, или отверстий (полыней). Если принять такое предположение, то беловатые лучи образовывал тот же пар, мало-помалу разделяющийся и освещаемый солнцем. Вечером наблюдали мы на горизонте северное сияние, которое занимало все протяжение от NO до NW, попеременно то являлось, то пропадало.

На следующее утро (2 марта), при ясной погоде и 27° холода, едва отъехали мы от нашего ночлега, как штурману Козьмину показалось, будто он видит зем­лю. Мы остановились и тотчас взлезли на высокий берег, откуда ясно увидели, ^что мнимую землю составляли груды льда (торосы), нагроможденные на краю необозримой полыньи. В полдень определили мы широту 69°52'6". Около двух верст на NNO от этого пункта прекращаются высокие крутые берега, и земля

является снова плоской. Сему месту, вероятно, дал лейтенант Лаптев название Песчаного мыса, хотя здесь собственно не заметно никакого мыса, потому что берег нечувствительно направляется от NO к O, не образуя значительного углу­бления в море.

Место, где прекращается возвышенный и начинается плоский берег, лежит, по нашим наблюдениям, под 69°52,5' с. ш. и 168° в. д. на восток от Гринвича. Отсюда ехали мы то по морю, то по земле. Берег здесь почти нисколько не возвышается над морем и, вероятно, летом он и весь ряд параллельно с ним идущих наносных песчаных холмов покрываются водой.

Долго и напрасно искали мы наносного леса, который вообще к востоку от про­лива Сабадея редко встречается; наконец нашли на берегу несколько бревен, но они были сюда, вероятно, перетащены чукчами, следы которых ясно видели мы по всей окрестности. Сегодня проехали мы уже 25 верст, и я решил здесь перено­чевать. Мы выстроили четвертую сайбу и отослали в Нижне-Колымск последние провиантские нарты. Таким образом, с нами остались только три дорожные нар­ты, на которых, кроме меня и штурмана Козьмина, находились для управления собаками три казака. По высоте луны определили мы здесь широту в 69°57'42", а долгота, по нашему исчислению и по пеленгам, была 168°41'.

Вечером наблюдали мы прекраснейшее северное сияние. Небо было чисто и безоблачно; звезды блистали ярким арктическим светом. При легком NO ветре поднялся от NNO огромный светящийся столб, и лучи его, подобно широким пламенным полосам, разливались на небе по направлению ветра, беспрестанно переменяясь и, казалось, приближаясь к нам. Судя по скорости, с какой светлые лучи пробегали пространство горизонта до нашего зенита (менее нежели в две секунды), полагали мы, что северное сияние было к земле ближе обыкновенной высоты облаков. В продолжение явления не заметили мы никакой перемены на магнитной стрелке компаса, что, конечно, приписать должно грубому его устроению.

Наши казаки уже несколько раз просили дать собакам отдохнуть и собраться с силами: по их новой просьбе о том решился я остаться еще один день здесь (3 марта). Отдых был благодетелен для собак, но для нас несносен. Мы распо­ложились на совершенно открытой, ничем не защищенной равнине, где, при 25 и 29° мороза, с резким NO ветром, у нас был такой скудный запас дров, что мы могли только кипятить чай и суп, а остальное время проводили без огня. К тому присоединилась еще мучительная неизвестность об успехе нашей поездки и настоящем положении предела ее, Шелагского мыса. Наши малые запасы не по­зволили нам предпринять безопасный, хотя и дальнейший путь вдоль берега, имеющего здесь почти южное направление. На море, прямо перед нами, лежали высокие ледяные холмы и заграждали нам совершенно вид вдаль, а как истинное положение Шелагского мыса не было еще определено, то в отыскании его мы потеряли бы много времени, чего, при недостатке в съестных припасах, должно было всячески избегать. Мы были в нерешимости, что предпринять, когда при закате солнца заметили на восточном краю горизонта два довольно значительных холма, принятые нами сначала за один, северная вершина которых лежала от нас NOtO1/2О. Наши проводники были уверены, что мы нашли землю, которую ис­кали, и радовались, что открытие ее удалит нас от соседства чукчей, ибо они все еще их боялись. Нетерпеливо ожидали мы рассвета, надеясь, что эти два холма составляют Шелагский мыс, предмет поисков бесстрашного Шалаурова.

Рано поутру 4-го марта небо покрыто было облаками; слабый SO ветер наго­нял снег: термометр показывал 13,5° (вечером 18°). Мы весьма радовались такой умеренной температуре; после сильных морозов она казалась нам даже теплой; наши проводники уверяли, что в здешних краях никогда не бывает холоднее, и завидовали счастью чукчей, живущих в столь теплом климате.

Мы ехали по крепко смерзшемуся снегу то между ледяными громадами, то через них, стараясь по возможности направлять путь наш прямо на виденные горы. Но вскоре мы уверились, что они были от нас гораздо далее, нежели нам казалось. Наступающие сумерки и усталость наших собак, пробежавших сегод­ня по крайней мере 61-у версту, заставили меня остановиться на ночлег между торосами. Здесь заметили мы, что наш мнимый остров был мыс, на котором поднимались три куполовидные горы; восточная из них казалась выше прочих.

К югу от этих гор тянется ряд холмов, обставленных по скатам такими же камен­ными громадами, какие заметили мы при Барановом Камне; воображение наших боязливых проводников видело в этих обломках скал и утесов большой лагерь чукчей, готовившихся к битве с пришельцами.

С вершин льдины (в 5 сажен высоты), возле которой разбили мы палатку, по­казалось нам вдали открытое море, отражавшее в прозрачной воде черные скалы и утесы берега, принимаемого нами за Шелагский мыс. Через несколько минут открытое море переменилось в гладкую ледяную равнину. С такой же быстротой покрылась она множеством неровностей и возвышений, а потом на всем про­странстве появились большие плавающие льдины самых разнообразных видов. При несколько переменившемся положении солнца они в свою очередь исчезли, и мы ясно увидели необозримую, до краев горизонта простиравшуюся стену огромнейших торосов. Из-за сильного преломления лучей на Ледовитом море подобные оптические обманы и превращения весьма обычны, и, вероятно, не раз давали они путешественникам повод к ложным заключениям о существовании островов, берегов и мысов.

Наш дровяной запас совершенно истощился, и для разведения небольшого огня, чтобы сварить себе суп, вынуждены мы были пожертвовать тремя шеста­ми палатки и парой запасных санных полозьев. К счастью, и на следующий день (5 марта) продолжался SO ветер, который и в Нижне-Колымске приносит теплую

погоду; термометр показывал не более 18°, и мы переносили такой холод без огня.

Проехав около 30-ти верст между вы­сокими торосами и перебравшись с ве­личайшим трудом через острогранную льдистую стену, достигли мы наконец северо-западной оконечности Шелаг­ского Носа. Путь около него превзошел трудностями и опасностью все доселе нами испытанное. Часто вынуж­дены были мы карабкаться на кру­тые, в 90 футов вышиной, ледяные горы и с такой вышины спускаться по крутизне, находясь каждую ми­нуту в опасности переломать сани, задавить собак или низвергнуться вместе с ними в ледяную пропасть. Иногда должны мы были пробираться по большим пространствам, провалива­ясь по пояс в рыхлый наносный снег; иногда встречали мы между торосами непокрытые снегом места, усеянные острыми кристаллами морской соли, отдиравшими лед с полозьев нарт и до того затруд­нявшими езду, что мы должны были сами запрягаться и вместе с собаками, с огромниыми усилиями, тянуть сани, чтобы не остаться на дороге. Нагроможденные одна на другую льдины заслоняли нам мыс. В тех местах, где мы приближались к берегу, состоял он из черной, плотной и блестящей, неизвестной мне каменной породы и являлся в виде правильных, наклонно лежащих столбов, до 250-ти футов вышиной, между которыми кой-где проглядывали, в несколько сажен ширины, полосы белого мелкозернистого гранита.

Мрачные черные утесы веками нагроможденные, никогда не растаивающие ледяные горы необозримое, вечным льдом скованное море, все освещенное слабыми, скользящими лучами едва поднимавшегося над горизонтом поляр­ного солнца совершенное отсутствие всего живущего и ничем не прерываемая могильная тишина — представляли нам картину, как будто мертвой природы, которой описать невозможно. Казалось, мы достигли пределов живого творения.

Продолжая с неимоверными усилиями наш путь в течение пяти часов и прой­дя около девяти верст, мы и наши собаки так измучились, что вынуждены были остановиться. Для ночлега выбрали мы маленькую бухту, низменный и песчаный берег которой, постепенно возвышаясь, сливался в некотором от нас расстоянии с цепью холмов, соединенных с главными горами Шелагского мыса, возвышав­шегося более нежели на 3000 футов над поверхностью моря.

К великой радости, мы нашли здесь несколько наносного леса (впрочем, только соснового). По-видимому, он очень давно лежал здесь. Мы тотчас развели боль­шой огонь и спешили после долгого времени опять согреться и высушить или, по крайней мере, оттаять нашу одежду. Казалось, чукчи посещали этот край; мы нашли здесь большую кучу китовых ребер, место, где недавно был разложен огонь, и недалеко оттуда — большое бревно, вертикально врытое в землю, так что не более трех футов торчало оно над поверхностью. При ярко пылающем огне мы провели очень приятную ночь и собрали столько силы и тепла, что на другой день (6 марта) 19° мороза, с ветром, и метелью, казались нам менее ощутительны.

Наши запасы приходили к концу и могли достать еще дня на три, не более, и как мы не были уверены, что найдем в целости оставленные нами складки про­вианта, то я колебался: ехать ли далее или возвратиться назад? Наконец решился я продолжать путь с тем, чтобы по крайней мере определить истинное направле­ние этой части берега, по известному мнению Бурнея, составляющей перешеек, связывающий будто бы Азию с Америкой. Я выбрал самых надежных, сильных собак и на двух разгруженных нартах поехал далее; третья нарта, с остатком на­ших запасов, осталась на месте ночлега., под охранением казака; зная язык чукчей он мог в случае необходимости с ними объясняться.

К счастью, мы нашли узкую полосу твердого и гладкого льда, и ехали по ней очень скоро вдоль берега, кроме немногих незначительных уклонений, направ­ляющегося прямо на SO 80° и состоящего из утесов, углами упирающихся в море; изредка попадается плоский, песчаный берег. Скалы эти состоят из той же черной породы и черного шифера, как прежде нами виденные. В 17-ти верстах от нашего ночлега взял я полуденную высоту солнца и определил широту 70°03'24". Около 12-ти верст далее скалы исчезают, и горы удаляются от берега, который сплошь становится дресвяным. С вершины горы, близ берега лежащей, заметили мы на расстоянии 24-х миль к SO 48° далеко вдавшийся в море мыс, который назвал я, по имени моего ревностного сотрудника в экспедиции, мысом Козьмина. К се­веру и NO от нас, кроме пространных более или менее гладких ледяных полей, не представлялось нам никакого замечательного предмета. От конца черных скал до мыса Козьмина плоский и дресвяный берег образует легкий изгиб, при­ближаясь к подошве гор, отстоящих довольно далеко от берега. У мыса впадает в море маленький ручей, которому дали мы название Поворотного. И здесь нашли мы следы чукчей, а именно — большую яму, наполненную китовыми ребрами и угольями. Судя по огромным, возле берега стоящим льдинам, должно думать.

что море здесь очень глубоко, и как берег не представляет никаких заливов или углублений, то плавание по этой части моря должно быть опасно, ибо суда не имеют никакой защиты от напора льдов.

При совершенном недостатке всякого рода припасов не было возможности продолжать путь; я вынужден был обратиться отсюда назад, довольствуясь на этот раз открытием, что берег Азии, миль на сорок к востоку от Шелагского мыса, имеет юго-восточное направление. Мы обозначили предел нашей поездки пирамидой, сложенной из больших камней, недалеко от устья ручья* на довольно значительном холме, и определили его положение в 70°00'37" с. ш. и 171°47' долго­ты к востоку от Гринвича. Пирамида эта отстоит от Сухарного на 418 верст* .

Возвратный путь был также не затруднителен, и поздно вечером достигли мы палатки нашей на Шелагском мысе, где оставшийся казак, желая оста­вить после нас какой-нибудь памятник, занимался сколачиванием большого креста из двух бревен. Мы помогли окончить ему работу, выжгли на кресте год, месяц и день нашего здесь пребывания и поставили его на высочайшем из соседних утесов. На другой день (7 марта) при 28° мороза, резком ветре и вьюге, начали мы обратный путь. Для избежания затруднительного и для наших саней опасного переезда через торосы решился я ехать по твердой земле, через низкие холмы, к WSW от нас лежащие. Этим путем удалось нам миновать торосы и выехать на гладкую поверхность моря. Вероятно, это самый тот волок, по которому в 1700 году купец Тарас Стадухин, отправившийся из Нижне-Колымска к востоку водой на коче, возвратился назад, видя невоз­можность обойти мыс, названный им Великим Чукотским» но впоследствии получивший название Шелагского**.

Мы следовали почти в южном направлении вдоль по берегу, крутые об­рывистые скалы которого мало-помалу превращаются в плоские округлен­ные холмы, за которыми, однако, в некотором отдалении видна цепь крутых островерхих гор. Отъехав верст 25 от Стадухинского волока, расположились мы на ночлег на дресвяном берегу залива, обращенного на восток, и нашли здесь множество наносного леса. Надобно заметить, что он состоял исклю­чительно из толстых лиственных стволов, когда до этих пор мы не встречали других древесных пород, кроме сосен. При легком западном ветре поутру было 30° холода, а вечером 27°.

Проехав десять с половиной верст, находились мы на расстоянии четырех с половиной верст, почти на параллели мыса, довольно тупым углом выдающегося в море и образующего небольшой залив; мыс этот назвал я по имени Матюшкина. Он замечателен особенно по высокой, лежащей на нем горе, называемой чукчами Раутан, от которой внутренняя цепь гор примет SO направление. Здесь определили мы, по полуденной высоте солнца, 69°44'43" с. ш. и по полуденной тени отклонение магнитной стрелки 18° восточное. Мыс Матюшкина лежит под 69°43'50" широты и 170°47' долготы от Гринвича. В расстоянии трех с половиной верст от него, между WNW и SW, плоский остров, называемый чукчами Араутан***, отделенный от твердой земли едва заметным проливом. Мы обогнули южную сторону острова и направили путь на запад, через Чаунский залив. Проехав 25 верст, достигли мы низких берегов острова Сабадея, и еще

* Не привожу точнейшего определения географического положения Шелагского мыса, ни других астрономически определенных пунктов берега, потому что все это помещено будет в повествовании о путешествиях по льду, предпринятых нами в следующие годы.

** Здесь у Ф. П. Врангеля имеется противоречие с данными, указанными в части первой (см. стр. 47). (Прим. ред.)

*** Современное название — Роутан. (Прим. ред.)

7 верст ехали вдоль берега, прежде нежели могли найти несколько наносного леса. Здесь разбили мы для ночлега палатку под защитой невысокого земляного уступа. Сильная, продолжительная вьюга и наступившая темнота препятство­вали нам с точностью определить изгибы берега. Целый день 8-го марта холод был чрезвычайно резок и чувствителен.

Марта 9-го продолжали мы путь вдоль берега острова Сабадея на N и NO, направляясь к,тому месту, где устроили 2-го марта четвертую сайбу, которую поздно вечером нашли в совершенной целости, что было нам весьма приятно, ибо накануне издержали мы уже весь остаток наших запасов. Впоследствии мы

не были так счастливы. От остальных трех сайб остались только рыбьи кости; вероятно, несмотря на предосторожности наши, песцы и росомахи, которые здесь во множестве водятся, нашли доступ к нашим запасам и все истребили — как наш провиант, так и корм собачий. Наши запасы вышли, и, несмотря на береж­ливость, с какой делили мы найденную в одной сайбе поклажу, вынуждены мы были последние два дня оставаться без пищи. Я утешал моих товарищей, уверяя, что вследствие сделанного мной перед отъездом распоряжения на Сухарном острове ожидают нас нарты с новыми собаками и провиантом; но моя надежда не сбылась*, и мы вынуждены были, томясь голодом, продолжать путь на обес­силенных и измученных собаках.

* Причиной тому был поздний приезд окружного комиссара из Средне-Колымска. Купцы, отправлявшиеся в Островное на ярмарку, должны были на Анюе долго ожидать его, а потому собаки их возвратились только 20-го марта, когда по моему расчету не позже 10-го марта могли они уже быть в Сухарном, где два дня отдыха и хороший корм совершенно их оправили бы. Такое позднее возвращение собак, которых мы хотели употребить для нашего второго путешествия по льду, значительно замедлило наш отъезд.

Марта 14-го прибыли мы наконец, после 23-дневного отсутствия, проехав всего до 1122 верст, в Нижне-Колымск, где в полном смысле наслаждались при­ятностями топленой комнаты и порядочно сваренной пищи. Здесь нашли мы доктора Кибера, который еще 20-го февраля прибыл из Иркутска; но, к сожале­нию, затруднительная зимняя дорога так повредила его здоровью, что во втором путешествии по льду он не мог участвовать.

Марта 19-го возвратился мичман Матюшкин из Островного, где он с полным успехом исполнил данное ему поручение. Чукотские старшины с удовольствием и благодарностью приняли привезенные им подарки и уверяли, что мы встретим самый дружеский прием, если посетим их страну и жилища.

О земле, которая будто бы видна в море, с берегов, никто из чукчей не знал.

Целью путешествия Матюшкина было, как я уже сказал, предупреждение недоверчивых чукчей о нашем посещении и опыт приобрести их расположение предварительными подарками и указанием тех выгод, какие могут они извлечь из дружелюбных сношений и торговли с русскими. Хотя отзывы чукчей делали невероятным открытие земли, которая, по предположениям, видна с их берегов, но путешествие Матюшкина тем занимательно, что знакомит нас, из многих коче­вых племен, живущих в России, именно с таким народом, о котором до этих пор было только известно, что он обитает по северо-восточным берегам Ледовитого моря, в стране, климат которой может устрашить самого страстного и неутоми­мого путешественника.

Мы тотчас начали приготовляться ко второму путешествию по льду, но, прежде нежели приступлю я к описанию его, для соблюдения порядка времени и полноты предмета нелишним будет представить краткое извлечение из отчета мичмана Матюшкина о посещении Островенской ярмарки.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

Отчет мичмана Матюшкина о поездке в местечко Островное и тамошней ярмарке. — Замечания о встреченных чукчах и о шаманах.

Марта 4-го отправились мы на двух нартах из Нижне-Колымска в Островное. Меня сопровождали казак и якут, знавший чукотский язык, и сверх того известный английский пешеход Кокрен, который хотел отправиться из Островного с возвращавшимися чукчами на Чу­котский Нос, а оттуда перейти в Америку.

Глубокий снег, наметенный сильной вьюгой огромными грудами, весьма затруднял езду, так что в первый день, несмотря на все усилия, мы не могли до­стигнуть поварни, в сорока верстах от Нижне-Колымска устроенной. Надобно было провести ночь под открытым небом. Мы выбрали для привала высокий берег реки, защищенный от северного ветра небольшим лесом. К счастью, погода, по здешним понятиям, была очень тепла (термометр показывал только 8° холода), и мы провели ночь около большого костра очень хорошо.

На другой день рано поутру отправились мы далее и ехали скоро, по хорошей дороге, проложенной юкагирами и другими окрестными жителями, которые со своими товарами (мехами и рыбой) спешили на ярмарку в Островное. Мы ско­ро достигли Малого, или Сухого, Анюя и поехали к его вершине (почти прямо на восток), стараясь по возможности сокращать прямыми линиями частые загибы реки. По берегам ее рассеяны юкагирские селения и летовья, но теперь дома были пусты, потому что все жители уехали на ярмарку*.

Марта 8-го прибыли мы счастливо в Островное — местечко, величаемое кре­постью; оно лежит в 250-ти верстах от Нижне-Колымска, и устроено на одном из островов, образуемых Анюем под 196°10' в. д. и 68° с. ш. Кроме полуразвалившейся часовни св. Николая, в нем находится до 30-ти домов и юрт, в беспорядке разбро­санных. Крепость состоит из места, обнесенного забором, с ветхой башней над воротами; в середине построены две так называемые казармы, т. е. хижины для комиссара с канцелярией и сопровождающими его казаками; во время ярмарки все строения местечка набиты людьми и недостаточны для вмещения много­численных посетителей, которые по большей части живут на открытом воздухе

* За 40 лет прежде ярмарка производилась в Анадырском и Каменном, куда и ныне собираются чукчи и соседние племена, но там русских товаров обращается не много. Глав­ный торг, без всяких принудительных мер, единственно по взаимному согласию торгую­щих, переведен в Островное, которое по положению своему гораздо удобнее для русских купцов.

возле своих нарт и товаров. Чукчи разбивают свои палатки на маленьком острове, недалеко от места торга.

Вся окрестность оживлялась народом и деятельностью. Картина представля­ла много странного, но тем не менее была приятна и носила на себе отпечаток оригинальности. Крепость и окрестные дома, с трудом вырытые из-под снега, не были большим украшением ландшафта, но вечером, когда все недостатки строений скрывались, а тускло светящиеся сквозь ледяные стекла огни обличали близость жилья человеческого, вид селения производил весьма приятное впе­чатление. Пылающие костры, разложенные возле возов и нарт, высокие столбы красноватого, искристого дыма, восстающие из чукотских палаток и постепенно исчезающие на темно-голубом небосклоне, усеянном ярко блестящими звездами, и перебегающие по краям горизонта красные и зеленовато-белые лучи северного сияния бросали на окрестность какой-то необыкновенный для непривычного глаза свет. Вдали раздавались глухие звуки шаманских бубнов и протяжные песни сибиряков. Новизна такого зрелища в безмолвных пустынях севера имела для меня много привлекательного: я мог бы даже восхищаться живой картиной сибирской жизни, но резкий в 30° холод гнал несроднившегося с здешним клима­том к горящему чувалу, а разноголосый вой нескольких сот собак убивал всякое эстетическое расположение.

В крепости останавливается комиссар с двумя писцами и несколькими ка­заками. На время ярмарки приезжает он сюда для собирания податей, надзора за порядком и защиты, в случае нужды, русских купцов от чукчей. К счастью, не бывает ссор между торгующими, а то деревянные стены крепости и комиссар с малочисленным, плохо вооруженным гарнизоном не были бы в состоянии ни минуты сопротивляться многочисленной толпе воинственных чукчей. На время ярмарки приезжает из Нижне-Колымска и священник, привозя с собой необхо­димые для священнодействия образа и утварь.

Вместе с нами прибыли в Островное русские купцы караваном из 125-ти вьюч­ных лошадей. Чукчи уже собрались сюда прежде и расположились девятью от-

дельными станами, каждый родоначальник со своими домочадцами особо. Путь этого народа в Островное довольно замечателен. Сначала чукчи переезжают с Чукотского Носа в Америку и, наменяв там мехов и моржовых костей, отправ­ляются в Островное со своими женами, детьми, оружием, товарами, оленями и домами — настоящее переселение народов в малом виде. Выбирая для перехода места, обильные мохом, чукчи частью должны уклоняться от прямой дороги и совершают свое путешествие в пять и шесть месяцев. При переходе через степи следует за караваном множество саней, нагруженных мохом для оленей. На бере­гах Чаунской губы чукчи переменяют своих утомленных оленей у кочующих там племен и следуют далее. Посещая на дороге ярмарки в Анадырске и Каменном на реке Ижиге*, чукчи приходят в Островное обыкновенно в конце января или начале февраля. Здесь пребывают они девять или десять дней и отправляются обратно прежним путем. Обыкновенно караван их состоит из трехсот человек, в том числе 100 или 150 воинов. Так проводят жизнь свою чукчи в беспрерыв­ных переходах со всем имуществом и семействами. Каждый караван приходит в Островное однажды в два года: остальное время проводят чукчи в горах и тун­драх своей родины, занимаясь охотой и приготовлениями к переходам. Тогда переезжают они на утлых байдарах через Берингов пролив, пристают обычно для отдыха к Гвоздевым островам и являются в Северную Америку для мены на меха своих произведений и русских товаров. Должно удивляться смелости, с какой народ, не имея понятия о судоходстве, совершает на маленьких байдарах столь большие переезды по бурному и туманному морю.

Впрочем, чукчи составляют по-настоящему только посредников в торговле между русскими и американцами; собственных своих произведений, кроме разве оленьих шкур, пускают они в оборот немного. За американские произведения, меха

* Современное название — Гижига.

и моржовые клыки платят чукчи по большей части табаком, железом, бисером и другими русскими товарами. При этом торге обе стороны, т. е. чукчи и русские, получают огромные прибыли. Чукчи выменивают у американцев за полпуда листового табаку партию мехов, которую продают за два пуда и на 100 получают 300 процентов выгоды, а русские, заплатив, по большей мере 160 рублей за два пуда табаку, променивают его на меха, которые по крайней мере стоят 260 рублей, и выигрывают 60 процентов.

Меха, привозимые чукчами, состоят главным образом из черных и черно- бурых лисиц, песцов, куниц, выдр и бобров; также привозятся медвежьи шкуры и моржовые ремни и клыки, что все чукчи выменивают в Америке. Из своих произведений доставляют они санные полозья из китовых ребер, род мешков из тюленьей кожи, впрочем, довольно грубо отделанной, и множество всякого рода готового платья из оленьих шкур. Прежде привозили они также каменные топоры, ножи, оружие и американские одежды, но как такие товары плохо рас­купались, то и исчезли совершенно из оборота.

Русские товары состоят главным образом из табака, железных вещей, как то: котлов, топоров, ножей, огнив, игл, медной, жестяной, также деревянной посуды и множества разноцветного бисера для американцев и женщин. Гораздо охотнее привозили бы сюда купцы водку и вино, но вследствие запрещения правительства, эти предметы не являются открыто в обороте, а, вероятно, только тайно и в малом количестве. Чукчи страстные любители горячих напитков, особенно хлебного вина, и рады отдать за него лучшие свои товары. Для русских потребителей до­ставляются сюда чай, сахар, материи, платки и пр.

Кроме чукчей, собираются в Островное все соседние племена из-за 1000 и 1500 верст. Юкагиры, ламуты, тунгусы, чуванцы, коряки приезжают сюда много­численными толпами, частью на собаках, частью на лошадях. Все эти народы привозят для обмена собственные произведения, особенно деревянные полозья для саней, которые с выгодой сбываются чукчам на меха. Различие одежд, физио­номий и приемов приятно разнообразит и оживляет вид торга.

Февраля 10-го собрались русские купцы и чукотские старшины в крепость к комиссару прослушать правила, которые должны наблюдаться при торге, и с общего согласия установить таксу товарам. Последнее необходимо потому, что без того безрассудное корыстолюбие русских купцов уронило бы непре­менно цену русских произведений. После многих споров, наконец, обе стороны единодушно положили за два пуда табака давать 16 лисьих и 20 куньих мехов; по такому масштабу становилась цена и на прочие товары. Продавший ниже по­ложенной цены обязан заплатить известную денежную пеню и лишается права торговать в том году на ярмарке.

Февраля 11-го, когда комиссар собрал с чукчей подати, впрочем, довольно ничтожные, за право торговли, совершались в часовне торжественное богослу­жение и молебствие* о счастливом окончании торга, а потом подняли на башне крепости флаг в знак открытия ярмарки. Тогда чукчи, вооруженные копьями и стрелами, в порядке приближаются к крепости и на косогоре располагают свои сани с товарами в виде полукружия, Русские и другие посетители помещаются на противной стороне и с нетерпением ожидают колокольного звона, означаю­щего позволение начинать торг. С первым ударом колокола кажется какая-то сверхъестественная сила схватывает русскую сторону и бросает старых и моло­дых, мужчин и женщин, шумной беспорядочной толпой в ряды чукчей. Каждый

' К сожалению шаманское богослужение чукчей по сему случаю происходило прежде моего сюда приезда.

старается опередить других, спешит первый подойти к саням, чтобы захватить там лучшее и сбыть повыгоднее свои товары. Особенной ревностью и деятель­ностью отличаются русские. Обвешанные топорами, ножами, трубками, бисером и другими товарами, таща в одной руке тяжелую кладь с табаком, а в другой же­лезные котлы, купцы перебегают от одних саней к другим, торгуются, клянутся, превозносят свои товары и т. д. Крик, шум и толкотня выше всякого описания. Иной второпях оступается и падает в снег, другие спешат через него; он теряет шапку, рукавицы, но это не мешает; он тотчас вскакивает и с непокрытой голо­вой и голыми руками, несмотря на 30° мороза, бежит далее, стараясь усиленной

деятельностью вознаградить потерянное время. Странную противоположность с суетливостью русских составляют спокойствие и неподвижность чукчей. Они стоят, облокотившись на копья, у саней своих, и вовсе не отвечают на неисто­щимое красноречие противников*; если торг кажется им выгодным, то молча берут они предлагаемые предметы и отдают свои товары. Такое хладнокровие и вообще обдуманность, составляющая отличительную черту характера чукчей, дает им на торге большое преимущество перед русскими, которые второпях, за­бывая таксу, отдают вместо одного два фунта табаку, а взамен берут не соболя, а куницу или другой мех меньшего достоинства.

Здесь имел я случай удивляться верности, с какой чукчи, не зная вовсе весов, просто рукой отгадывают истинную тяжесть предмета, и в двух пудах замечают недостаток двух, даже одного фунта.

Торг продолжается обыкновенно три дня. Когда все товары обменены, чукчи начинают обратный путь, а русские и другие посетители ярмарки спешат в свои жилища. Местечко снова пустеет, и если через несколько дней после торга си­бирская метель налетит на Островное, оно исчезает в сугробах снегов, и только торчащий флагшток крепости показывает путешественнику место, где однажды в год устраивается цветущий торговый город. Впрочем, несмотря на кратков­ременность срока и ничтожность податей, платимых чукчами, ярмарка эта для Сибири довольно значительна. Обыкновенно ценность обращающихся здесь товаров равняется 200000 руб. Через постоянные сообщения с русскими чукчи познакомились со многими новыми предметами, которые сделались уже для них необходимыми потребностями, как то: табак и железо. За позволение выме­нивать эти предметы у русских чукчи, несмотря на свое отвращение от всякого признака зависимости, охотно платят положенную подать, впрочем не слишком обременительную. В этом году она состояла из 30-ти лисьих мехов. Вероятно, чукчи постепенно подчинились бы некоторым постановлениям, платежу ежегод­

* На Островенской ярмарке употребляется, можно сказать, свое особенное наречие, составленное из беспорядочной смеси русских, чукотских, якутских и других слов. Только на таком языке объясняются между собой торгующие.

но ясака и наконец вполне покорились бы России, как другие сибирские народы, если бы здешние комиссары своим поведением и обращением умели приобретать доверенность и уважение. К сожалению, случается противное. Боязливость и необдуманность с одной и низкое корыстолюбие с другой стороны вовлекают комиссаров в самые недостойные поступки, необходимо унижающие их в глазах чукчей, которые отличаются верным, врожденным понятием о правде.

Я воспользовался временем ярмарки, стараясь сблизиться с почетнейшими старшинами чукчей и предуведомить их о нашем намерении и цели посетить Чукотскую землю. В крепость собрались: Макамок и Леут, старшины с берегов залива Св. Лаврентия, Валетка, скитающийся с бесчисленными стадами оленей в тундрах, прилегающих к Шелагскому мысу, Эврашка, кочующий со своим пле­менем на берегах Чаунской губы, и многие другие. Угостив и одарив их табаком, я объявил им, что государь поручил нам осмотреть Ледовитое море с его берегами для того, чтобы найти легчайшее средство привозить чукчам на кораблях табак, железо и другие товары. Но как при таких исследованиях легко может случиться, что мы вынуждены будем приближаться к берегам их родины и даже выходить на землю, то мы надеемся встретить дружеский прием от туземцев и обещаемся впоследствии щедро награждать за все оказываемые нам услуги. Такое обеща­ние, кажется, несколько обидело чукчей, и один из них, именно Валетка, между прочим сказал: «Разве мы не подданные сына солнца (императора)? Он нам дал это оружие для общей пользы, а не с тем, чтобы мы употребляли его во зло, или вредили нашим друзьям». При этих словах чукча с гордостью схватился за сере­бряную рукоятку кортика, подаренного его отцу в царствование императрицы Екатерины II. В заключение все присутствующие старшины дали мне слово и руки, уверяя, что они не только примут нас по-дружески, но и употребят все

зависящие средства для споспешествования нашему намерению. Договор, к великому удовольствию моих гостей, был скреплен порядочной порцией хлебного вина.

Переговоры моего спутника Кокрена не были столь удачны. Выдавая себя за купца, он просил чукчей провести его до залива Св. Лаврентия для пере­езда оттуда в Америку, обещая им за то щедрую награду табаком и вином. Леут вызвался доставить Кокрена к Мегчименской губе в июне месяце, но требовал в награду 30 пудов табаку; Валетка, напротив того, хотел безвозмездно довести англичанина до своего кочевья на реку Веркон и оттуда отправить с родственни­ком на Чукотский Нос или в будущем году привести обратно в Островное. Леут требовал цену слишком огромную, а бескорыстие Балетки рождало подозрение. Между тем Кокрен, познакомившись несколько с чукчами, увидел, что долгое пребывание с ними сопряжено с бесчисленными лишениями и затруднениями, не может доставить большого удовольствия, а при совершенном незнании их языка будет даже бесполезно. По этим причинам, уверившись, что данный ему от губернатора открытый лист не будет большой защитой от чукчей, Кокрен решился переменить свое намерение и возвратиться в Нижне-Колымск.

Чукчи еще очень мало известны. Немногие путешественники, посещавшие эти страны, по кратковременности сношений с жителями и по незнанию туземного языка, довольствовались только описаниями одежды, некоторых обычаев и бого­служебных действий этого народа. Образ жизни, внутреннее управление и поня­тия чукчей еще не раскрыты, а потому нет достаточных данных для составления точной и верной идеи о характере этого замечательного племени. Находясь здесь едва несколько дней, я не имел возможности вопросами ближе познакомиться с мнениями, нравами и обычаями чукчей. Все внимание их было устремлено на предстоявшую перед ними ярмарку, а потому разговор и самые мысли более клонились к торговым делам. Сверх того, я и не смел много расспрашивать, потому что этот народ, по врожденной недоверчивости, легко мог получить подозрение: не имели ли мы злого намерения на его свободу? Впрочем,

по возможности старался я собирать сведения от самих чукчей и от живущих здесь русских. Таким образом составлены следующие замечания, которые, при всей неполноте, могут служить допол­нением существующих и материалом будущих точнейших описаний этого малоизвестного народа.

Из всех племен Северной Азии чук­чи в наибольшей чистоте сохранили свою народность. Чувствуя собствен­ную слабость, они миролюбиво кочу­ют по тундрам, скалам и утесам своей родины, пределы которой от прежних кровопролитных битв с покорителя­ми Сибири значительно стеснились. Как и другие народы Сибири, чукчи имеют немногие потребности, легко удовлетворяемые произведениями оленьих стад, которые дают им жили­ща, одежду, пищу и все, что требуется для кочевой их жизни. На снежных степях своего мрачного, льдистого отечества, под легкими палатками из оленьих шкур, чукчи считают себя счастливее всех своих соседей, и на них всегда смотрят с сожалением. Легко и хладнокровно переносят они все недостатки и лишения и не завидуют другим, видя, что за необходимые удобства и удовольствия жизни надобно отказаться от своей природной независимости.

До покорения Сибири чукчи и другие племена Северо-Восточной Азии жили в беспрерывных несогласиях и вечной войне со своими соседями. Первые набеги русских значительно ослабили эти междоусобия и сблизили враждовавшие пле­мена, а наконец, вторжение якутских воевод Павлуцкого и Шестакова в 1750 году побудило все соседние, слабейшие племена соединиться совершенно с чукчами и, выбрав военачальников, дружно противостоять общему неприятелю. Бой был неравен. После нескольких поражений чукчи, торжествовавшие всегда над слабейшими соседями, лишились высокого понятия о своей непобедимости и бежали в неприступные горы и скалы своего отечества. Победители не могли и не хотели следовать за ними в землю, не обещавшую никакого вознаграждения за понесенные труды и опасности.

Русские довольствовались покорением ближайших племен и долго не имели никаких сношений с чукчами. Наконец торговля сблизила оба народа. Сначала, не доверяя русским, чукчи многочисленными вооруженными толпами выступали только на границы своего отечества, но мало-помалу, уверившись многолетними опытами в миролюбии своих победителей, сделались доверчивее, и ныне, как мы видели, приходят со своими женами, детьми и всем имуществом в русские владе­ния для выгодной обеим сторонам торговли. Постоянное сообщение и обращение с русскими имело выгодное влияние на чукчей и заметно смягчило их грубые нравы. Нет сомнения, что со временем, подобно юкагирам, чуванцам, корякам и другим народам, хотя и гордые своей самостоятельностью, чукчи постепенно совершенно сольются с русскими.

Многие чукчи крещены, но это не имело никакого дальнейшего влияния; они остаются крещеными язычниками, не понимая собственно духа и смысла

христианского учения. Для большей части чукчей крещение составляет только спекуляцию, посредством кото­рой они надеются получить несколько фунтов табаку, медный котел и тому подобные подарки. От того нередко случается, что иные добровольно вы­зываются вторично креститься и явно выражают свое негодование, когда им в том отказывают. Священник, приез­жающий из Нижне-Колымска на время ярмарки в Островное, обыкновенно находит нескольких чукчей и ламутов, которые, в надежде получить подарки, согласны на крещение. При нас также один молодой чукча объявил, что он за несколько фунтов черкесского таба­ку желает окреститься. В назначенный день собралось в часовню множество народа, и обряд начался. Новообращенный стоял смирно и благопристойно, но когда следовало ему окунуться три раза в купель с холодной водой, он спокойно покачал головой и представил множество причин, что такое действие вовсе не нужно. После долгих убеждений со стороны толмача, причем, вероятно, неоднократно упоминался обещанный табак, чукча наконец решился и с види­мым нехотением вскочил в купель, но тотчас выскочил и, дрожа от холода, начал бегать до часовне, крича: «Давай табак! Мой табак!» Никакие убеждения не могли принудить чукчу дождаться окончания действия; он продолжал бегать и скакать по часовне, повторяя: «Нет! более не хочу, более не нужно! Давай табак!»

Этот случай может служить образчиком понятий здешних новообращенных о христианстве. Вообще крещеные чукчи исполняют только те христианские обряды, которые не сопряжены с трудом или издержками и могут принести какую-нибудь пользу. Так, например, несмотря на крещение, богатые чукчи имеют по две, по три и более жен, которых они по произволу берут, оставляют и меняют на некоторое время на других. Несмотря на то, что женщины считаются здесь рабынями, судьба их во многих отношениях лучше участи женщин других народов Сибири. Чукча никогда не разлучается со своей женой, которая легко может заслужить уважение своего мужа и нередко управляет им и всем домом.

Вообще нравы и обычаи этого народа суровы и часто свирепы. Так, например, сохранилось у них противоестественное, бесчеловечное обыкновение убивать де­тей, рождающихся с физическими недостатками или слишком слабыми, и стариков, которые не в состоянии переносить трудов кочевой жизни. Два года назад отец старшины Балетки, наскучив жизнью и чувствуя себя слабым, по собственному настоятельному требованию был зарезан своими ближайшими родственниками, которые при этом действии исполнили, по их мнению, священную обязанность. Этот ужасный обычай строго исполняется, поддерживаемый, вероятно, шамана­ми, которые вообще приобрели большую власть и сильное влияние над чукчами. Каждое племя, каждый караван имеют своих, одного или нескольких, шаманов, и их мнение требуется и исполняется во всех важных случаях. Вот пример ужас­ной, неограниченной, можно сказать, власти шаманов: в 1814 году между чукчами, прибывшими в Островное, появилась заразительная болезнь, распространилась

вскоре на оленей и продолжалась, несмотря на все принимаемые меры. Наконец в общем торжественном собрании все шаманы объявили, что разгневанные духи тогда только прекратят заразу, когда им принесется на жертву Кочен, один из почетнейших и богатейших старшин. Кочен был так уважаем и любим всем народом, что чукчи, забыв свое привычное повиновение шаманским изрече­ниям, отказались исполнить их. Поветрие продолжалось: люди и олени гибли, а шаманы, несмотря на подарки, угрозы, может быть и побои*, не соглашались переменить приговор. Тогда сам Кочен, второй Курций, собрал народ и объявил, что он убедился в непреклонности воли духов и решается для спасения своих соотечественников добровольно пожертвовать жизнью.

Даже и после того любовь к нему долго боролась с необходимостью исполнить ужасный приговор: никто не решался умертвить жертвы; наконец сын Кочена, смягченный просьбами и угрожаемый проклятием, вонзил нож в грудь отца и передал труп его шаманам.

Так сильно влияние шаманства.

Пляска и гадания шаманов делали на меня всегда продолжительное, мрачное впечатление. Дикий взор, налитые кровью глаза, сиплый голос, с трудом вы­рывающееся из стесненной груди дыхание, неестественные, судорожные корчи лица и всего тела, стоящие дыбом волосы, глухой звук бубнов придают картине нечто ужасное, таинственное, поражающее всякого, даже и образованного чело­века. Мудрено ли, что необразованные дикие дети природы видят в том мрачное действие злого духа?

* Говорят, что иногда пытаются побоями заставить шамана отменить какой-нибудь приговор, но такое домашнее средство редко удается: по большей части шаманы остаются непреклонны и тем заслуживают общее уважение.

Когда кочующие племена получат оседлость и наставления и пример образован­ных соседей будут постоянно на них действовать, тогда только может постепенно исчезнуть самосозданная вера в добрых и злых духов и шаманов, тогда только может быть с успехом введено здесь и христианство.

Но пора возвратиться к ярмарке и чукчам. Их палатки, как мы сказали, были расположены несколькими отдельными группами и представляли хотя не при­влекательное, но довольно живописное зрелище. В середине каждого отделения, обыкновенно из десяти или двадцати палаток состоящего, стоит, прислонившись к дереву, большой высокий шатер старшины; вокруг помещаются дорожные сани и привязываются избранные домашние олени; остальные большими табунами пасутся на тундре и сами выгребают себе пищу из-под снега. На ветвях дерева развешаны в беспорядке луки, колчаны, одежды, разноцветные меха и домаш­няя посуда. Из палаток поднимаются столбы искристого дыма; иногда на снегу разложен огонь и на нем в котлах варится оленина. Между палатками снуют за­кутанные в меховые платья, покрытые инеем, чукчи и, несмотря на мороз в 34°, спокойно и весело суетятся. Подумаешь поневоле, что они вовсе не знают, что такое стужа!

Палатки сшиваются из мягко выделанных оленьих шкур (ровдуг) и растягива­ются на нескольких шестах, соединенных верхними концами. Вверху оставляется отверстие для дыма. Под наметом помещаются: кухня, где привешивается большой железный котел, под которым раскладывается огонь, и собственно жилая комната, или полог. Последний не что иное, как большой мешок, сшитый из двойных тон­чайших шкур молодых оленей; он растягивается на тонких шестах в виде большого четырехугольного ящика без всякого отверстия для воздуха или света. В пологе можно только сидеть и двигаться на коленях. Входящий поднимает одну из шкур, служащих стенами полога, но столько, чтобы с трудом можно было проползти на четвереньках, а потом опускает и затыкает под меха, лежащие на полу. Для

освещения и нагревания полога стоит в середине довольно большой глиняный сосуд, в котором день и ночь горит мох в китовом жиру. Этот огонь производит такой жар в пологе, что чукчи в нем при сильнейших морозах совершенно нагие. Иногда под одним наметом находятся два или три полога, из которых в каждом живут отдельные семейства или жены хозяина со своими детьми.

Леут, один из богатейших и почетнейших старшин, пригласил меня к себе, и я радовался случаю узнать внутреннюю семейную жизнь чукчей, но когда я, по наставлению и примеру гостеприимного хозяина, вполз вышеописанным об­разом под полог, то проклял свое любопытство. Можно себе представить, какова атмосфера, составленная из густого вонючего дыма китового жира и испарений шести нагих чукчей! Жена и семнадцатилетняя дочь хозяина приняли меня в таком пышном домашнем костюме с громким смехом, возбужденным, вероятно, моей неловкостью при входе в полог. Они указали мне место, где сесть, и спокойно продолжали вплетать бисер в свои косматые, намазанные жиром волосы. После я узнал, что это делалось в честь моего прихода. Окончив свои занятия, хозяйка принесла в грязной деревянной чашке вареную оленину, без соли*, и, прибавив к тому порядочную порцию полупротухлого китового жира, ласково пригласила меня закусить. Дрожь пробежала по моему телу при виде такого блюда, но я должен был, чтобы не обидеть хозяина, проглотить несколько кусков оленины. Между тем, с невероятным проворством, хозяин мой руками набивал себе рот мясом и китовым жиром, превознося ломаным русским языком необыкновенный дар своей жены приготовлять китовый жир так, что он именно получает необходи­мую приятную степень горечи. По возможности сократил я посещение, спеша вырваться на чистый воздух. Запах полога оставался еще несколько дней в моих платьях, несмотря на неоднократное выколачивание и проветривание. Леут справедливо почитается одним из образованнейших и богатейших чукотских старшин, и по его житью можно получить некоторое понятие о приятностях домашней жизни остальных чукчей. Удивительно, как при такой неопрятности и зараженном воздухе жилищ народ этот остается сильным и здоровым. Вообще чукчи высокого, стройного роста; окладом лица похожи на нагорных якутов (жи­вущих в окрестностях Якутска), но отличаются языком и одеждой. Произношение чукотского языка чрезвычайно трудно для европейца, потому что слова состоят почти исключительно из гортанных и носовых звуков. Многие звуки напоминают гогот гуся, хоркание оленя и лай собаки.

Другой старшина, Макомок, пригласил меня присутствовать на народных играх чукчей, которые производились недалеко от крепости. На льду был очищен бег; почти все посетители ярмарки собрались туда толпами. Для победителей назна­чались бобровый и песцовый меха и два отличных моржовых клыка. По данному знаку началась скачка, причем равно надобно было удивляться необыкновенной быстроте оленя и искусству управлять этим животным и поощрять его. Кроме выигранных наград победители заслужили всеобщее одобрение и особенную похвалу своих соотечественников, а последнее, казалось, было им всего дороже.

После того бегали взапуски — в своем роде странное, замечательное зрелище, по­тому что чукчи остаются при том в своей обыкновенной тяжелой, неловкой одежде, в которой мы едва могли бы двигаться. Несмотря на то они бежали по глубокому снегу так быстро и проворно, как наши нарядные скороходы в легких курточках и тонких башмаках. Особенно достойна удивления неутомимость чукчей: они пробежали пятнадцать верст. Победители также получили небольшие подарки и громкое одобрение зрителей. По окончании игр началось угощение, состоявшее

* Чукчи, как вообще все кочевые народы, не употребляют и не любят соли.

из вареной оленины, разрезанной на мелкие кусочки. Замечательны спокойствие и порядок, господствовавшие в толпе, не только при играх, но и при угощении: не было ни толкотни, ни споров, и каждый вел себя тихо и благопристойно.

На другой день большое общество чукчей, мужчин и женщин, пришло ко мне на квартиру. Я предложил им чаю и леденцов, но они довольствовались леденцом, а чай им, как казалось, не нравился. Впрочем, несмотря на скудное угощение, несколько ниток разноцветного бисера развеселили моих гостей, и женщины вы­звались плясать. Нельзя сказать чтобы народная пляска чукчей заключала в себе много пластики и грации, но в своем роде она необыкновенна. Представьте себе пятнадцать и более закутанных в неуклюжие, широкие меховые платья женщин, которые, столпившись в кучу, медленно передвигают ноги и сильно машут рука­ми. Главное достоинство состоит в мимике, которой я, по незнанию, не заметил.

Вместо музыки несколько чукчей пели отрывистую, довольно нескладную песню. В заключение три отличнейшие танцовщицы вызвались проплясать любимое на­родное pas de trois, от которого все присутствовавшие их соотечественники были в восхищении. Мы, не посвященные в таинства чукотского вкуса, видели только три неповоротливые фигуры, схватившиеся за руки. Наблюдая лица танцовщиц, я удостоверился, однако, что они делали действительно нечеловеческие, нелепые и самые неестественные гримасы. Общее утомление положило конец балу. По со­вету моего толмача предложил я трем солисткам водки и табаку. Все общество было тем очень довольно, и чукчи со мной расстались в наилучшем расположении духа, неоднократно пригласив меня посетить их отчизну.

На шестой день после нашего приезда ярмарка окончилась. Чукотские старши­ны пришли еще раз со мной проститься и потом в шести караванах потянулись в свое отечество. То же сделали и другие посетители ярмарки. Я поехал вместе с колымскими купцами, комиссаром и священником. Островное опустело. Свежий снег изгладил следы многочисленных посетителей. Тотчас явились стаи голодных лисиц и песцов и в короткое время уничтожили все кости и остатки, валявшиеся грудами около жилищ и станов.

Марта 16-го выехали мы из Островного. Обратный путь по хорошо уезженной дороге, на отдохнувших и откормленных собаках, шел очень быстро, так что 19-го марта благополучно прибыли мы в Нижне-Колымск.

Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю

Часть вторая

Второе путешествие по льду. — Приготовления. — План. — Отъезд. — Медвежья охота. — Ночлег на морском льду. — Глазная болезнь. — Четырехстолбовой остров. — Рассол. — Ломка льдов. — Цепь торосов. — Торосы старого образования. — Средство сохранять курс среди торосов. — Склад провианта во льду. — Ледяной хребет. — Белые медведи. — Медвежий остров и Крестовый остров. — Возвращение в Нижне-Колымск.

Приготовления к нашей второй поездке ничем почти не отличались от приготовлений к первой, но только про­изводились в большем объеме. Узнав собственным опытом затруднения и пре­пятствия, какие наиболее встречаются в подобном путешествии, мы принимали для отклонения их все зависимые от нас меры. Прокладывать дорогу через вы­сокие, плотные купы торосов, которые по мере нашего удаления в море должны были попадаться нам чаще, взяли мы несколько пешней, а для переправ через полыньи — легкую кожаную лодку. Испытав, как вредна для санных полозьев езда по морскому рассолу или по снегу, смерзшемуся остроконечными кристал­лами, и предвидя, что по причине позднего времени нам часто придется ехать такой дорогой, мы запаслись китовыми ребрами, чтобы в случае надобности подвязывать их под нарты. Из инструментов, кроме прежних, я взял еще с собой инклинатор и лот с клинем.

Провиантом для нас и кормом для собак запаслись мы на 30 дней, надеясь, при удачной медвежьей охоте, и далее держаться в море.

Назначенные собственно для путешествия шесть самых прочных и длинных нарт, с надежными упряжками, находились уже с 16-го марта в Сухарном, где собаки отдыхом и хорошим кормом приготовлялись к продолжительному путе­шествию. Марта 22-го отправился в Сухарное мичман Матюшкин с остальными 14-ю транспортными нартами, чтобы присутствовать при нагрузке провианта и других вещей для экспедиции; 25-го числа прибыл я сам в Сухарное и нашел все готовым и в наилучшем порядке. Нарты, каждая с грузом в 30 пудов, были плотно обвернуты и обвязаны; полозья, облитые несколько раз водой, снабжены были толстыми ледяными тормозами; собаки, отдохнувшие и хорошо откорм­ленные, видимо поправились.

В путешествии моем сопровождали меня мичман Матюшкин*, отставной унтер-офицер Решетников и матрос Нехорошков. Кроме того колымский купец Бережной добровольно вызвался ехать с нами на двух собственных своих нартах и со своим кормом. Шестью путевыми нартами правили три казака, один русский

* Штурман Козьмин остался в Нижне-Колымске для постройки гребного судна, на кото­ром будущим летом предполагал я отправиться для описи устья Колымы и соседних морских берегов.

крестьянин и два юкагира с Большого Анюя; транспортные нарты были поручены отчасти казакам, отчасти колымским жителям и юкагирам.

Марта 26-го, при легком SO ветре, безоблачном небе и 5° холода, мы отправились в путь. К вечеру достигли мы Малого Баранова Камня и остановились в той же поварне, где ночевали в прошлом году. На берегу лежало много наносного леса, и мы нагрузили им по возможности наши нарты так, что запаслись дровами дней на двадцать пять.

Согласно с данной мне инструкцией надлежало начать опись и исследование прямо от Шелагского мыса к северу, но мне казалось необходимым осмотреть предварительно море к северу от Барановых Камней. К тому побудило меня, во- первых, опасение заложить на Шелагском мысу складку провианта, необходимого для продолжения путешествия, ибо по соседству с чукчами легко мог он стать их добычей; во-вторых, то, что в первой поездке имели уже мы случай заметить, какие непреодолимые препятствия и непроходимые стены торосов ожидают путешественника на север от Шелагского мыса; в-третьих, наконец, самая дорога до мыса требовала столько времени и так могла изнурить собак, обессиленных зимними работами, что мы уже не могли бы проникнуть далеко на север. По этим соображениям решился я оставить твердую землю и прямо от Баранова Камня взять направление к северу. Марта 27-го в 11 часов утра, когда густой туман не­сколько рассеялся, мы поехали далее. Термометр показывал поутру 10°, а к вечеру 8,5° холода. Наклонение магнитной стрелки равнялось 77°37,5'. Двадцать две нарты нашего каравана, следуя одна за другой, составляли линию на полверсты длиной.

В двух верстах к северу от берега тянулась длинная цепь высоких торосов, верст на семь шириной. Высота льдин и огромные груды рыхлого снега в про­межутках весьма затрудняли путь и утомляли собак. Почти в середине цепи находилась довольно широкая щель, через которую морская вода выступала на лед. Мы нашли возможность объехать ее, и после трех часов утомительной езды выбрались из лабиринта льдов. Перед нами открылась необозримая глад­кая ледяная равнина. Как острова среди океана, поднимались на ней изредка отдельные, блестящей белизны льдины. Надежда на быстрое и безостановочное путешествие изгладила у нас из памяти всякое воспоминание о перенесенных трудах. Сначала мы смотрели на ровную, неподвижную поверхность с прият­ным чувством, какое испытывает мореходец, выбравшись в открытый океан из опасных прибрежных отмелей. Вскоре, однако, уверились мы в бесконечном раз­личии между оживленным, беспрерывно движущимся океаном и убийственной однообразностью окружавшей нас ледяной пустыни, вид которой утомлял взор и наводил невольное уныние на человека.

В первых порывах радости о преодоленных препятствиях и трудах, которую, казалось, разделяли с нами самые собаки наши, бежавшие без всякого понуждения весьма скоро, проехали мы 11 верст в прямом направлении к северу. Здесь велел я остановиться, желая дать роздых собакам и подождать транспортных нарт, от­ставших в торосах. Едва расположились мы на снегу, вдруг из-за высокой льдины выскочил огромный белый медведь и хотел броситься на нас. Ужасный лай и вой сотни собак испугали зверя, и он побежал от нас. Мгновенно все вскочили и, во­оруженные ружьями, копьями и стрелами, погнались за неприятелем. Травля продолжалась три часа. Раненый тремя стрелами и двумя пулями, медведь все еще более и более свирепел и наконец, остановясь и поднявшись на задние лапы, с воем бросился на охотников. К счастью, медведь напал на казака Котельнико­ва, который неустрашимо подпустил его к себе на пять шагов, всадил ему пулю в грудь и с удивительной силой и отвагой свалил яростного зверя копьем на лед. Подоспевшие охотники довершили победу. Убитый медведь был огромного роста;

длина его от морды до корня хвоста равнялась четырем аршинам; к тому же он был очень жирен и так тяжел, что 12 здоровых собак насилу могли стащить его с места; судя по тому, в нем было до 35-ти пудов весу.

Во время охоты прибыли некоторые из транспортных нарт и привезли известие, что две нарты сильно повредились в торосах и остались там без всякой помощи. На выручку к ним тотчас я отправил три разгруженные нарты. Через два часа все наши спутники собрались, хотя промокшие и облепленные клочьями снега и льду, но без большого вреда.

Все эти происшествия заняли много времени; между тем становилось уже поздно; люди и собаки до того утомились, что решено было остаться здесь ноче­вать. Лагерь наш располагался следующим образом: в середине помещался наш большой урос, составляя как будто главную квартиру; около него растягивались четыре небольшие четырехугольные палатки, вроде пологов, принадлежавшие купцу Бережному и некоторым из зажиточных проводников. Кругом ставились нарты, и к ним привязывались собаки; они могли таким образом охранять весь лагерь от ночных нападений белых медведей. Чутье здешних собак достойно удивления: даже во время сна, спрятав морду в шерсть, они чувствуют прибли­жение неприятеля и всегда общим лаем и воем пугают его, уведомляя хозяина о приближении опасности.

Погода была прекрасная. Перед сном, пользуясь сумерками, занимались мы стрельбой и метаньем в цель. Небольшая льдина представляла медведя; на ней обозначены были глаза, морда и сердце, и кто попадал в одно из этих мест, по­лучал право участвовать в будущей медвежьей травле.

Вообще промахов было дано мало. Другая часть общества чинила между тем нарты, варила ужин, потрошила и разделяла медведя* и т. д. Особенное внимание

* Замечательно, что собаки едят с жадностью мерзлое медвежье мясо, а до теплого, даже при сильном голоде, не дотрагиваются.

наше было обращено на сбережение дров, ибо мы взяли их с собой весьма незначительное количество и в случае недостатка не могли ничем заменить. Для надзора за расходом этого необходимого для нас запаса приставлен был особый, надежный казак, и ему было поручено собирать при рубке дров все щепки и ку­сочки так, чтобы ничего не пропадало. В обязанность ему поставлено было также наблюдать, чтобы огни тотчас после приготовления похлебки или чая тушили, а головешки и угли сохраняли до другого дня. Вообще должно заметить, что в нашем небольшом хозяйстве ввели мы всевозможный порядок и бережливость. Провиант раздавался также одним, собственно для того назначенным казаком. Каждый кусок рыбы и остатки каши и мяса добросовестно возвращались от всех в общую кучу запасов для употребления на следующий день.

Марта 28-го поутру термометр показывал 12°, а к вечеру 10° холода. При большом количестве наших собак мы издержали на их корм столько рыбы, что отсюда одну нарту отослали в Нижне-Колымск. В 9 часов утра весь отряд наш двинулся в дальнейший поход на NW 15°, направляясь на заметные, в отдалении лежащие льдины, для сохранения прямой линии. Попутный юго-восточный ветер и гладкая поверхность льда благоприятствовали нашему путешествию. В полдень остановились мы для наблюдений*, по которым вывели 69°58' широты. Большой Баранов Камень лежал отсюда, по компасу, на NO 73,5°. На пути часто встречали мы следы песцов, лежавшие по одному с нами направлению. Такое обстоятельство имело выгодные для нас последствия: собаки, желая догнать зверя, добровольно бежали весьма скоро. Проехав 48 верст, выбрали мы для ночлега место, несколь­ко покрытое снегом. Лагерь наш был опять устроен вышеописанным порядком. Обсервованная здесь широта равнялась 70°12,5'. Большой Баранов Камень виден был на SO 56° в расстоянии 39 итальянских миль. Наклонение магнитной стрелки равнялось 78°15'.

* Кажется, будет излишне упоминать, что при наших поездках наблюдали мы высоты разных светил посредством ртутного горизонта, потому что истинный горизонт на Ледовитом море ограничивается, по большей части, неровностями и неясной чертой.

На второй день путешествия уже почувствовали мы вредное влияние яркого отражения лучей света от бле­стящего льда. Все мы более или менее страдали воспалением и сильной болью в глазах. Предвидев это не­удобство, запасся я черным крепом; некоторые из нас обтянули им свои очки; другие просто завесили глаза и тем избавлялись от ослепительного света, хотя предосторожность нима­ло не препятствовала зрению. Для облегчения боли и уменьшения вос­паления употребляли мы с пользой мочение глаз вином. Некоторые из наших проводников лечились иначе: они насыпали по вечерам в глаза не­сколько нюхательного табаку и после мучительной ночи чувствовали на­утро значительное облегчение.

Марта 29-го, при облачном небе и слабом юго-восточном ветре, термометр показывал поутру 8°, а вечером 16° холода. Мы держались вчерашнего курса на NW 15°, и в пол­день, по наблюдению, находились под 70°19'25" широты. Отъехав отсюда версты две, увидели мы в тумане на NW 39° землю. В надежде сделать новое открытие тотчас направили мы туда наш путь. Географическое положение Медвежьих островов было определено в 1769 году экс­педицией трех прапорщиков геодезии — Лыскова, Пушкарева и Леонтьева. По их наблюдениям, самый восточный из островов лежит под 71°58' с. ш. Основываясь на том, мы полагали, что видимая нами земля не могла принадлежать к купе Медвежьих островов. Между тем она беспрестанно переменяла свое положение, внешний вид и величину, и то казалась возвышенной, то низменной, то совер­шенно исчезала так, что породила, наконец, разные сомнения и предположения относительно важности нашего открытия. Приблизившись верст на шестнад­цать к предмету наших надежд, мы увидели, что то был маленький, довольно возвышенный остров, на котором поднимались три отдельных столбовидных утеса различной вышины. Один из них, превышавший другие, казался похожим на человеческую фигуру исполинского размера. В двух верстах от острова на­добно было переправляться через крутую, изрытую гряду торосов. Наконец мы достигли небольшого мыса и глубокой бухты, на отлогом берегу которой лежало несколько наносного леса. Такая находка, надежда погреться около большого ко­стра и утомление собак, пробежавших уже 46 верст, побудили нас выбрать здесь место ночлега. Два часа спустя прибыли наши последние транспортные нарты.

Пока проводники занимались устройством лагеря и приготовлением пищи, мы воспользовались исчезающим дневным светом, спеша взобраться на самый воз­вышенный пункт острова, отлогий холм, где стояли замеченные нами столбы. Все пространство от берега до вершины холма, около половины морской мили, было завалено большими и малыми обломками гранита и порфира, становившимися крупнее по мере приближения к столбам, около которых лежали уже огромные груды камней. Столбы состояли из горизонтальных, около пяти дюймов толщины.

слоев тех же пород. На двух столбах замечены нами значительные щели и трещи­ны, разрезывающие их сверху донизу и имеющие, по-видимому, параллельное направление на NO 60°. Из этого можно заключить, что три ныне разделенных камня составляли некогда один большой утес; постепенно расщеливаясь и раз­рушаясь от силы мороза или других физических причин, он утратил наконец свой первобытный вид. Самый большой из столбов простирался, по моим изме­рениям, на 48 футов высоты и 91 фут в окружности близ основания. К вершине он суживался и представлял, как выше замечено, вид человеческого тела без рук и ног, в чалме или шапке, надетой на голову. Отсюда на восточной оконечности острова усмотрели мы четвертый небольшой столб такого же образования, а потому и остров получил от нас название Четырехстолбового. Вблизи от нашего лагеря нашли мы два старых деревянных полоза и несколько оленьих рогов находка наша была доказательством, что остров зимой и летом посещается оленями.

Горизонт покрывался пасмурностью; на NNW, казалось, по открытому морю носятся плавающие льдины, а по захождении солнца поднялись в той стороне густые пары темного цвета. Такое явление приписывал я испарениям снега, напитанного морской водой, или, по сибирскому названию, рассолом, а первое было, вероятно, следствие преломления лучей света, от которого туман кажется волнующимся морем и неподвижные торосы — плавающими льдинами. Воз­вращаясь, обошли мы западную сторону бухты и, пройдя 5 верст, спустились с крутого берега на морской лед. В низменностях показывалась красноватая болотистая земля, поросшая низкой и редкой травой, какая покрывает северные тундры Сибирского материка. Рытвины и овраги были завалены твердо замерзшим снегом: по всей дороге попадались берлоги медведей, а также мы видели следы песцов и мышей, но самых этих зверей не видали.

С приятным чувством глядели мы, наконец, на ярко пылающие костры, разло­женные в нашем лагере. Около них, с суетливой деятельностью, толпились наши спутники, наслаждаясь благодетельной теплотой, столь редким удовольствием в полярных странах.

Марта 30-го поутру, при слабом юго-восточном ветре и облачном небе, тер­мометр показывал 14°, а к вечеру, несмотря на свежий северо-восточный ветер, поднялся до 11° холода. В полдень вокруг солнца заметили мы кольцо радужного цвета.

Я решился здесь продневать, чтобы отправить две разгруженные нарты в Нижне-Колымск и наколоть для дальнейшей поездки как можно более дров. Пока Матюшкин на легкой нарте объезжал кругом и описывал остров, я взял полуденную высоту солнца, по которой определил широту нашего ночлега в 70°37'06", а долготу в 0°41' на восток от Сухарного. По соответствующим ази­мутам отклонение компаса оказалось 14°6' восточное, а наклонение с переменой полюсов 79°3'.

К вечеру возвратился мичман Матюшкин, и по его описи приготовили мы карту острова. По наблюдениям и осмотру берегов оказалось, что все мысы и вы­дающиеся в море части острова состоят, подобно описанным выше столбам, из слоев гранита и порфира и спускаются отрубом к поверхности воды. В бухтах и углублениях берег земляной, отлогий и покрытый везде разными обломками вышеозначенных каменных пород. Самая западная оконечность острова может считаться отдельным утесом, сложенным из слоев черного шифера и беловатого кварца, в котором попадается колчедан. Этот утес облеплен бесчисленными пти­чьими гнездами и соединяется с островом только низменным, узким перешейком, который, вероятно, часто покрывается водой. Вообще восточная часть острова возвышеннее и скалистее западной. На северном берегу, в небольшом заливе, мич­ман Матюшкин заметил много наносного леса. С западного берега показывались

на западе два небольших острова, но расстояние их, за густым туманом, определить было невозможно.

Главное направление острова, его величина, фигура, столбы на нем и, наконец, два другие острова, видимые на W и NW отсюда, вели к заключению, что наш Четырехстолбовый остров был не что иное, как самый восточный из Медвежьих, по описанию геодезии прапорщика Леонтьева представлявший почти ту же величину и фигуру, и также об- ставленный несколькими столбами. По наблюдениям Леонтьева, самый восточный из Медвежьих островов должен находиться на 1°21' севернее нашего определения, но разница нисколько не опровергает нашего заключения, потому что такую невер­ность в исчислении широт находим по всему берегу материка к западу от Колымы. Отсюда, как на связан­ные с этим берегом при наблюдениях и на Медвежьи острова, весьма естественно, перешла та же неверность.

Марта 31-го, при облачном небе и свежем северо-восточном ветре, отправи­лись мы далее. Термометр показывал поутру 11°, а вечером, при резком ONO ветре, только 8° холода. От восточной оконечности острова направили мы наш путь по компасу на O 5°. В полдень, проехав 11 верст в этом направлении, мы находились, по наблюдению, под 70°41'45" широты и 0°48' долготы, на восток от Сухарного.

Вся дорога, кроме первой груды торосов, не представляла нам больших пре­пятствий и затруднений, но здесь морской лед был покрыт крупными, твердыми и остроконечными соляными кристаллами, отдиравшими войду, т. е. ледяную кору, с санных полозьев так, что нарты тащились как будто по песку Собаки наши измучились, и мы были вынуждены для их облегчения идти почти целый день пешком. Дорога становилась хуже и труднее с каждой верстой: снег делался рыхлее и сырее, а соляной слой толще. Сильный 0NO ветер нагнал наконец столь густой и сырой туман, что наши меховые платья казались обрызганными водой. Все эти явления заставляли предполагать, что недалеко от нас находится открытое море. Положение наше становилось час от часу опаснее, тем более, что ветер покрепчал и нагнал густой туман, совершенно покрывший всю окрестность. При таких об­стоятельствах могли мы подвигаться вперед только ощупью, при ежеминутной опасности заехать в полынью, а остановиться здесь не было возможности, пото­му что место было ровное, не представлявшее никаких возвышений, где можно было укрыться, да и снег и лед, напитанные морской солью, не доставили бы здесь для нашей пищи пресной воды. Наконец туман по направлению NO 35° начал редеть и избавил нас от мучительной неизвестности. В расстоянии одной версты отсюда открыли мы довольно высокую кучу торосов, обещавшую нам удобное место ночлега. Под защитой ледяной гряды сажен в пять ширины и вы­шины решились мы переждать непогоду. Поверхность морского льда и подошвы торосов были покрыты слоем рассола около фута толщиной. Он заставил меня

предполагать, что море недавно еще покрылось здесь льдом, который не может быть достаточно толст и надежен в случае сильной бури. Желая удостовериться в том, велел я прорубить лед, но, сделав углубление в полтора аршина, мы не только не достигли воды, но не заметили даже никакой перемены в образовании и ка­честве льда. Для пресной воды надобно было собирать снег с вершин торосов; он был совершенно чист, но снег, внизу лежавший, а также и лед, имели самый отвратительный солоноватый вкус. Ночью ветер сильно покрепчал и дул с таки­ми порывами, что опрокинул нашу палатку и, вероятно, унес бы ее, если бы она не была прикреплена к торосам. По вычислениям, мы ночевали под 70°53,5' широты и 1°2' долготы от Сухарного.

Поутру 1-го апреля, при слабом северо-восточном ветре и легком тумане, термометр показывал 4° мороза. К вечеру небо прояснилось; северо-восточный ветер сильно покрепчал, а ртуть опустилась на 11° холода. В 11 часов буря утих­ла; туман начал рассеиваться, и мы отправились в дальнейший путь на NO 10°. В полдень найдена по наблюдению широта 70°54', счислимая долгота равнялась 1°8' к востоку от Сухарного. Проехав отсюда еще 24 версты, заметили мы на снегу песцовые следы, по направлению на NW, где небо обложено было густым синим туманом, который, по уверению наших проводников, обыкновенно поднимается из полыней. Среди гладкой ледяной равнины попадались нам высокие торосы, иногда покрытые песком и илом.

На последнем ночлеге под деревянные полозья наших нарт подвязали мы китовые ребра, потому что на них с большей легкостью скользят нарты по мор­скому снегу и рассолу. Хотя тем доставлено было некоторое облегчение собакам, но мы вынуждены были идти возле нарт и подвигались мы очень медленно, так что в семь часов сделали только 33 версты, и, несмотря на то, нарты с провиантом от нас отстали и потерялись из вида. Для соединения с отставшими и отдыха утомленных собак решился я остановиться на ночлег. Мы находились под 71°11,5' счислимой широты и 1°3,5' долготы на восток от Сухарного. Ночь провели мы

спокойнее вчерашней, и промежуток времени между сумерками и рассветом был почти неприметен.

На другой день (2-го апреля) свежий северо-западный ветер нанес снег; термо­метр показывал 6° холода. Наш путь лежал на NW 10°; переезд через торосы был чрезвычайно труден. Мы сами перетаскивали нарты через большие простран­ства, покрытые крупными кристаллами морской соли. В 14-ти верстах от ноч­лега заметили мы трех тюленей, спокойно спавших на льду; собаки бросились на них, но звери скрылись, В том месте, где лежали тюлени, заметили мы во льду круглое отверстие, фута полтора в диаметре; лед был толщиной в пол-аршина, весьма хрупок и совершенно проникнут морской солью. Глубина моря равнялась 12-ти саженям (в 6 футов); дно его состояло из мягкой зеленой глины. Полоса торосов, через которую мы пробирались, тянулась с востока на запад. В четырех верстах к северу от тюленьих продушин, в том же направлении, тянулось еще несколько рядов высоких торосов, образовавших между собой долины версты

по три и четыре шириной, покрытые чистым, глубоким снегом. Проехав 34 вер­сты в прямом направлении к северу, мы остановились на ночлег у подошвы высокого тороса: по счислению лежал он под 71°З1' широты и 7°37,5' долготы от Сухарного.

Трудность езды по сырому снегу, проникнутому и покрытому кристаллами соли, также умеренность температуры и ослепительный свет солнца побудили меня отдыхать днем, а ехать по ночам, которые были почти совершенно светлы.

Апреля 3-го отправил я три порожние нарты в Нижне-Колымск, отпустив с ними для большей безопасности компас. Полуденное наблюдение дало нам 71°32'26" широты. Погода была пасмурна; при легком северном ветре термометр показывал 7° холода; ночью выпал мокрый снег.

После захождения солнца отправились мы далее на NW 13°. На пути заметили много песцовых следов; они шли от WSW на ONO. Сначала собаки бежали довольно скоро по гладкому снегу, хотя и был он покрыт иногда соляными кристаллами, но, проехав 15 верст, очутились мы, так сказать, в рассольном болоте и уже никак не могли подвинуться вперед. Исследовав лежащий под соляным слоем лед, я на­шел, что он был не толще пяти дюймов и так мягок, что можно было резать его ножом. Мы поспешили удалиться с такого опасного места, и проехав на SO четыре версты, встретили довольно гладкую твердым снегом покрытую долину*. В двух верстах отсюда снова исследовали мы лед и нашли его толщиной в пол-аршина. Глубина моря была 12 сажен; дно его состояло из илистой зеленоватой глины. Проехав еще полторы версты, остановились мы отдыхать у небольших торосов.

* Если после оттепели дует резкий холодный ветер, то снег делается гладким, твердым и весьма удобным для езды; такая дорога называется убоем.

Толщина льда и глубина моря были прежние. Через отверстия» сделанные во льду для исследования, вода выступила на лед и разлилась на большое пространство во все стороны. Она была отвратительного солоноватого вкуса, который тотчас сообщился подмоченному ей снегу. Когда водяные частицы испаряются от дей­ствия солнечных лучей, на снегу остается толстый слой морской соли и отчасти кристаллизуется, а отчасти проникает в лед и способствует его разрушению.

Северный ветер крепчал, и, вероятно, сильно взволновал открытые места моря, потому что вода из сделанного нами отверстия более и более выступала, а лед, на котором мы находились, пришел в волнообразное движение. Вдали раздавались плески волн и треск льдов. Положение наше сделалось довольно затруднитель­но; даже сопровождавшие нас туземцы весьма беспокоились, и только собаки, не чувствуя опасности, им угрожавшей при разломке льда, спокойно спали.

Сегодняшний привал (4-го апреля) наш был под 71°37,5' широты и 1°45' долготы от Сухарного. Поутру, при свежем северном ветре и пасмурном небе, шел мокрый снег, и термометр показывал 7° холода. К вечеру ветер перешел на северо-восток; небо прояснилось; ртуть в термометре спустилась на 10°.

Когда ветер стих и атмосфера несколько очистилась, велел я опростать две самые надежные нарты, взял с собой провианта на одни сутки, лодку, весла, шесты и несколько досок и поехал прямо на север, желая освидетельствовать качество льда. Мичману Матюшкину было приказано при первой опасности удалиться сколько понадобится со всем обществом к югу и там ожидать моего возврата. На протяжении семи верст ехал я очень медленно по толстому слою рассола, а потом встретилось множество щелей и трещин, и через них надобно было переправляться по доскам. Иногда попадались небольшие кочки нагро­можденного льда, но он даже от слабого прикосновения рассыпался, и место его занимали полыньи. Лед был не толще фута и очень хрупок и дыроват. Глубина моря, на зеленом глинистом дне, равнялась двенадцати с третью саженям.

Бесчисленные, по всем направлениям разбегавшиеся во льду щели, выступившая из них мутная вода, мокрый снег, смешанный с земляными и песчаными частицами, описанные выше ледяные кочки и текущие с них ручейки — все уподобляло разрушенную поверхность моря необозримому болоту. Несмотря на то мы подвинулись еще на две версты к северу, перескакивая или переправляясь на досках через небольшие щели и обходя полыньи, но вскоре, однако, полыньи так умножились и увеличились, что трудно было определить, чем покрыто море, сплошным ли растрескавшимся льдом или плавающими льдинами. Во всяком случае, каждый несколько сильный шквал мог совершенно раздробить или разогнать поддерживавшие нас глыбы и превратить место, где мы стояли, в открытое море. Лежавший на поверхности свежий снег явно доказывал, что лед был разломан только в предшествовавшую ночь северным ветром. Судьба наша зависела от дуновения ветра. Оставив дальнейшее бесполезное исследо­вание, поспешил я назад к моим спутникам, чтобы вместо с ними отыскать другую, более безопасную дорогу. Наша самая северная широта была 71°43', 215 верст от твердой земли, прямо от Малого Баранова Камня.

Во время отсутствия моего мичман Матюшкин делал наблюдения над на­клонением магнитной стрелки, которое равнялось 79°51'. Тотчас после моего возвращения весь караван поднялся, и мы поехали на SStO.

Не продолжая еще рассказа, я должен упомянуть об удивительном искусстве проводников сохранять и помнить данный курс, несмотря ни на извилистые полосы торосов, ни на необозримые, однообразные ледяные поля. Особенно отличался между всеми мой нартовщик, казацкий сотник Татаринов. Среди самых спутанных гряд торосов, объезжая огромные горы, сворачивая то на­право, то налево, — он всегда так располагал дорогой, что изгибы взаимно уничтожались, и каким-то инстинктом находил он всегда наш настоящий курс. С моей стороны, я следовал по компасу за извилинами дороги, и не пом­ню случая, когда мне нужно было поправлять моего нартовщика. Расстояние одного места от другого считали мы прямыми линиями и поверяли обсер­вационными широтами. На открытом месте гораздо легче было удерживать курсы. Для езды по прямой линии выбирали мы вдали какую-нибудь одну, отличительную от других, льдину и правили на нее, но если такой не было, то следовали застругой. Под этим именем разумеют здесь слои снега, обра­зующиеся от постоянно дующих в одну сторону ветров. Жители сибирских тундр и снежных степей совершают большие путешествия на несколько сот верст по безлюдным, однообразным пространствам, руководствуясь для на­правления своего пути единственно застругами. Они знают уже по опыту, под каким углом должно пересекать большие и малые слои снега, достигая цели поездки, и никогда не ошибаются. Часто случается, что кратковремен­ная перемена ветра заносит прежнюю застругу или стелет на нее новую, но опытный глаз сибиряка тотчас открывает различие; осторожно сгребает он свежий снег и по углу, образованному новым и старым слоями, поверяет свою дорогу. Заструги уже были нашими путеводителями в необозримых равнинах Ледовитого моря, потому что частое употребление компаса неудобно и требует много времени. Там, где не было заструг, направляли мы путь по азимутам звезд, но во всяком случае ежечасно, а иногда и чаще, останавливались и по­веряли наш курс по компасу.

В двадцати верстах от лагеря торосы увеличились и умножились. Сначала по­верхность моря была только неравна и усеяна небольшими ледяными кочками, но, постепенно увеличиваясь, они образовали наконец целые ряды торосов, вышиной нередко в 80 футов. Эти огромные глыбы были зеленовато-голубого цвета и имели сильно соленый вкус. Переправа через огромные льдины затруднялась еще более

грудами рыхлого снега, наполнявшего промежутки, и бесчисленным множеством остроконечных ледяных осколков. Такая совершенно отличная от предыдущих гряда состояла из так называемых зимних торосов, хотя они образуются не толь­ко зимой, но и весной и осенью, когда сильные бури разламывают морской лед, а внезапная стужа скрепляет нагроможденные одна на другую льдины.

Выбравшись из этот спутанной полосы зимних торосов, очутились мы у по­дошвы другой купы их еще более странного и необыкновенного образования. Ряды отчасти конических, отчасти куполовершинных льдин, разной величины* и формы, заключали между собой несколько круглых и продолговатых долин. Не видя нигде льдин отдельных, мы полагали, что открыли гористый остров, но ближайшее исследование льда на вершине и скатах льдин уверили нас, что мнимый остров был не что иное, как особого рода торосы, из снега и льда состоявшие. В долинах лед был серо-черноватого цвета, и имел совершенно пресный вкус, но при том был мутен и непрозрачен. Склоны холмов были покрыты убоем, и нарты скользили по нему скоро и легко. На вершинах лед был такого же образования, как и в долинах. Проехав довольно быстро две версты, мы достигли круглой котловины сажен пять в поперечнике, защи­щенной со всех сторон высокими конусовершинными холмами. Здесь сделали мы привал. С вершины одного из холмов, возвышавшегося на 70 футов над поверхностью долины, где был расположен наш стан, осмотрели мы окрест­ность. На NO показывались синие зимние торосы, а на юг зубцы белых льдин ограничивали горизонт.

Образование этих островершинных круглых торосов, совершенно отличных от всех нами виденных, наши проводники объясняли нам следующим образом: вместе с сотворением мира, говорили они, произошел и этот лед; от чрезмерной тяжести опустился он на морское дно и образовал твердое основание неподвиж­ным ледяным глыбам; от беспрестанных морозов, постепенно увеличиваясь, они достигли наконец поверхности моря. Холмы произошли от выброшенных сюда льдин: они были покрыты снегом и постепенно, в течение многих веков, то растаивая, то снова замерзая, получили, наконец, круглую и коническую форму. Лед, из коего составляется этот род торосов, называется здесь древ­

* Высочайший торос из всех, которые мы здесь вымеряли, возвышался на 90 футов над поверхностью моря.

ним, или адамовщиной, и, по мнению туземцев, он так тверд и стар, что даже и на огне не тает. В последнем, однако, наши проводники имели случай раз­увериться. В другом месте изъясню я мое мнение о происхождении этого рода торосов.

Апреля 5-го при ясном небе и сильном SSO ветре, поутру было 10°, а вечером 11° холода. По полуденному наблюдению, широта места равнялась 70°30'30", а долго­та 1°55' от Сухарного. После захождения солнца продолжали мы путь на восток. В трех верстах от нашего стана ряды неправильных, весьма высоких зимних торосов загородили нам путь. Вероятно, что эта гряда, как и предшествовавшая ей, обязаны были своим существованием близости древнего льда, на который они опираются. В некотором расстоянии заметили мы особенно высокую, черноватую льдину, столь похожую на скалу, что, несмотря на возрастающие препятствия, решились достигнуть до нее и ближе ее исследовать. После трех часов утомитель­ной работы, пробив пешнями дорогу на протяжении трехсот сажен, мы достигли, со всеми нартами, до замеченной нами горы. Она вся состояла из описанного выше древнего льда. С вершины ее открылась нам большая часть моря. На север и на восток разветвлялись и тянулись непроходимые цепи торосов, изрезанные щелями и полыньями. На юго-восток лед казался гладким, и щели и трещины встречались здесь реже.

От затруднительной езды между торосами наши провиантские нарты беспре­станно повреждались и сделались почти негодными, а также и собаки обессилели и изнурились. Предвидя частые остановки, я решился отпустить транспортные нарты в Нижне-Колымск, и здесь учредить складку провианта. Мы прорубили во льду отверстие в два с третью аршина глубины и сажени три в окружности, положили

туда наши съестные припасы и для защиты их от посещения белых медведей при­крыли оставшимися у нас дровами и снегом. На шести путевых нартах оставили мы провианта только на четырнадцать дней и, закончив нашу работу, отправили шесть разгруженных нарт обратно в Нижне-Колымск. Самому понятливому из нартовщиков дал я на дорогу компас, с употреблением которого несколько ознакомился он во время нашего путешествия. Возвращавшиеся проводники, уже неоднократно отчаивавшиеся когда-либо увидеть еще раз родину свою, были чрезвычайно обрадованы, когда я им сообщил мое приказание, и с такой ревностной поспешностью сделали все необходимые приготовления, что до вос­хода солнца могли уже отправиться в путь. Все наше общество состояло теперь только из десяти человек на шести нартах. Вместо унтер-офицера Решетникова, предводительствовавшего возвращавшимися нартами, остался у нас купец Бережной.

Апреля 6-го поутру, при свежем юго-восточном ветре, термометр показывал только 6°, а вечером, при резком восточном ветре — 15° холода. Во всю ночь слышались треск ломающихся льдов и глухой шум, подобный отдаленным пере­катам грома.

Цепь высоких зимних торосов, по направлению на SO, составляла южный предел вновь образовавшихся полыней и открытого моря, занимавших весь горизонт от севера к востоку. От этот цепи на юг тянулись другие гряды частых торосов, но лед казался неизрезанным трещинами, и полыней не было видно. Осмотрев окрестности, решились мы следовать по узкой, гладкой полосе льда, изгибавшейся около южного ската этой цепи торосов, надеясь найти здесь воз­можность проникнуть далее на север. Покрытой хорошим убоем дорогой наши собаки бежали довольно скоро. Влево тянулся беспрерывный ряд торосов футов в сто вышиной, а направо лежала огромная равнина, усеянная большими и малы­ми кочками льда. Льдины эти редко превышали величиной кубическую сажень, и все пространство между ними было покрыто глубоким рыхлым снегом, из чего можно было заключить, что окружавшие нас торосы образовались в прошлую осень и с тех пор не подвергались ломке, ибо в противном случае лежавший на них снег не мог бы существовать. Впредь такого рода торосы буду я называть в опи­сании моем осенними. Ледяной хребет, стоявший влево от нас, образовался, по- видимому, очень недавно, и потому принадлежал к весенним торосам. Тщательно осмотрев ломку льдин и сравнив их с направлением, величиной и видом трещин и полыней, простиравшихся к северу от этой цепи торосов, я объяснял себе сле­дующим образом ее происхождение: вся поверхность моря, к северу от осенних торосов лежащая, покрылась зимой гладким льдом и твердым снегом. Но весной, от ветров и волнения, лед разломался на многие отдельные, малые льдины, и они были брошены и надвинуты на осенние торосы, еще не ослабленные трещинами. Многие большие плавающие льдины попали притом под торосы, а другие были выкинуты на них, и от того вся юго-западная сторона хребта сделалась покатой, но осталась гладка и покрыта глубоким снегом, а северо-восточная, напротив, спускалась перпендикулярно с высоты слишком в 100 футов, состоя из множества весьма разнообразных, одна на другую нагроможденных льдин. На верху хребта лежали различные большие и малые ледяные глыбы, почти вися там и держась непонятным образом. Между прочим заметили мы огромную льдину, величиной, по крайней мере, в 1000 кубических футов; прикреплялась она к кочке не более восьми кубических футов в объеме, но должно полагать, что держалась очень крепко, ибо недавние сильные бури не могли ее опрокинуть. Прилагаемый здесь рисунок даст некоторое понятие о странном образовании этого замечательного хребта. Правая сторона изображения представляет гладкую юго-западную сторону льдов, а левая — северную, состоящую из нагроможденных льдин.

На покатой юго-западной стороне заметил я горизонтальную трещину около полуаршина шириной. Это отверстие дало мне возможность ближе освидетель­ствовать внутреннее образование льдин. Верхний слой их был до 11 футов тол­щиной и состоял из нескольких параллельных пластин, каждая около трех четвертей аршина в толщину.

В тринадцати верстах от нашей складки провианта вынуждены мы были объ­езжать несколько полыней. Море было здесь 12 сажен в глубину, а дно его, как прежде, состояло из зеленоватого глинистого ила. Мы следовали на SO 60°, вдоль по скату хребта, около 29-ти верст и, не найдя выхода на север, остановились на привал в трехстах саженях от недавно взломанного льда. При довольно рез­ком восточном ветре лед под нами беспрестанно колебался, а на северо-востоке слышали мы треск сшибавшихся ледяных громад. Полуденное наблюдение дало нам 71°15'9" широты; счислимая долгота равнялась 2°20' от Сухарного.

Апреля 7-го поутру при ясном небе и холодном восточном ветре термометр показывал 12° холода, а вечером 17°. Мы следовали по прежнему юго-восточному направлению, вдоль вновь взломанного льда. Ледяной хребет постепенно умень­шался и делался более и более неправильным; трещины и полыньи становились чаще; глубина, в 30-ти верстах от последнего привала, была 11 сажен 5 футов. Образование дна не переменялось. Проехав в эту ночь всего 49 верст, к утру остановились мы отдыхать под 70°55'42" широты и 3°5' счислимой долготы.

Утро 8-го апреля было ясное: при слабом северо-восточном ветре термо­метр показывал 6° холода. К вечеру небо с южной стороны покрылось густыми черными тучами и холод усилился до 14°. В прежнем направлении проехали мы беспрепятственно еще 10 верст, но здесь огромная щель пересекла нам путь. Она тянулась от NO к SW 30°, правой оконечностью терялась в осенних торосах, а левой сливалась с полыньями и трещинами вновь разломанного льда. Ширина ее равнялась восьми футам, и мы не нашли бы никаких средств переправиться через нее, если бы, к счастью нашему, вблизи не носилось несколько небольших льдин. Мы устроили себе из них сообщение и благополучно перебрались на дру­гую сторону. Здесь, по сделанным наблюдениям, море имело течение на OSO при быстроте в половину узла; глубина его равнялась двенадцати с половиной саженям. В 22-х верстах отсюда увидели мы, к SO 2°, на горизонте Большой Баранов Камень, по нашему счислению, он должен был лежать на SW 3°, в 114 верстах. Остановившись, чтобы объяснить друг другу причины такого различия, мы приметили по направлению к западу свежий медвежий след. Две нарты были тотчас опорожнены, и я с мич­маном Матюшкиным отправился по следу за медведем. Проехав 10 верст, услы­шали мы отдаленный, быстро приближавшийся треск. Вскоре удары сделались столь сильны и оглушительны, как будто близкие перекаты грома; лед под нами колебался и расщеливался во все стороны; во многих местах вода выступала

на поверхность. Преследование медведя надобно было отложить. Мы поспешили удалиться от того опасного места и соединиться с нашими товарищами. На воз­вратном пути едва не лишились одной из лучших собак; она была отпряжена для охоты и, пользуясь свободой, бежала в некотором от нас отдалении. По од­ному из беспрестанно встречаемых здесь оптических обманов, происходящих от преломления солнечных лучей, наши казаки приняли собаку за преследуемого медведя и схватились за ружья; к счастью, один из них вовремя еще приметил общую ошибку.

Наши оставшиеся спутники спокойно ожидали нашего возвращения. Ломка льда не доходила до этих мест, и потому решился я сделать здесь привал для от­дыха утомленных собак. Мы находились под 70°46,5' широты и 3°22,5' долготы от Сухарного.

На следующий день (9-го апреля) при свежем северо-восточном ветре и 12° холода отправились мы далее, по направлению на SO 75°. Проехав пять верст, за­метили на краю горизонта, к NO 40°, густую синеву; издали она весьма походила на гористый берег, но при точнейшем исследовании в трубу сходство исчезло, а через полчаса мнимая земля поднялась кверху, и горизонт прояснился.

Чем далее подвигались мы, тем чаще и больше становились торосы, щели и полыньи. Наконец непроходимые ледяные утесы окружили нас со всех сторон. Все усилия преодолеть такое новое препятствие являлись напрасными, и мы вынуждены были ехать обратно по прежней дороге на измученных собаках и по- врежденных санях. Стан наш разбили мы недалеко от вчерашнего.

Апреля 10-го, по случаю праздника Пасхи, оставались мы на месте. Угощение наше отличалось только несколькими, нарочно для Пасхи сбереженными оле­ньими языками и двойной порцией водки. В знак торжества поддерживали мы еще целый день небольшой костер, распространявший радость во всем обществе. Расположившись около огня, провели мы весь остаток дня в бездействии, в раз­говорах о перенесенных нами трудах и надежде на скорое возвращение. Вероятно, не было прежде примера, чтобы при таком совершенном недостатке всего, что почитается наслаждением, удовольствием, потребностью жизни, общество людей провело целый день так весело и довольно, как провели его мы. К тому побуждал нас хотя небольшой, но ярко пылавший огонек, а главное целый день роздыха, в чем как мы, так и собаки наши весьма нуждались.

На другой день нартовщик мой почувствовал сильную боль в крестце, так что мы вынуждены были еще целый день простоять на месте. Поневоле проведенное праздно время употребили мы на поправку наших сильно поврежденных нарт. Сегодня, при умеренном северо-восточном ветре, термометр показывал от 6 до 9° холода. Вдали слышался треск ломающихся льдов. Апреля 12-го небо было пасмурно и облачно, но при слабом восточном ветре холод к вечеру усилился до 14°.

Качество и ломка окружавшего нас льда, частые и постепенно увеличиваю­щиеся полыньи, обход которых по огромным торосам становился более и более затруднительным и часто был даже невозможным, и, наконец, крайнее утомление собак уверили меня в невозможности проникнуть далее в настоящем направлении. Потому решился я возвратиться к нашей складке провианта, о целости которого нартовщики наши уже отчаивались. Выбираясь из окружавших нас торосов, направились мы прямо на запад и вскоре достигли гладкого льда, покрытого хорошим убоем, по которому счастливо проехали 64 версты, остановившись на ночлег у подошвы уединенно стоявшей льдины сажен в шесть вышиной. Четырехстолбовой остров, по счислению лежащий от нас в 38 верстах, едва по­казывался на горизонте к SW 62°. По полуденному наблюдению находились мы под 70°38'45" широты и 1°45' долготы от Сухарного.

Апреля 13-го, при ясном небе и сильном северо-восточном ветре, термометр показывал поутру 13°, а вечером 15° холода. Отсюда взяли мы курс на север и, проехав 5 верст, встретили следы наших транспортных нарт, сосланных в Ниж- не-Колымск от последней складки провианта. Следуя по уезженной дороге, мы перебрались через высокую цепь зимних торосов, лежавшую от NW к O. Проехав всего 50 верст, остановились мы на привал под 71°3'45" широты и 8°00' долготы от Сухарного.

Апреля 14-го термометр показывал от 9 до 14° холода. Мы продолжали путь, встречая на каждом шагу то старые, то свежие следы белых медведей и песцов: все они шли по направлению к нашей складке провианта. Такое обстоятельство заставило всех нас опасаться, чтобы, несмотря на принятые нами предосторож­ности, медведи не успели, наконец, проникнуть в наш погреб и расхитить наши запасы. Желая поскорее удостовериться в деле, я поехал на трех лучших нартах вперед к северо-востоку по свежим медвежьим следам. На пути встретили мы несколько берлог, вырытых в снегу, в сажень глубиной; два довольно узких отвер­стия служат входом в такую пещеру, где с трудом могут поместиться два медведя. У тюленьих продушин во льду замечал я довольно большие кучки снега с отвер­стием внизу. За такими снежными брустверами стерегут обыкновенно медведи тюленей, просунув в отверстие свою лапу. Едва тюлень вылезет на лед, медведь ударом лапы бросает его далее от продушины, и потом без труда овладевает без­защитным животным. Замечательно, что песцы, забывая всякий страх борьбы со столь огромным зверем, надеясь на быстроту и увертливость свою, всегда найдут средство похитить при этом случаев часть добычи из-под лап медведя. Песцы, в полном смысле этого слова, настольники медведей, а потому следы обоих жи­вотных всегда попадаются вместе.

После немалых разъездов попали мы наконец на нашу прежнюю дорогу, около того места, где ночевали 6-го апреля. Медвежьи следы терялись в непроходимых торосах; лед был тут изрезан широкими бесчисленными щелями, и потому решился я следовать по нашей прежней дороге, послав одну нарту к отставшим товарищам

с тем, чтобы они соединились со мной у нашей складки провианта. Путь пред­ставлял нам гораздо более затруднений, нежели мы предполагали. Ледяная по­верхность была взломана; замеченные нами за несколько дней прежде горы исчезли, а вместе с тем исчезла и наша прежняя дорога. На каждом шагу огромные полыньи и щели пересекали нам путь. При переправе через одну из трещин восемь собак из моей упряжки упали в воду, и только необыкновенная длина нарты спасла меня и собак от по­гибели.

После 11-часовой, крайне затрудни­тельной и опасной езды мы достигли нашей складки провианта, который, к общей радости нашей, был невредим.

В окрестности видны были много­численные следы медведей. Вскоре все общество наше соединилось здесь, и мы поспешили вырыть изо льда наши со­кровища.

Утомление собак принудило нас продневать 15-го апреля на месте. Повреж­денные нарты были здесь, сколько возможно, починены, а китовые ребра, снятые на время езды по торосам, снова подвязаны. Поутру, при северном ветре, термометр показывал 11°, а вечером, при западном ветре, только 6° холода. По полуденному наблюдению, находились мы под 71°27'35" широты.

Апреля 16-го, при легком западном ветре и 8° холода, мы отправились далее. Сильный внезапный лай собак разбудил нас ночью и уведомил о при­ближении медведей. Тотчас схватили мы оружие и спешили навстречу не­приятелю. Недалеко от стана мы увидели двух медведей необыкновенной величины, и, казалось, они были в нерешимости: нападать ли на нас? Все мы бросились жадно на добычу, но, к несчастью, охота наша была неудачна. Впо­пыхах мы плохо целили и все дали промахи; собаки были также несчастливы в своих нападениях, а медведи, испуганные выстрелами, побежали в разные стороны. Казак с юкагиром погнались за одним; другие, без всякого порядка и плана, преследовали другого медведя. Напрасно старался я собрать това­рищей, чтобы общими силами гнаться за одним медведем. Раздосадованные неудачей, охотники мои не внимали моему зову и вскоре потерял я их из вида. Надеясь отыскать их, вскарабкался я с большим трудом на высокую льдину, но и отсюда увидел только купца Бережного и моего нартовщика Татаринова, первого с ружьем, а другого с копьем: они отдыхали от бесполезной беготни недалеко от тороса, на котором я находился. Внезапно из-за льдины вышел третий медведь и, увидев меня, намеревался напасть. В руках у меня было заряженное ружье, и я спокойно ожидал того мгновенья, когда зверь полезет на льдину, но, заметив Бережного и Татаринова, он переменил свое намерение и бросился на них. От одного выстрела зависела судьба охотников; подпустив к себе медведя шагов на пятнадцать, они выстрелили; раненый зверь с ревом побежал назад в торосы, оставляя за собой кровавые следы. Около утра все наше общество снова собралось в лагерь, но юкагир и казак не возвращались, так что мы уже начали беспокоиться об их судьбе. Но через несколько часов

пришли и они в стан, едва передвигая ноги от усталости. Если бы в таком виде встретились они с медведем, то, вероятно, сделались бы добычей ужасного неприятеля. Так, к общей досаде и сожалению, кончилась наша неудачная охота. Мы и собаки до того утомились, что вынуждены были оставаться це­лый день на месте.

Апреля 17-го поутру было пасмурно, и термометр показывал 5° холода, а к вечеру легкий восточный ветер нанес мелкий снег; мороз усилился до 7°. Около солнца образовались три круга. Мы поспешили нагрузить нарты и отправились в путь на запад. В девяти верстах отсюда пересекли мы нашу прежнюю дорогу в том месте, где находились на ней 1-го апреля. Выбравшись из торосов, выехали мы на ледяную равнину, покрытую хорошим сырым снегом, по которому нарты наши с помощью китовых ребер скользили легко и весьма быстро. Проехав таким образом 41-ю версту, остановились мы на ночлег под 71°25'53" широты и 0°43' долготы от Сухарного. На следующий день мороз усилился. Поутру, при свежем восточном ветре и облачном небе, термометр показывал 16°, а вечером 18° холода.

Эта часть Ледовитого моря осмотрена была в 1810 году Геденштромом, а потому дальнейшее путешествие здесь казалось мне бесполезным. Находясь по счислению в меридиане Четырехстолбового острова, я решился отыскать те острова, кото­рые мы с него видели, и взял курс на юг. Апреля 18-го проехали мы 42-е версты, несмотря на сильный ветер, затруднявший бег собак и даже неоднократно их опрокидывавший. К этому присоединилась густая метель, затемнявшая воз­дух до того, что в нескольких шагах не было возможности различать предметы.

Опасаясь разлучиться с товарищами, мы связали нарты наши попарно и вожатых собак задних нарт привязали к передним. Таким образом ехали мы целый день, сами не зная куда и направляясь единственно по компасу. Не найдя вблизи ни торосов, ни отдельных льдин, вынуждены мы были остановиться ночевать на открытой снежной степи, ничем не защищенной от ветра. Разбить палатку или развести огонь было невозможно, и эта ночь, без сомнения, была самая неприятная и трудная из всего нашего путешествия. При 11° холода мы были совершенно предоставлены ярости бури и вьюги, не имели огня согреться или приготовить себе чаю, утоляя жажду снегом, а голод — сухими сухарями и затхлой рыбой. Так провели мы шесть бесконечных часов на наших узких нартах, нетерпеливо ожидая минуты, когда можно будет отправиться в путь. Но прежде того предстояла еще нам трудная и скучная работа выгребать из-под снега собак и нарты. Наконец мы поехали, направляясь далее на юг и, надобно признаться, несколько опасаясь, что не найдем Четырехстолбового острова при пасмурной погоде и продолжавшейся метели. К общей нашей радости получили мы здесь новое доказательство верности нашего счисления, ибо не более, как в пяти верстах увидели мы Четырехстолбовой остров, и взятый нами за два дня курс привел нас прямо к бухте на северном берегу его, где мы и остановились, проехав в этот день всего 52-е версты. После перенесенных в прошедшую ночь трудов и лишений наше положение казалось нам самым роскошным. Под защитой высоких, крутых берегов палатка наша стояла спокойно и безопасно, а лежавший вблизи в довольном количестве наносный лес позволил разложить два больших костра и просушить несколько наши промерзшие шубы и платья. Жадно наслаждались мы приятным ощущением теплоты, и скоро, за горячим супом, забыли все перенесенные труды и голод. Только мысль о безуспешности наших усилий и недостижении цели путеше­ствия помрачала общее удовольствие.

На другой день, при свежем северо-восточном ветре и 10° холода, поехали мы на NW 65°, к замеченному в этом направлении острову, где в небольшой бухте

нашли также значительный запас наносного леса. Здесь неожиданно услышали мы веселое щебетанье первых предвестников весны. Трудно изобразить, какое неописано приятное впечатление произвели их немногие веселые звуки на нас, сроднившихся, так сказать, с могильной тишиной снежных пустынь.

Для скорейшего окончания описи этот купы островов разделил я нашу экс­педицию на две части — мичман Матюшкин поехал к югу, а сам я к северу. Опи­сав три острова, по направлению меридиана лежащие, к ночи соединились мы на северной оконечности среднего из них. Сильный северо-восточный ветер при 11° холода поднял густую метель и удержал нас целый день — 22-го апреля — на месте. На другое утро погода не переменялась, и я решился не теряя времени, продолжать путь. Описав крайний на запад остров, ночь провели мы на его северо-западной оконечности.

Образование берегов этой купы ясно может быть усмотрено на составленной нами карте Медвежьих островов, почему ограничиваюсь я здесь только краткими замечаниями.

Первый из Медвежьих островов, называемый Крестовым*, самый большой и высокий из всей купы. Он заметен по двум горам, из которых южная занимает середину острова и отличается закругленной вершиной. Восточные и северные берега его по большей части круты, а местами скалисты. По южной, более покатой стороне острова течет в море маленький ручей; западный берег, совершенно отлогий, состоит из крупного песка. Только в небольшой бухте на северо-западной оконечности острова нашли мы наносный лес, состоявший, по большей части, из лиственницы и тополей, и только изредка в нем попадались сосновые бревна. Множество берлог и нор доказывает, что остров часто посещается медведями, волками и песцами, но коренными обитателями острова, по крайней мере по числу, казались нам полевые мыши. На южном берегу видели мы несколько оленей. Место нашего ночлега на острове, означенное на карте якорем, находится,

* Далее будут изложены причины этого названия.

по наблюдению, под 70°52'14" широты, а тригонометрически выведенная долгота равняется 1°21' к западу от Сухарного.

Второй остров имеет вид кургана, сложенного из множества гранитных громад и осколков разной величины. Он до двухсот сажен в длину и полтораста в ши­рину. На нем лежало несколько полуистлевших лиственных бревен. Эта громада камней, не показанная на карте Леонтьева, вероятно, была тогда заставлена вы­сокими торосами, которые и ныне со всех сторон окружали ее.

Третий остров возвышен, но гор на нем нет. На южном берегу его несколько незначительных утесов; постепенно возвышаясь на запад и восток, они вдаются довольно далеко в море. В бухтах берега отлоги. На северной стороне восточного

мыса находится вырытый в земле погреб, внутренние стороны которого обставлены обтесанными бревнами. Глубокий снег, наполнявший весь погреб, и краткость времени не позволили нам сделать здесь какие-либо разыскания, а недалеко оттуда, на берегу, нашли мы весьма старое весло, похожее на употребляемые юкагирами на ветках. Тут лежало также несколько оленьих рогов и человеческих костей, но черепов мы не могли, однако, найти.

На северо-восточной стороне четвертого острова возвышаются два продолго­ватые, в направлении на NW, параллельные между собой горы. Они соединяются возвышенной перемычкой; от восточного берега весьма удобно приехали мы через нее к бухте на северо-западной стороне острова. В местах, обнаженных ветрами от снега, грунт состоит из тонкого слоя земли и крупного песка. Впрочем, весь остров завален обломками каменной породы, из которой сложены описанные выше столбы шестого острова. Такого же образования и скалы, отвесно спускающиеся в море на северном берегу, а южный берег состоит из крутых земляных холмов, наполненных мамонтовыми костями. В бухтах лежало много наносного леса. По нашим наблюдениям, северная оконечность этого острова под 70°46'35" широты; магнитная стрелка склонялась здесь на 14° к востоку.

Пятый остров довольно возвышен. Крутые, утесистые берега его одного об­разования с западными скалами шестого острова. Здесь заметил я некоторые признаки колчедана (Scliwal felkiess).

Шестой, или Четырехстолбовой остров описан выше.

На ночлеге 23 апреля один из нартовщиков уверял нас, будто «за несколь­ко лет прежде находился он на первом из Медвежьих островов, лежащем в 30-ти верстах от устья речки Крестовой, и потому получившем название «Крестовый остров». Далее утверждал рассказчик, что остров этот невелик, совершенно круглый и нимало не похож на тот остров, где мы ночевали.

В противность убеждений нартовщика, следуя карте Леонтьева, именно на­ходились мы на Крестовом острове. Трудно было предполагать, чтобы к за­паду от него лежал еще остров, доселе не замеченный. Туман и беспрерывная метель препятствовали нам теперь видеть отдаленные предметы. На следующее лето штурман Козьмин, описывая берега Ледовитого моря между устьями Колымы и Индигирки, имел случай убедиться в неосновательности расска­зов нартовщика: с Мало-Чукочьего мыса и возвышенных берегов близ устья Крестового ручья видел он остров, который проводники туземцы называли Крестовым. Остров этот действительно имел вид кругловершинной горы, и по взятым тогда пеленгам оказалось, что эта гора находится не на острове, впереди Крестового лежащем, а за ним, именно на том, который мы так назва­ли и описали. Впрочем, для окончательного отыскания этого обстоятельства отправлял я впоследствии, зимой 1823 года, Козьмина осмотреть часть моря, лежащую между нашим путем и курсом Геденштрома в 1810 году. Выехав из Нижне-Колымска 23-го января на двух нартах, с провиантом на четырнадцать дней, 5-го февраля при 28° холода Козьмин вступил из устья реки Агафоновки на морской лед и к ночи достиг острова, того самого, который Геденштром видел летом и мы ныне описали. Здесь Козьмин переночевал. На следующий день поехал он на север, и 9-го февраля, без больших препятствий, достиг 71°58' широты. Во время всей поездки путешественники много терпели от хо­лода; термометр постоянно показывал 30°, а в последние дни, на возвратном пути их, мороз усилился до 32° так, что собаки изранили себе ноги на твердо замерзшем снегу. Осмотрев с острова горизонт и не открыв ничего примеча­тельного, кроме легкой синевы на севере, Козьмин возвратился на средний из Медвежьих островов и оттуда прямым путем поехал в Нижне-Колымск, куда и прибыл 17-го февраля.

Эта поездка ясно обнаруживает неосновательность вышеприведенного рассказа нартовщиков и служит новым доказательством верности наших наблюдений как относительно Медвежьих островов вообще, так и Крестового особенно. Поэтому, возвращая ближайшему к материку первому Медвежьему острову прежнее его название Крестового, наименовал я остальные острова купы, применяясь к их расстояниям от берегов твердой земли, — вторым, третьим и т. д., так что Четы­рехстолбовой получил имя шестого острова.

После отступления от хронологического порядка, необходимого для оконча­тельного описания купы Медвежьих островов, обращаюсь к нашему путешествию.

Хотя я был уверен в несправедливости показаний нартовщика, однако, желая применить все средства для выяснения истины, решился ехать к Крестовому мысу, который по карте Леонтьева лежит на SSW1/2W от острова того же имени. По мере нашего удаления от места ночлега попутный нам ONO ветер крепчал; с тем вместе поднялась густая метель. Но несмотря на то по гладкой дороге в ко­роткое время проехали мы 44-е версты. Здесь внезапно заметили мы, что едем уже не по льду, а по твердой земле, и сначала полагали, что открыли искомый остров. Радостный крик одного из нартовщиков, нашедшего свою собственную

ловушку*, уверил нас, что мы находились уже на твердой земле. Метель продол­жалась и препятствовала различать даже ближайшие предметы, но нартовщик, здешний уроженец, узнавал каждый холм, каждую кочку и объявил нам, что мы находимся недалеко от реки Агафоновки, возле устья которой построен балаган. Несмотря на непогоду, нартовщик привел нас к балагану, где после долгого вре­мени мы провели первую спокойную ночь под защитой четырех стен.

Совершенный недостаток в съестных припасах и приближение весны де­лали невозможным дальнейшее исследование льда. Я решился кратчайшей дорогой ехать в Нижне-Колымск. На возвратном пути пытались мы описать эту часть берега, но непогода и продолжавшаяся вьюга делали нашу работу безуспешной. Северо-восточный ветер беспрестанно крепчал, и густой снег затемнял атмосферу. Впрочем, такая погода нисколько не затрудняла наших проводников. По необозримой, однообразной пустыне ехали они с непонятной для нас уверенностью и счастливо достигли балагана, построенного на мысе при устье реки Большой Чукочьей в 43-х верстах от нашего последнего ноч­лега. Здесь мы переночевали.

На другой день (26-го апреля) переехали мы через Чукотскую гору в Якутской виске**, около двадцати четырех верст. В 6-ти верстах отсюда, на Якутском озере, был у одного из наших проводников зарыт во льду запас рыбы; она сохранялась в углублении, покрытом сверху льдинами, засыпанными снегом и залитыми водой, но с таким искусством, что поверхность озера оставалась совершенно гладкой. Пока хозяин угощал все общество, мимо нас пробежало стадо оленей; несмотря на изнурение, собаки с лаем и визгом бросились за ними, и с большим трудом удалось нам собрать и привести в порядок наши упряжки, без которых мы были бы вынуждены окончить путешествие пешком, таща на себе нарты и поклажу.

* Каждый из здешних охотников ставит на своих ловушках особенный значок, которым они отличаются от других.

** Виской называется здесь каждая река, вытекающая из озера.

От озера проехали мы 15 верст, по тундре, до поварни на Коньковой виске, построенной в 13-ти верстах от ее устья. Отсюда проехали еще 15 верст и пере­ночевали в трех балаганах на Убиенной виске.

Апреля 27-го погода переменилась: снег перестал. Но вместо того поднялся резкий юго-западный ветер и холод усилился до 15°. От Убиенной шла хорошо уезженная дорога, через Чукотское озеро к ненаселенной деревне на реке Малой Чукочьей; все местечко это состоит из пятнадцати хижин и полуразвалившейся казармы. Зимой все строения стоят пустые и заносятся снегом, а летом собирается сюда несколько семейств на рыбную ловлю. Проехав всего 72,5 версты, к ночи достигли мы Походска. Несмотря на бедность и незначительность селения, вид его произвел на нас самое приятное впечатление. Местами снег уже стаял от действия солнечных лучей, и земля, покрытая прошлогодней травой, показывалась из-под него; трубы домов дымились; за ледяными стеклами тускло мерцали огни — мы снова были среди людей. Вскоре лай собак возвестил о нашем прибытии, и из всех дверей раздались радостные приветствия. После долгого странствования по ледяным пустыням среди беспрестанных трудов и лишений мы вступили наконец в жилую, теплую хижину, могли сбросить с себя тяжелые, промерзшие шубы, отдохнуть и согреться возле пылающего очага. Гостеприимные хозяева угощали нас всем, что только было у них лучшего, и между прочим недавно за­стреленными куропатками. День этот был для нас истинным праздником; мы наслаждались им, как счастливым днем жизни, и часть ночи провели в разговорах с хозяевами.

На другой день поехали мы далее и 28-го апреля благополучно достигли Нижне-Колымска, после 36-дневного отсутствия. Во все время, не переменяя со­бак, проехали мы около 1210-ти верст по лабиринту торосов и опасных полыней.

ГЛАВА ВТОРАЯ

 

Весна. — Недостаток съестных припасов. — Рыбная ловля для экспедиции. — Устройство судна. — Распределение летних работ экспедиции. — Жары. — Комары. — Перелетные птицы. — Отплытие на новопостроенном катере. — Рыбные ловли при деревне Походской. — Оленья охота на тундре. — Приезд в Чукотское. — Экспедиция для описи морского берега до реки Индигирки. — Затруднение при описи устьев Колымы. — Возвращение из Чукотского. — Пожар. — Приезд в Нижне-Колымск. — Поездка к средне-колымским якутам, их летние жилища и образ жизни. — Рассказ старика. — Вытечные озера. — Ранняя зима. — Возвращение в Нижне-Колымск. — Приезд Матюшкина, Кибера и Козьмина.

Наступила весна, и с ней появились обыкновенные в конце каждой зимы недостатки съестных припасов и болезни. Ежегодные горькие опыты не могут истребить между жителями здешних стран вкоренившейся в них беспечности. Они разделяют свои припасы так, чтобы их было достаточно от конца настоящего лета до начала будущего, а потому позднее наступление летнего времени года всегда влечет здесь за собой голод и недо­статки. Так случилось и ныне. Когда Колыма освободилась ото льда, все жители местечка поспешили на летовья к берегам рек, более других изобильным рыбой и посещаемым перелетными птицами.

В прошлом году уверился я, что здешние жители не в состоянии удовлетворять всем потребностям экспедиции, и потому решился собственными средствами заготовить нужное количество съестных припасов для нас и для корма наших собак. По последнему зимнему пути на все изобильные рыбой реки послал я работников с сетями и неводами. Главным сборным местом и центром нашего рыбного лова назначена река Малая Чукочья, всего менее посещаемая здешними промышленниками. Туда отправилось большое число работников под надзором сотника Татаринова.

Кроме того, нынешним летом предположено было исполнить следующие ра­боты: 1) одному отделению, на лошадях, описать берега Ледовитого моря между устьями рек Малой Чукочьей и Индигирки; 2) другому, на лодке, описать устье Колымы; 3) у Большой Баранихи построить жилую избу и чулан для зимней экс­педиции и, наконец 4) доктор Кибер, оправившись от болезни, хотел посетить берега рек Большого и Малого Анюев.

Странным покажется, что мы решились опись берегов Ледовитого моря про­изводить на лошадях, но олени хотя самые обыкновенные домашние животные тунгусов, так слабы, что летом не могут выдерживать больших переездов, а потому и неспособны для подобного путешествия. С другой стороны, мели, на многие версты окружающие берег, препятствуют описывать его на лодке, не говоря уже о том, что малое судно беспрестанно подвергается опасности разбиться или быть раздавленным огромными льдинами, целый год в этих краях носящимися. Таким

образом, ближайшее соображение местных обстоятельств заставило нас пред­принять путешествие на лошадях, которых, а равно и проводников, подрядились нам доставить средне-колымские якуты.

Опись морского берега предоставил я мичману Матюшкину, а сам хотел на лодке осмотреть устье Колымы. С знакомцем нашим, купцом Бережным, от­правлявшимся на лошадях в восточные тундры на промысел мамонтовых костей*, послал я унтер-офицера Решетникова и двух плотников, поручив им выстроить при устье Большой Баранихи хорошую поварню с чуланом и сенями.

Между тем лодка, которую начал строить Козьмин во время нашей второй по­ездки по льду, была почти готова. Ему удалось отрыть из-под снега достаточное число кокор для шпангоутов, устроить большую стоячую пилу, научить работников действовать ею и наконец, несмотря на недостаток пособий и готовых материалов, к концу мая построить лодку. Точность в отделке всех частей свидетельствовала как об искусстве и терпении мастера, так и о понятливости работников.

Мая 25-го взломало на реке лед, а на следующую ночь шел первый дождь и оживил растения. На берегах и скатах появилась трава, и кустарники покрылись почками и листьями. Теплота воздуха заметно усилилась: термометр показывал от 10 до 16°; прозябаемые, видимо, распускались и росли. После долгой, утоми­тельной зимы вид внезапно, так сказать, оживающей природы представлял

* По всей Сибири, особенно в северо-восточных и северных частях ее, в глинистых холмах, тундрах и на берегах рек находят множество мамонтовых клыков, или рогов, и костей. Лучшее время добывать эти остатки допотопных животных — начало лета, когда выступившие из берегов реки размывают прибрежные холмы. Тогда жители отправляются к изобилующим мамонтовыми костями местам, и обычно возвращаются с богатой добычей. Купец Бережной производил этот промысел в самом большом объеме.

особенную прелесть. В селении явилась необыкновенная деятельность, все спешили воспользоваться и вполне насладиться кратким благоприятным временем года. Но недолго была на то возможность: с 4-го июня показалось такое бесчисленное множество комаров, что мы снова удалились в наши тесные избы. Перед окнами и дверями беспрерывно горели дымокуры и костры, и мы лучше решались сидеть в комнатах в дымной атмосфере, нежели дышать свежим воздухом и подвергать­ся укусам бесчисленных насекомых. Мы радовались, когда суровый северный ветер охлаждал температуру. Июня 9-го термометр почти внезапно упал с 12° на 12,5° и хоть на некоторое время прогнал жадных кровопийц. Мы спешили из острога и с ружьями за плечами бродили по целым дням в окрестности, среди кустарников и болот. Обычно поздно вечером возвращались мы домой с богатой добычей диких уток и гусей. Первые перелетные птицы появились здесь 29-го апреля и с тех пор в бесчисленных стаях беспрестанно тянулись с юга на север. На скатах речных берегов, где они спускались на землю, толпами сторожили их здешние охотники.

Июня 11-го разлившаяся река вступила в берега свои. Мы спустили на воду наш новопостроенный катер и дали ему имя «Колыма». По килю был он 14 футов и конструкцией походил на грузовой баркас. Паруса сшили мы из найденных в здешних магазинах парусов экспедиции капитана Биллингса. Якорь сковали мы сами. Кроме того, для переправы через неглубокие места построили мы еще род юкагирской ветки, но только в большем размере, под­нимавшей трех человек.

Все приготовления к нашим экспедициям были кончены. Якуты обязались доставить потребное число лошадей и проводников в Малое Чукотское, от­куда предполагалось начать опись морского берега. Шлюпка была нагружена и готова к отплытию. Мичман Матюшкин и штурман Козьмин должны были начать свои работы от реки Чукочьей, а доктор Кибер желал нас проводить до ближайшей деревни, и потому 17-го июня, под вечер, отправились мы все вместе на шлюпке, при свежем NNO-м ветре, вниз по Колыме*, которая против острога шириной на три версты. Ветер постепенно усилился так, что с трудом

* Быстрота течения Колымы равняется здесь три четверти узла.

лавировкой подвигались мы вперед и в пяти милях от Нижне-Колымска вы­нуждены были причалить к восточному берегу реки, недалеко от устья ручья Татариновки.

Когда приближались мы к берегу, собака наша выскочила из лодки в воду, запуталась головой в висевших веревках и, вероятно, задушилась бы, если бы Матюшкин не отрезал веревку. Торопясь спасти жизнь нашему верному товарищу, Матюшкин вместе с веревкой отрубил себе часть большого пальца с ногтем. Рана была сильна и от небрежности могла сделаться опасной, а потому, по требованию доктора Кибера, я отправил с ним раненого обратно в Колымск для излечения. Проводники приняли такое происшествие за несчастное предзнаменование, а нас заставило оно переменить план работ. Штурман Козьмин должен был один предпринять опись берега Ледовитого моря, и доктор Кибер отложил свою по­ездку на Анюй.

Отправив больного, мы продолжали путь вниз по реке и 26-го июня прибыли к устью Малой Чукочьей. В деревнях Черноусове и Походске получили мы бла­гоприятные известия, что рыбная ловля идет удачно. Все дома были обстроены вешалами из шестов для просушивания рыбы. Существование большой части здешних жителей зависит единственно от удачи летних промыслов, а потому употребляют они все усилия обеспечить себя ими. Обыкновенно целая деревня или общество из нескольких лиц устраивают для лова поперек реки плетень с небольшим отверстием в середине, а против него ставятся корзины и невода всех участников попеременно, на 24 часа на долю каждого. Корзины (мережи) в течение такого времени несколько раз осматриваются, и добыча разделяется по равным частям между участниками.

Подобная ловля чрезвычайно несложная и так легка, что исполняется обыч­но женщинами и детьми; мужчины, устроив плетень и приготовив все нужное, спешат на охоту, — промысел не менее необходимый для пропитания. Одни идут на карбасах* в изобильные дичью места и обыкновенно возвращаются с богатым грузом гусей и уток, которых отчасти стреляют, отчасти бьют палками. Другие на лошадях отправляются в тундры за оленями. Охотники выезжают вдвоем, и, кроме хорошо обученных собак, каждый привязывает к своей лошади ветку. Главное искусство ловца состоит в том, что надобно заставить оленя броситься в воду и плыть на другой берег. Тогда охотники на своих ветках легко догоняют медленно плывущее животное и убивают его поколюгами. Иногда охотники уда­ляются от своих жилищ на несколько дней езды и не всегда бывают в состоянии привезти домой убитого оленя; в таком случае зарывают его в землю, которая в известной глубине никогда не оттаивает. Там оставляют добычу до первой санной дороги; нередко, однако, волки предупреждают хозяина, и вместо оленя находит он одни кости его.

Недалеко от деревни Чукочьей, совсем неожиданно, встретили мы целое стадо оленей: избавляясь от жары и комаров, олени стояли по горло в воде. Ветвистые рога их издали походили на густой кустарник. Провожавшие нас юкагиры тотчас бросились в ветку и погнались за оленями, но, не имея необходимого для охоты оружия, они закололи только двух ланей. Мы из шлюпки подстрелили большого оленя; остальные выплыли на берег и скрылись в тундре.

* Карбасами называются здесь особого рода грузовые лодки, поднимающие иногда до 50-ти пудов. Они выдалбливаются обыкновенно из одного бревна. Для того берут самые здо­ровые толстые деревья из рода топольных осин. Верхне-Колымск славится своими карбасами. Суда эти плоскодонны и для быстрого плавания не годятся, но обыкновенно употребляются при рыбной ловле. Вообще постройка как карбасов, так и описанных выше шитиков, а равно­мерно способ управления этими судами доказывают, что жители Колымского округа имеют еще весьма ограниченные понятия о судоходстве.

В Малом Чукочьем, к досаде нашей, не нашли мы ни якута, ни заказанных ло­шадей, но зато были обрадованы известием, что рыбная ловля идет очень удачно и обещает богатую добычу. Все вешала были наполнены просыхавшей рыбой, и тотчас принялись мы за постройку новых. Большая часть наловленной рыбы была из рода сельдей и чиров.

Наконец, 1-го июля приехал якут с пятью лошадьми и сказал нам, что более такого количества собрать было невозможно. Из пяти лошадей только две были столь сильны, что могли везти палатку, припасы, инструменты и пр., а остальные были так слабы, что едва годились для верховой езды. По многочисленным за­труднениям и опасностям предстоявшего путешествия через безлюдные пустыни, перерезанные выступающими из берегов реками, не мог я решиться отправить столь малый отряд, если бы не вполне был уверен в опытности и усердии штур­мана Казьмина. Получив от меня инструкцию, отправился он 2-го июля в путь в сопровождении якута и молодого казака. Для переправы через реки привязали проводники к лошадям своим ветки.

Люди, посланные на карбасе вниз по Чукочьему протоку для стрелянья гусей и лебедей, возвратились с печальным известием, что проток покрыт еще твердым льдом. Такое обстоятельство заставило меня оставаться здесь в ожи­дании перемены ветра, который постоянно дул от N или NW и, следовательно, напирал в реку морской лед. Уверившись в невозможности проникнуть через устье на лодке и не желая терять здесь времени без всякой пользы, решился я оставить пустынную страну, где на необозримом пространстве не только нет деревьев и кустарников, но даже и зеленая трава изредка нарушает утоми­тельное однообразие. Во все время моего здесь пребывания резкий северный ветер наносил холод, так что земля в половине июля месяца часто покрывалась на несколько дней снегом.

На шлюпках отправился я вверх по реке, занимаясь на пути определением и осмотром самых приметных пунктов. При мне были только два человека; матроса оставил я в Чукочьем для охоты, а остальных распустил по домам. Июля 18-го причалили мы к берегу недалеко от устья речки Крутой, в параллели Сухарной Сопки, положение которой хотел я определить наблюдением. Здесь, среди ивового кустарника, разбили мы палатки и для защиты от комаров развели на подветрен­ной стороне дымный костер.

Казалось, что в это путешествие должен я был испытать всякого рода неуда­чи. Разные препятствия и неблагоприятные обстоятельства отняли у нас много времени, а здесь едва было не лишился я плодов работы целого года. Чистую воду для питья и похлебки должно было брать с середины реки. Мы отправились за ней, но, надеясь на безветрие, не почли необходимым при отъезде потушить костер. Едва лодка удалилась от берега, внезапный порыв ветра бросил пламя костра на палатку, и, прежде чем мы прибежали туда, она и все наши вещи уже обнялись пламенем. Потеря была чувствительна, но могла стать невознагради­мой, если бы мне не удалось спасти от огня обитый кожей ящик, где хранились все наши журналы, описи, карты и инструменты. К счастью, огонь не коснулся еще их, и все было цело.

Столь неприятное происшествие, лишив нас всех дорожных потребностей, заставило поспешить возвращением в Нижне-Колымск. Июля 20-го прибыл я туда и застал еще Матюшкина и Кибера, приготовлявшихся к путешествию на берега Анюя. Доктор советовал мне, для облегчения ревматической боли, провести остальную часть лета в Средне-Колымске, говоря, что не столь суровый климат и легкая пища будут мне гораздо полезнее всех лекарств. Июля 25-го от­правились мы из Нижне-Колымска. На шлюпке, при попутном ветре, поплыл я вверх по реке.

По мере удаления от острога и низменности, подверженной суровому влиянию Ледовитого моря, страна оживляется и постепенно теряет однообразие пустыни. Здесь обитают трудолюбивые средне-колымские якуты. В самом северном селении этого народа, Низовом Олбуте, в 150-ти верстах от Средне-Колымска, оставил я 2-го августа лодку и верхом поехал во внутренность страны. После унылых ледяных пустынь, среди которых провел я столько времени, раем показались

мне здешние поля с их тучными пастбищами, многочисленными стадами и ли­ственными и ивовыми рощами. Все дышало здесь жизнью. Особенно роскошны были прозябения в так называемых олбутах, или высохших (по-здешнему — вытечных) озерах, которые, сколько известно, только в северной Сибири так часто встречаются. Олбуты суть не что иное, как равнины, при весенних разливах рек покрывающиеся водой и образующие множество больших и малых озер, по большей части весьма изобильных рыбой. Зимой иногда от сильных морозов в земле происходят щели и трещины, и нередко тянутся они от подобного озера до ближайшей реки, куда истекает вся озерная вода.

Течение начинается обыкновенно зимой и бывает столь быстро, что не пере­стает и в самые сильные морозы. Дно подобного озера, утучненное илом, про­растает вскоре потом густой, сочной травой, и якуты поспешают поселиться возле него со своими стадами. Оттого наслеги, т. е. селения, где живут от­дельные роды якутов с своими начальниками, называются олбутами*. Летние

* Еще примечательное явление замечено между озерами, лежащими около Алазей- ского селения. Зимой, при сильных морозах, вода из этих озер без всяких побочных истоков с шумом и мгновенно исчезает, оставляя обсохшее поле, изрезанное глубокими и широкими трещинами. Такое странное явление происходит от особенного свойства почвы здешних тундр, и, насколько мне известно, в других странах его не замечено. Здесь, под нетолстым слоем земли, на котором произрастают травы, кустарники и деревья, всегда лежит лед, более или менее перемешанный с землей. Во многих местах, в глубине четырех сажень находил я последовательно горизонтальные слои чистого льда и замерзшей земли, первые до одного, а вторые — до трех футов толщиной. Подобного образования левый берег Колымы, оба берега

жилища этого народа, деятельного и веселого, их домашняя патриархальная жизнь, цветущие окрестности с бесчисленными стадами представляли для меня особенную прелесть. Летовье Сыгли-Этарг, где жил богатый якут со всеми своими домочадцами, стадами рогатого скота и конскими табунами, особенно мне понравилось. Главный урос окружали меньшие палатки родственников начальника; все было обнесено заколом, куда на ночь загоняли стада. Здесь все показывало изобилие и напоминало патриархальное согласие и чистоту нравов. Радушный прием, теплый воздух долин, защищенных холмами и ро­щами от сурового влияния ветров, изобилие свежей легкой пищи и, наконец, совершенное спокойствие духа, в отдалении от всех забот, побудили меня провести здесь остаток лета и собрать силы для перенесения новых трудов предстоящей зимы.

Здесь встретил я 82-летнего якута, крестника лейтенанта Лаптева, в 1739 году объезжавшего берега Колымы. Старик был здоров и бодр, сам исправлял еще все домашние работы, ездил верхом и загонял свои стада и, кроме того, был он страстный охотник до чая и пунша. Жена его была из русских, и потому не только хорошо говорил он, но читал и писал по-русски, так что с ним провел я много приятных и занимательных часов. Он жаловался на невежество своих земляков и полагал, что предки их были гораздо образованнее. По его мнению, якуты утра­тили искусство писания, а вместе с тем и средства к дальнейшему образованию своему при разлучении от единоплеменных им татарских орд. Также утверждал он, что якуты обитали некогда в странах, далеко отсюда на юг лежащих, и дока­зывал свое мнение тем, что в древних народных песнях и преданиях упоминается о золоте и драгоценных камнях, о львах, тиграх и других предметах, совершен­но не известных нынешним якутам, жителям полярных стран. Подробностей о прежнем состоянии и древней отчизне своего народа старик не знал оттого, что они сохранялись только в преданиях, которые исчезли вместе с шаманством при введении христианской религии. Напротив того, он много и основательно рассказывал о настоящем своих земляков, беспрестанно усиливающейся страсти их к тяжбам, и гибельном пристрастии к крепким напиткам (сам он, впрочем, страстно любил их), чему приписывал и бессилие и недолговечность нынешнего поколения якутов, из которых никто не достигает и ста лет. Жаловался он также на дурной климат, частые неурожаи сена и многочисленность волков, нередко истребляющих целые стада.

О древнем состоянии здешней страны узнал я из рассказов старика и других туземцев только следующее:

Якуты, живущие на берегах Колымы, не суть первобытные обитатели этих стран. Прежде жили здесь четыре народа: омоки, шелаги, тунгусы и юкагиры. Омоки, оседлые рыбаки, и шелаги, кочевавшие со стадами оленей, погибли частью в битвах с пришельцами, частью от заразительных болезней, так что от этих двух народов сохранились только одни названия. Юкагиры также ныне малочисленнее и слабее прежнего. В древности кочевали они со своими оленями, но большая часть их от поветрий и других бедствий лишилась стад и ныне живет в бедности, питаясь рыбой по берегам рек. Немногие, сохранив­шие оленей, удалились с ними на прибрежные тундры Ледовитого моря. Одни только якуты сделались многочисленнее; своим трудолюбием и терпением

Алазеи и дно всех вытечных озер. Необходимое следствие весеннего разлития рек, что при внезапно наступающих сильных морозах земля, напитанная водой, трескается, как зимой трескаются деревья и даже камни, если они проникнуты водяными частицами. Вероятно, оттого образуются на дне озер глубокие трещины, куда утекает вся вода.

водворили они скотоводство и коневодство в стране, по качествам климата и почвы казавшейся к тому совершенно неспособной. Якуты, можно сказать, проложили путь в эти дикие пустыни смелым последователям Ермака, которые ввели здесь христианскую религию и избавили многочисленный и суеверный народ от варварских обычаев шаманства*.

Якуты все христиане, и средне-колымский священник ежегодно объезжает все окрестные селения для совершения священнодействий. Особенной ревностью в истреблении шаманства отличался здесь протопоп Слепцов. Он жил здесь около двадцати лет, неутомимо преследовал языческие обычаи, бесстрашно открывал, жег и уничтожал идолов и их алтари, так что ныне не осталось почти никаких памятников древнего язычества. Впрочем, шаманы доныне являются между якутами, хотя и тайно, и, несмотря на христианство, имеют довольно много при­верженцев. К их помощи прибегают главным образом для открытия про­павшей вещи и также для лечения домашних животных, а нередко и людей. Не знаю, часто ли удаются шаманские средства, но наверное можно сказать, что шаманы долго еще сохранят здесь между народом довольно значительное, так сказать, полицейское и медицинское влияние, тем более, что в этом отношении не только их единоплеменники, но и многие русские охотно ищут их помощи.

Здешние якуты составляют одно племя с живущими в окрестностях Якутска. Язык, жилища, одежда у них одни и те же и одинаковый образ жизни. Главное занятие их — скотоводство, а рыбная ловля и охота суть занятия побочные. Только по окончании сенокоса занимаются они рыболовством и только зимой, обыкновенно на лошадях верхом, углубляются в лес за лисицами или соболями. Иногда удается им убить оленя или медведя. Оружие их составляют лук со стрелами и длинный широкий нож, называемый пальма.

Здешние лошади должны сами себе доставать корм, выгребая копытами траву или мох из-под снега, а потому якуты никогда не косят сена в окрест­ностях своих зимних юрт. Но с наступлением весны немедленно переходят они на другие поля, изобильные травой, и делают там большие запасы сена для своих стад рогатого скота. Лошадям дают его только за несколько дней до поездки, и потому всю зиму они очень худы и бессильны. Во время сено­коса якуты питаются обыкновенно одним кумысом и выпивают его иногда

* Между прочим было здесь обыкновение привешивать новорожденных детей женского пола в корзинах к деревьям, где они и погибали, если не бывали замечены посторонними. И теперь еще во многих семействах есть несколько женщин, спасенных проходящими.

по целому ведру. Впрочем, несмотря на такую пищу, они не только не хворают, но даже здоровеют.

Благосостояние якутов и даже существование их основывается на стадах ро­гатого и конного скота, а также зависит от большего или меньшего запаса сена, собранного для них в краткое лето. Деятельность и усилия якутов во время сено­коса превосходят всякое описание. Внезапная и ранняя зима ведет здесь за собой всегда самые гибельные последствия, чему я сам был свидетелем. Августа 22-го холодный, резкий NW ветер нагнал сильный снег, которым покрыло несобранное в копны сено и внезапно превратило лето в зиму. Несчастные жители лишились большей части запасов, приобретенных тягостными трудами. К тому присоеди­нилась еще сильная стужа: озера замерзли, из лесов вышло множество волков и в один месяц задушили они до восьмидесяти коров. К дополнению бедствия Колыма от сильных дождей выступила из берегов, и рыбная ловля была неудачна.

Всеобщее уныние заступило тогда место беззаботной веселости. Все боязливо ожидали зимы и, уверенные в недостатке корма, заранее уже оплакивали необ­ходимость уменьшить число своих стад.

Раннее наступление зимы заставило меня подумать о возможном пути. Ав­густа 31-го отправился я водой, и провел первую ночь в русской деревне на реке Тимкине (в сорока верстах от Нижне-Колымска). На другое утро (1-го сентября) вся река была покрыта льдом, так что с трудом достигли мы на лодке Колымы, по ширине своей и сильному волнению еще свободной от льда. В тот же день прибыли мы в Нижне-Колымск.

Здесь нашел я унтер-офицера Решетникова, и он донес мне> что выстроил при устье Большой Баранихи стан. Во время работы часто подвергался он нападениям белых медведей и заметил, что в окрестностях стана во множестве линяли гуси и лебеди, а море изобиловало гольцами.

Вскоре после того возвратился матрос из Малого Чукочья с известием, что 21- го августа Чукотский проток покрылся твердым льдом. Сильные бури и вьюги не благоприятствовали птичьей охоте, но несмотря на то удалось ему настрелять довольно гусей и лебедей. Наша рыбная ловля была также очень удачна.

Между тем зима быстро приближалась. Сентября 6-го показались на Колы­ме большие льдины, а 8-го река стала. Все время шел сильный снег и засыпал безлюдное местечко, обитатели которого не успели еще возвратиться с летних промыслов. В начале лета, как выше было сказано, все жители отправляются на рыбную ловлю, и в Колымском остроге обыкновенно остается только один старый казак для караула в канцелярском доме. На этот год уединение инва­лида разделяла старуха, слишком слабая для летних работ, и они прорыли и протоптали в глубоком снегу тропинку от острога к реке. Таким образом,

все народонаселение местечка состояло кроме старой четы из меня и еще трех служителей экспедиции.

Один за другим возвращались с летних промыслов жители и с трудом выгреба­ли свои жилища из-под снега, наполнившего даже комнаты, потому что ледяные стекла летом растаяли и ставни не могли удерживать снега, наносимого сильным ветром и вихрем. Известия, привезенные жителями, не были радостны: оленья охота юкагиров не удалась; рыбы наловлено было мало, и также несчастливы были и окрестные жители. Все предсказывало недостатки и голод.

Среди всеобщих забот был я на некоторое время развлечен почтой из Якутска. Давно ожиданные письма перенесли меня в отдаленный круг родственников и друзей и доставили несказанное наслаждение, хотя оно несколько нарушалось мыслью, что шесть месяцев пути отделяют меня от всего близкого сердцу.

Сентября 29-го возвратились с Анюя Матюшкин и Кибер, а через неделю об­радовал нас приездом Козьмин, счастливо окончивший опись берега Ледовитого моря. Таким образом опять соединились мы и, занимаясь днем приведением в порядок журналов, карт и описей, сходились по вечерам возле пылающего камина и проводили время в рассказах о наших путешествиях и наблюдениях. Содержащие в себе много важного и любопытного замечания Матюшкина со­ставляют предмет следующей главы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

 

Отчет Матюшкина о путешествии к Большому и Малому Анюям. — Отъезд из Нижне Колымска. — Мамонтовые кости. — Плотбище. — Первобытные жители страны. — Нынешнее народонаселение. — Переходы оленей и охота. —Дальнейшее путешествие. Скала Обром. — Общие замечания о Малом Анюе. Путешествие верхом по берегам Большого Анюя. — Река Камешкова. — Охота за пушными зверями. — Ловушки. ~ Местечки Сладкое и Лабазное. — Несчастная оленья охота. — Голод. — Возвратный путь водою. — Урочище Долгое. Рекостав. — Дальнейший путь на нартах. — Прибытие в Нижне-Колымск. — Общие замечания о племенах, живущих на берегах Анюя.

Июля 20-го 1821 года отправился я с доктором Кибером, казаком и двумя проводниками при свежем NNW ветре на нашей лодке к устью Большого Анюя, несколькими рукавами впадающего в Колыму против Нижне-Колымского острога. Вскоре после нас прибыл сюда и карбас, назначенный для нашей дальнейшей поездки. Нагрузив его всеми не­обходимыми потребностями, мы поплыли на веслах по Большому Анюю, при сильном северном ветре почти не имеющему никакого течения. Ночью достигли мы летовьев колымских жителей, занимающихся здесь, при устьях двух небольших ручьев, рыбной ловлей. С весенней водой рыба поднимается против течения рек к верховьям и с озера, а летом во множестве возвращается в море. Обыкновенно для ловли, часто весьма изобильной, устраивают в реках заколы.

Окончательные приготовления к путешествию и наем гребцов задержали нас здесь несколько времени, так что только 23-го июля могли мы отправиться далее. В десяти верстах отсюда впадает речка Баюкова, текущая с юга из высоких гор, синеющихся на горизонте. Далее течет еще речка, соединяющая Большой с Малым, или Сухим, Анюем. Мы проплыли по ней двадцать верст, следуя по ее своенравным, крутым изгибам, и остановились ночевать на низменном песчаном острове, где были в безопасности от посещения медведей, во множестве пока­зывавшихся на берегах реки. В следующие два дня (24-го и 25-го), при свежем попутном ветре, лодка подвигалась довольно быстро, но беспрерывный сильный дождь промочил нас до костей. Наконец мы достигли полуразвалившегося ба­лагана Кильдена, построенного на небольшом возвышении у левого берега реки купцами, проезжающими здесь в Островное. Тут можно было укрыться от ливня, обсушить платья и обогреться. Мы остались на месте целый день. Проводники исправляли карбас и приделали к нему шест для бечевы, необходимый здесь по причине быстрого течения. Между тем я писал свой путевой журнал и вносил в него сделанные наблюдения. Трудность и невозможность обозначения всех из­гибов реки, по которым мы должны были следовать, и расстояний одного места от другого вынудили меня довольствоваться наблюдениями широт и пеленгов для определения положения замечательнейших пунктов.

Виденные нами берега Анюя однообразны и пустынны, как их окрестности, с тем только различием, что вместо болот, поросших стелющимся тальником, попадаются здесь местами хорошие луга. Правый берег выше левого и обстав­лен крутыми, нависшими, песчаными холмами, сажен по 30-ти вышиной. Только от морозов удерживают они свой возвышенный вид, ибо слабые лучи солнца не могут растопить вечного льда, служащего главным основанием холмов. Едва тонкий верхний слой их растает летом, снизу подмываются они рекой и поэтому иногда окалываются от них большие глыбы мерзлой земли, и тогда являются наружу более или менее сохранившиеся кости разных жи­вотных.

Не имея смелости ни разбирать существующие предположения о том, ка­ким образом очутились здесь эти остатки допотопных животных, ни моим мнением увеличивать число гипотез, необходимым считаю, однако, обратить внимание естествоиспытателей на два довольно замечательных обстоятельства. Первое — отчего клыки, рога и остовы, принадлежащие, вероятно, различным породам животных, но известные здесь под общим именем мамонтовых костей, попадаются не в одинаковом количестве по всей поверхности Сибири, а лежат огромными слоями или пластинами, которые становятся чаще и изобильнее по мере приближения к северу? Второе: отчего клыки, или рога, попадаются всегда в несоразмерном количестве с другими костями? Нередко находят вместе десять больших рогов, следовательно, от пяти животных, а возле них лежащие кости бывают притом недостаточны для составления даже и одного скелета. Всего более мамонтовых костей находят на Ляховских островах и Новой Сибири*, от­куда вывозят их ежегодно по несколько сот пудов; на твердой земле встречаются они менее, а в южных частях Сибири находятся чрезвычайно редко. Замечено еще, что лучше сохранившиеся и огромнейшие клыки попадаются на севере, где, по уверению промышленников, находят иногда клыки весом по 12 пудов, тогда как здесь вес клыка редко бывает более 5-ти пудов.

Несмотря на огромное количество мамонтовых костей, ежегодно из Сибири вывозимых, уменьшения их не заметно, и в 1821 году один якутский мещанин вывез из Новой Сибири клыков до пятисот пудов лучшего качества. Июля 26-го отправились мы далее. Река с каждой верстой становилась быстрее. Течением своим образует она бесчисленные короткие излучины и цепи мелких островов. Русло и берега ее усеяны остроконечными камнями и утесами. Несмотря на ис­кусство гребцов, течение бросило нас на камень с такой силой, что дно лодки проломилось и она получила течь. Впрочем, такое происшествие нимало не за­труднило сибирских мореходцев — они набежали на первый песчаный остров, разгрузили, перевернули лодку вверх дном, заделали на скорую руку отверстие и поплыли далее. Кроме потери двух часов времени остановка не причинила нам никакого вреда. Берега реки далее становятся скалистее и доказывают по­степенный переход к каменистому образованию; вместо мелкого красноватого песка лежат дресва и мелкие камни, а возле Молотовской излучины заметили мы первые слои шифера, проросшего кварцевыми жилами. Прозябение здесь также многообразнее и изобильнее: в долинах растут душица, богородская тра­ва и другие, а местами показывается сибирский кедр, впрочем редко выше трех и четырех футов, и всегда с опущенными вниз ветвями. Весьма медленно плыли мы против быстрого течения (при всех усилиях делая не более двух узлов, т. е. около четырех верст в час), так что только на третий день достигли Плотбища — урочища, где осенью олени обыкновенно переправляются через реку. Они еще

не проходили. Сюда собралось между тем множество юкагиров из окрестных селений, уже терпевших голод, а также приплыли на ветках русские из Нижне-Колымска, и все с боязненным нетерпением ожидали прихода оленей. От боль­шего или меньшего изобилия промысла зависят участь и существование почти всего народонаселения окрестностей. Русские и зажиточные охотники устроили себе из ветвей и дерна небольшие землянки, а беднейшие из юкагиров жили под открытым небом.

Престарелый зажиточный юкагирский старшина Коркин радушно пригласил нас к себе в дом и угостил всем что только у него было лучшего, т. е. сухой оле­ниной и оленьим жиром, довольно старым и сохраняемым в пузырях. С редким добродушием Коркин безвозмездно угощал таким образом всех проезжающих. При всеобщем недостатке и неизвестности, будут ли еще удачны оленья охота и рыбная ловля, такая щедрость покажется неуместной, даже безрассудной, но в ней-то именно и состоит истинное гостеприимство, равно отличающее наро­ды, живущие от Москвы до Камчатки и от Кавказа до Ледовитого моря. Здесь, особенно между кочующими племенами Сибири, сохранилась еще эта истинно патриархальная добродетель, побуждающая хозяина с редким самоотвержением уступать гостю первое место и лучший кусок.

Доктор Кибер, найдя разные медицинские и есте­ствоиспытательные занятия» пожелал остаться в Плотбише на несколько дней*. Я воспользовался временем, стараясь собрать некоторые сведения о жителях страны и их нынешнем и первобытном состоянии.

До покорения русскими народонаселение Сибири было гораздо многочисленнее и разнообразнее. Мно­гие племена, как-то: шелаги, анюилы, омоки и другие, названия которых сохранились в преданиях, ныне со­вершенно исчезли. Однако и в наше время, на весьма небольших пространствах, живет в Сибири по восьми и по десяти различных народов, все отличаясь один от другого языком, обычаями и даже внешним видом, и такое обстоятельство тем замечательнее, что некото­рые из этих так называемых народов состоят только из нескольких семейств, но тем не менее сохранили свою народную отличительность. Вероятно, различные по­коления, здесь рассеянные, суть остатки первобытных многочисленных обитателей или отдельные семейства, случаем отторгнутые от своих соотечественников. Нет сомнения, что покорение Сибири заставило кочующие народы, привыкшие к независимости, подвинуться далее на восток, а эти переселения, также и крово­пролитные междоусобные войны, опустошительные болезни и, наконец, слияние разных племен между собой и с русскими — постепенно истребили перво­бытных жителей страны. Так, между прочим, омоки по преданию многочисленный и богатый народ, со­вершенно погибли, и в их бывшем отечестве живут ныне небольшие орды юкагиров, ламутов, тунгусов, коряков, чуванцев, якутов и т. д.

Наш хозяин уверял нас, что он происходит от омо- ков и немало гордился тем, что в его семействе во всей чистоте сохранился язык этого народа. Коркин часто и охотно рассказывал мне много чудесного и невероятного о своих предках, их богатствах, храбрости, битвах с иноземцами и вообще с удовольствием говорил о старине. По его сло­вам, на берегах Колымы, к северу от Омолона и на устьях обоих Анюев, жили некогда омоки, миролюбивый и столь многочисленный народ, что тогда гова­ривали: «на берегах Колымы более омокских огнищ, нежели в ясную ночь звезд на небе». Омоки занимались охотой и рыбной ловлей; и то и другое, а особенно рыболовство в Колыме и побочных реках, были очень изобильны. Народ омок- ский стоял уже на некоторой степени промышленного образования и задолго до пришествия русских знал употребление железа. При завоевании Сибири гибельные предшественники русских — корь, оспа и другие прилипчивые бо­лезни — произвели ужасные опустошения между туземцами. Омоки решились, оставив свое отечество, удалиться туда, где вечные снега и льды могли спасти их

* Между другими болезнями свирепствовала здесь так называемая черная немочь — род сыпи или болячек на лице, руках и ногах. Чаще всего случается она с женщинами и влечет за собой обычно истерические припадки. По мнению народа, эта болезнь насылается на людей злыми волшебниками.

от преследования чужеземцев, и отправились двумя большими отделениями со всем своим имуществом и бесчисленными оленями от устья Колымы на север. Куда направили омоки свой путь, где поселились и вообще о дальнейшей судьбе их старик ничего не знал. Я расспрашивал других, но никто не мог мне сообщить никаких достоверных известий.

Вероятно, что омоки пошли на запад берегами Ледовитого моря, потому что при устье реки Индигирки находятся доныне явные и многочисленные следы юрт и других жилищ, о происхождении и существовании которых туземные старо­жилы ничего не помнят кроме того, что эти развалины с незапамятных времен назывались омокским юртовищем. Существование омоков не подлежит сомнению, но куда они скрылись? где живут ныне потомки этого, некогда многочисленного народа? — вопросы неразрешенные.

На оставленных омоками берегах Колымы поселились разные народы, из которых наиболее заслуживают внимания юкагиры — с верховьев этой реки, тунгусы — из Амурских степей, и чуванцы, вытесненные чукчами с берегов Анадыра.

В таком положении была здешняя страна в 1750 году, когда якутский воевода Павлуцкий, подкрепляемый многочисленными тогда чуванцами и юкагирами, предпринял поход на чукчей. Несмотря на победы союзников, окончание войны было неблагоприятно для сибиряков. Большая часть юкагиров и почти все чу­ванцы пали в кровопролитных битвах. Заразительные болезни произвели окон­чательное опустошение между туземцами и русскими. Два раза свирепствовала здесь оспа; после того корь и горячки истребили множество народа, и наконец сильно распространившиеся венерические болезни, всегда неизлечимые в этой стране из-за недостатка свежей, легкой пищи и сурового климата, — нанесли окончательный удар туземцам.

Ныне все народонаселение берегов Малого Анюя состоит из нескольких юкагирских семейств. Лишившись своего единственного богатства, домашних оленей, они вынуждены были отказаться от кочевой жизни, поселились здесь, приняли христианскую веру и постепенно утрачивают свою народность, нравы и обычаи. Господствующий язык у них ныне русский.

Дома здешних юкагиров построены довольно прочно, из бревен, и состоят большей частью из одной просторной комнаты. В ней всегда налево от входа, вместо обычной в русских избах печи, помещается чувал, или очаг, где беспре­рывно горит огонь для согревания комнаты и очищения воздуха. В одном из углов размещаются обычно образа; по стенам развешиваются ружья, луки и стрелы; на полках стоят горшки и другая посуда; посередине ставится большой стол, и широкие лавки идут по стенам комнаты.

Одежда юкагиров совершенно сходна с одеждой живущих здесь русских и со­ответствует суровому климату. Мужчины и женщины одинаково носят парки, камлейки и т. д. из оленьих шкур, с той разницей, что женщины повязывают голову платком и на парках делается у них откидной воротник из соболя или росомахи, а на мужских бывает стоячий воротник из какого-нибудь более дешевого меха. Впрочем, женская одежда сшивается из шкур оленьих выпоротков, вырезанных из живота самки, а мужская — просто из молодых оленей.

В очерке лица юкагиры почти совершенно похожи со здешними русскими, или здешние русские, может быть, похожи на юкагиров. Темные, почти черные глаза и волосы, продолговатое, довольно правильное лицо и удивительная, особенно у женщин, белизна тела составляют отличительные черты тех и других. Вообще они стройны и среднего роста.

В характере и образе жизни юкагиров виден еще отпечаток легкого, беззабот­ного, веселого расположения духа кочевого народа; у них сохранилось еще во всей

чистоте радушное гостеприимство, как равно и некоторые другие добродетели, исчезающие с дальнейшим образованием. К несчастью, сейчас между юкагирами укоренились притворство и скрытность, и особенно в торговле всегда стараются они обмануть противную сторону.

Юкагиры страстные любители музыки. Каждый из них, молодой и старый, играет или на скрипке или на балалайке*. У женщин довольно чистые и прият­ные голоса, но в напевах их песен есть что-то особенное, неправильное и дикое, сначала неприятное для слуха, но впоследствии оно может нравиться, Вообще юкагиры при пении импровизируют не только слова песен, но и самые напевы, и потому здесь нет никаких народных, общих мелодий. Несмотря на такое раз­нообразие в музыкальном отношении, смысл песен юкагирских женщин почти

* Странно, что при такой общей наклонности юкагиров к музыке у них нет националь­ного музыкального инструмента; по крайней мере мне не удалось заметить ничего.

один и тот же, т. е. жалобы на неверность или отсутствие возлюбленного. Иногда упоминается при том о соловье, сизокрылом голубке, решетчатых окнах и других предметах, ныне юкагирам совершенно неизвестных. Может быть, эти понятия принесены сюда предками юкагиров из других, более благословенных стран. Нужно заметить, что в песнях никогда не упоминаются предания старины, хотя туземцы, особенно наш хозяин Коркин, рассказывали много чудесного о похож­дениях своих предков. Я говорил о том некоторым певицам; они отвечали, что то не их дело и что они о том не поют. Мужчины, наоборот, воспевают собственные подвиги, напоминают убитого оленя, низложенного медведя или преодоленную опасность, превознося притом самыми лестными выражениями свое мужество, силу и ловкость.

Единственные занятия здешних жителей суть рыбная ловля и охота. Рыболов­ство менее значительно, потому что большая морская рыба поднимается только до Плотбища. Произведения прозябаемого царства под суровым небом и на земле, почти вечно скованной морозом, чрезвычайно скудны*. Все существование бедных жителей здешней бесплодной страны зависит единственно от охоты, и именно на оленей, доставляющих им пищу, одежду, а отчасти и жилище. Оленей всего легче бить, когда они переплывают реки, потому здешние жители и не могут удалять­ся от берегов внутрь страны, в леса или тундры, где водятся другие сибирские звери. Время переправы оленей через Анюй составляет здесь важнейшую эпоху в году, и юкагиры с таким же боязненным нетерпением ожидают появлени этого животного, с каким земледельцы других стран ожидают времени жатвы или со­бирания винограда.

Олени два раза в год переправляются здесь через реки — весной и осенью, но по короткости лета оба промысла отделены один от другого только коротким промежутком времени, хотя по изобилию в добыче они весьма различны. Первый промысел оленей бывает в конце мая, когда бесчисленными табунами оставляют они леса и тянутся в северные тундры, отыскивая лучший корм и избегая комаров, с первой теплой погодой являющихся во множестве и мучительным кусанием отравляющих приятность бедного сибирского лета. Майский промысел не столь прибылен для охотников: олени часто переходят через реку по льду, и тогда только в ущельях гор можно их бить из ружей и луков или ловить петлями, но послед­нее средство не всегда надежно, а первое слишком дорого. Впрочем, весенний олень обыкновенно бывает чрезвычайно худ, и все тело его покрыто нарывами и ранами, так что в крайних только случаях употребляется в пищу жителями и годится единственно для корма собакам; даже и шкура оленя в то время года не имеет настоящей доброты и в дырах.

Гораздо важнее и изобильнее второй промысел, в августе и сентябре месяцах, когда олени с приморских тундр возвращаются в леса. Тогда эти животные здоро­вы, жирны и мясо их составляет вкусную пищу, а также и шкура, покрытая уже новой шерстью, тверда и прочна. Разница в доброте между весенней и осенней кожами оленя столь велика, что первую можно купить за рубль, а много за пол­тора, но за вторую надобно платить от пяти до восьми рублей.

Когда приехали мы в Плотбище, все собранное там народонаселение находилось еще в мучительном ожидании, и от всякого проезжающего спрашивали сведе­ний о ходе оленей. Наконец разнесся слух, что первые многочисленные табуны оленьи показывались в долине, к северу от Анюя, Мгновенно все, кто только мог

* Здесь растут несколько пород ягод и сладковатый мучнистый корень макарши; жен щины собирают его летом или осенью, а зимой вырывают из нор земляных мышей.

управлять веслом, бросились в лодки и поспешили укрыться в изгибах и обрывах высоких берегов, где промышленники обычно поджидают свою добычу.

Переходы оленей достойны замечания. В счастливые годы число их простирается до многих тысяч, и нередко занимают они пространство от 50-ти до 100 верст. Хотя олени, как мне казалось, всегда ходят особыми табунами по 200 и по 300 голов каждый, но такие отделения следуют столь близко одно от другого, что состав­ляют одно огромное стадо. Дорога оленей почти всегда одна и та же, т. е. между верховьями Сухого Анюя и Плотбищем. Для переправы обычно спускаются олени к реке по руслу высохшего или маловодного протока, выбирая место, где

противолежащий берег отлог. Сначала весь табун стесняется в одну густую толпу, и передовой олень, с немногими сильнейшими товарищами, выходит несколько шагов вперед, поднимая высоко голову и осматривая окрестность. Уверившись в безопасности, передние скачут в воду; за ними кидается весь табун, и в несколько минут вся поверхность реки покрывается плывущими оленями. Тогда бросаются на них охотники, скрывавшиеся на своих лодках за камнями и кустарниками, обыкновенно под ветром от оленей, окружают их и стараются удержать. Между тем двое или трое опытнейших промышленников, вооруженные длинными копьями и поколюгами, врываются в табун и колют с невероятной скоростью плывущих оленей. Обыкновенно одного удара довольно для умерщвления жи­вотного или нанесения ему столь тяжелой раны, что оно может доплыть только до противоположного берега.

Поколка оленей сопряжена для охотников с большой опасностью. Маленькая лодка их ежеминутно подвергается опасности разбиться или опрокинуться среди густой беспорядочной толпы оленей, всячески защищающихся от преследователей. Самцы кусаются, бодаются и лягаются, а самки обыкновенно стараются вскочить передними ногами в лодку, чтобы потопить или опрокинуть ее. Если им удастся опрокинуть лодку, погибель охотника почти неизбежна. Он может спастись, только ухватившись за сильного не раненного оленя и выбравшись с ним вместе на берег. Впрочем, несчастия при охоте случаются редко, ибо промышленники обладают непонятной ловкостью в управлении лодкой, удерживая ее в равно­

весии и при том отражая усилия животных. Хороший, опытный охотник менее нежели в полчаса убивает до ста и более оленей. Когда табун весьма многочислен и придет в беспорядок, поколка удобнее и безопаснее. Другие охотники хватают убитых (уснувших) оленей, привязывают их ремнями к лодкам, и каждый про­мышленник получает то, чем успеет завладеть.

Можно подумать, что таким образом всю добычу расхватывают другие, а соб­ственно охотники не получают себе никакого вознаграждения за труды, сопря­женные с опасностью жизни. Но здесь существует свято соблюдаемый закон, что только совершенно убитые олени составляют общую собственность, а раненые, доплывшие до другого берега и там падающие, принадлежат промышленникам, которые их кололи. Среди тесной толпы устрашенных и разъяренных оленей, в то время когда все физические и нравственные силы человека должны быть обращены на сохранение собственной жизни, некоторые из промышленников соблюдают столько присутствия духа и хладнокровия, что могут соразмерять силу своих ударов и убивают только маленьких оленей, а большим наносят только раны, так что они достигают берега и издыхают уже на берегу. Впрочем, такие промышленники слывут в народе худыми людьми; тем не менее, однако, употребляются и уважаются по недостатку опытных охотников.

Оленья охота в воде представляет нечто необыкновенное. Шум нескольких сот плывущих оленей, болезненное харканье раненых и издыхающих, глухой стук сталкивающихся рогов, обрызганные кровью покольщики, прорезывающие с невероятной быстротой густые ряды животных, крики и восклицания других охотников, старающихся удержать табун, обагренная кровью поверхность реки — все вместе составляет картину, которую трудно себе вообразить.

По окончании охоты и раздела добычи убитые олени тотчас опускаются в воду, потому что на воздухе они через несколько часов портятся и начинают гнить, а, напротив, в холодной текучей воде безвредно сохраняются несколько дней, пока хозяева успеют выпотрошить и приготовить их для сохранения. Оленье мясо обыкновенно сушат на воздухе, коптят или при ранних холодах замораживают. Здешние русские иногда также солят лучшие части. Особым лакомством почи­таются копченые оленьи языки: их тщательно сберегают и подают на стол только при торжественных случаях.

Мы провели в Плотбище две недели, и по совершенном окончании счастли­вой оленьей охоты отправились 13-го августа поутру далее. К ночи прибыли мы в Аргуново, где застали несколько юкагирских семейств; они встретили здесь также довольно большой табун оленей и получили богатую добычу.

В 20-ти верстах отсюда впадает с правой стороны в Анюй река Погиндена, рав­ная ему шириной и объемом воды. В течении своем Погиндена не столь глубока, но быстра и образует множество порогов и водопадов, отчего и оленьи табуны не посещают ее, и потому, несмотря на выгодное положение, берега Погиндены остаются необитаемы. Зимой замерзшая река составляет удобную гладкую дорогу к верховьям Березовой и Баранихи, куда здешние юкагиры ездят на промысел диких баранов.

У Аргунова берега Анюя становятся разнообразнее и красивее. Вместо крутых черных скал, изредка прорезанных ручейками, видите здесь отлогие прибрежья, образующие большие излучины, и самая река усеяна островками, покрытыми купами высоких дерев. Все составляет приятную и живописную картину; она оживлялась еще при нас стадами оленей, отделившимися от своих товарищей и догонявшими их небольшими табунами. Течение здесь весьма быстро, и нам можно было подвигаться медленно и с большой осторожностью.

Августа 16-го ночевали мы в глубоком овраге между двумя скалистыми горами Пендиной и Огородом. Вторая получила свое название оттого, что возле нее на­

ходится обнесенное забором место, куда туземцы разными средствами стараются загонять небольшие табуны диких оленей и там без труда колют их.

Вечер был ясный. Желая взять несколько пеленгов, пошел я на одну из гор, но с половины высоты увидел, что весь горизонт заставлен цепями островершинных черных утесов и сопок, делавших невозможным исполнение моего намерения. Надобно было возвратиться к товарищам, и после нескольких часов отдыха, с рассветом, отправились мы далее. Вскоре мы увидели цель нашего путеше­ствия — скалу Обром с ее увенчанной облаками вершиной и, проехав опустелый Островенский острог, прибыли в Обромское летовье, лежащее в 250-ти верстах от Нижне-Колымска, на левом берегу реки, прямо против упомянутой скалы.

Мы нашли здесь только голодавших старух и детей; мужчины и женщины по­сильнее пошли к верховьям реки, навстречу оленям, которые здесь еще не по­казывались.

Доктор Кибер пожелал остаться здесь на несколько дней. Пользуясь временем, я бродил с ружьем за плечами по окрестности, отчасти для осмотра страны, а отчасти в надежде пополнить дичью нашу оскудевшую провизию. Охота моя была неудачна, и, стараясь хоть чем-нибудь вознаградить потерянные труды, решился я взобраться на вершину Обромской скалы. У подошвы ее встретился мне юкагир, искавший в кустах ягод и кореньев для прокормления своего го­лодавшего семейства, и вызвался служить мне проводником. Мы начали под­ниматься на гору, карабкаясь руками и ногами по крутым ложбинам и отстоям, или перескакивая с камня на камень. После часового трудного пути выбился я из сил и хотел возвратиться, но проводник мой, знавший хорошо все тропинки, решительно объявил, что спуститься с горы можно только по противоположному скату, которого достигнуть нельзя иначе, как через вершину. К счастью, мы по­пали на оленью тропу, и она доставила нам хотя не совсем удобную, но, однако, безопасную дорогу, и после трех часов пути привела благополучно на вершину скалы, покрытую снегом.

Только тот, кто сам бывал в северных странах Сибири, может иметь ясное понятие о не увлекающих взор, но истинно величественных и поражающих кра­сотах природы, свойственных здешним льдистым, безжизненным, пустынным краям.

Подо мной тянулись разнообразно разветвляющиеся цепи гор, окруженных яркой зеленью, с увенчанными снегом вершинами, теряясь в голубоватых льдах и туманах никогда не тающего моря. Багровые лучи солнца, предвестники при­ближавшейся бури, окрашивали белые верхи гор прозрачным розовым цветом и рисовались бесчисленными радугами в наполненной ледяными частицами атмосфере. Местами, как острова среди океана туманов, торчали черные, об­наженные зубчатые верхи утесов. Картина представляла нечто неописано ве­личественное. Совершенная безжизненность и могильная тишина поражали

меня. Внезапно поднялся сильный восточный ветер. Природа оживилась; ветер завывал в ущельях и оврагах; песок и снег клубились и столбами поднимались к небу. С удовольствием смотрел я на возраставшую бурю, но мой проводник испугался и спешил удалиться прежде, нежели наступит вьюга. Мы спустились по более отлогому скату горы и с наступлением ночи достигли реки; здесь нашли мы лодку и счастливо возвратились домой.

До половины высоты своей Обром порос лесом; у подошвы его растет густой высокоствольный лес, а далее стелется низменный изогнутый кедровник и, на­конец, встречаются только низкая твердая трава и серый мох. Вся гора состоит главным образом из неровного, ломаного и выветренного гранита; местами по­падается шифер. В щелях и углублениях веками образовался тонкий слой земли и в нем растут разные прозябения.

Непогода, бури, дожди и снега продолжались несколько дней сряду. Деревья обнажились от зелени, берега и скалы гор покрылись снегом, а края реки — льдом*. По нашим понятиям наступала зима, но юкагиры уверяли, что осень только на­чинается, и спокойно оставались в своих летовьях.

Августа 21-го начали мы обратный путь. При помощи быстрого течения и крепкого попутного ветра делали мы по пяти узлов в час и на следующий день в вечеру прибыли в Плотбище. По берегам раздавались здесь веселые песни рус­ских и юкагиров, праздновавших счастливое окончание охоты; у берегов в воде лежала еще часть убитых оленей, покрытых древесными ветвями, а другая была уже приготовлена для хранения впрок. По дороге встречали мы многих туземцев, спешивших домой на лодочках, таща за собой по реке добычу.

От Оброма до Плотбища река Анюй усеяна бесчисленными островами, мелями и камнями, весьма затрудняющими плавание, а выше Обромской скалы делающи­ми его вовсе невозможным. Анюй принимает в себя много рек и речек, текущих с гор и потому, при малейшем дожде или оттепели, делается он полноводным и несколько раз в год выступает из берегов, смывая при том существовавшие прежде мели и острова, образуя новые, влача в быстром течении огромные глыбы камней и переменяя беспрестанно фарватер, причем надвигает пороги и водо­пады там, где за несколько дней было глубокое место. Анюй переменяет также часто русло свое, так что и прибрежные жители никогда не могут совершенно знать течения реки.

От Плотбища хотели мы продолжать наше путешествие по Большому Анюю на лошадях, которых вынуждены были ждать до 25-го августа. Начало поезд­ки нашей было весьма затруднительно и неприятно; надлежало пробираться по бадаранам, обнаженным болотам, при сильном резком ветре, густой вьюге и утопая в снегу. Так проехали мы 30 верст и достигли довольно высокого хреб­та, отделяющего Большой Анюй от Малого. Здесь встретил нас житель здешних гор — большой черный медведь; он внезапно выскочил из-за кустов; лошади наши испугались, поднялись на дыбы, но и медведь струсил, увидев перед собой шестерых всадников. Он бросился обратно в лес и скрылся прежде, нежели мы успели взяться за ружья. Подобные встречи не всегда оканчиваются столь счаст­ливо, и в нынешнем году, например, медведь вломился ночью в ламутскую юрту и передавил в ней всех обитателей, кроме одного, нашедшего средство уйти.

Верстах в трех от подошвы горы, на берегу речки Камешковой, впадающей в Большой Анюй при местечке Пятистенном, расположились мы ночевать и развели большой огонь; было еще довольно рано. На свежем снегу видны

* По-здешнему говорится: «река дала забереги». Так называются здесь первый лед осенью и первая вода весной, выступающие у берегов.

были многочисленные следы соболей, и, взяв с собой ружье, я решился по­пробовать счастья на охоте. Вероятно, неопытность и непривычка моя были причиной, что мне не удалось не только убить, но даже и увидеть какого-нибудь соболя; зато я настрелял куропаток, и они составили весьма приятный и по­лезный прибавок к нашему скудному обеду. Берега обоих Анюев обставлены бесчисленным множеством ловушек, силков, кляпцов и пастников всякого рода для соболей, росомах, лисиц, бе­лок и горностаев, которые, несмотря на постоянное преследование их с неза­памятных времен, все еще водятся здесь в большом изобилии. Обыкновенно каждую осень ловят здесь от двухсот до трехсот соболей и соразмерное с тем количество пушных зверей низшей до­броты. Каждый трудолюбивый юкагир ежегодно выставляет с первым снегом в разных местах до пятисот ловушек, и в течение зимы осматривает их по пяти и по шести раз. В хороший год можно положить круглым счетом, что хозяин при каждом осмотре в восьмой и девятой ловушке находит более или менее важную добычу. Расположение и устройство ловушек, изготовленных обычно только при помощи топора, из дерева, без всякого железного скре­пления, чрезвычайно разнообразны, и в некоторых из них весьма сложный и отчетливо обдуманный механизм заслуживает удивления. Они так при­способлены к свойствам, походке и силе каждой породы попадающихся здесь зверей, что, кажется, невозможно придумать в них никакого более полезного или необходимого улучшения.

Нужда — лучший наставник людей. Она заставила юкагиров и соседних им народов, по недостатку других родов промышленности, обратить все умственные свои способности на ловлю зверей и обучение необходимых для охоты собак, манщиков*, и пр., и должно признаться, что туземцы довели в том и другом ис­кусство до высокой степени совершенства.

Вечером 26-го августа прибыли мы в маленькое местечко Тигишку, лежащее на Большом Анюе, где нашли только двух старух и несколько полуголодных детей,

* Манщиками (от слова: манить) называют домашних оленей, приученных отвлекать диких оленей от табунов и подводить на расстояние выстрела к своему хозяину или в рас­ставленный капкан. Хороший, надежный манщик дорого ценится и обучение его требует больших трудов и терпения.

Мой спутник доктор Кибер сделался болен и не мог продолжать путь верхом, так что мы вынуждены были остаться здесь целый день. Отсюда послал я одного из наших проводников на ветке вверх по реке к местечку Сладкому, где собрались для оленьей охоты почти все прибрежные жители Анюя и где потому можно было достать просторную лодку для нас и наших вещей, которые в продолжение путешествия значительно умножились. На другой день посланный возвратился и привел с собой карбас, который был, однако, так мал, что мы никак не могли поместиться в нем с нашими вещами. Уступив лодку больному, я решился ехать верхом по берегу до Лабазного. Там надеялись мы найти лодку побольше и, со­гласно с нашим первоначальным планом, продолжать вместе путешествие до устья Ангарки, куда приходят иногда чукчи для меновой торговли.

Августа 28-го отправился я в путь, через леса и болота, по глубокому снегу. Проехав целый день при густой метели и резком ветре, мы достигли речки Ветреновки, берега которой, крутые и возвышенные, доставили нам защиту от непогоды. Лес, по которому шла дорога, был гораздо выше и толще, нежели встречаемый на берегах Малого Анюя. Кроме больших лиственниц, попадаются здесь довольно высокие березы, тополи, ивы и другие древесные породы. В чаще леса нашли мы несколько гробниц древних первобытных обитателей здешней страны: они состояли из небольших, сколоченных из бревен строений (наподобие описанных выше сайб), куда клали трупы умерших, совершенно одетые, с луками, стрелами и копьями. В одной из гробниц нашли мы остатки бубна и несколько медных колец и колокольчиков, принадлежавших, вероятно, погребенному тут шаману. На горе, в некотором расстоянии от нас, мы заметили довольно большое строение, похожее на полуразрушенный острог; бревна, из которых оно было построено, по-видимому, срублены были каменными топорами. Ненадежно за­мерзшее болото и сильная вьюга препятствовали мне приблизиться к строению, разрушенный вид которого не обещал, впрочем, богатой добычи.

Речка Ветреновка течет частыми излучинами, в крутых, скалистых берегах. Между холмами и утесами попадаются здесь низменности и овраги, покрытые песком и грудами остро окраенных камней, которые вода еще не округлила. Здесь так же, как на Сухом Анюе, заметил я по большей части шиферные и шпатовые жилы, проросшие кварцем и карниолом: последний в незначительных массах,

а первый — большими пластинами. В одном из ущелий, в песке, нашел я хорошо сохранившуюся мамонтовую скулу с несколькими боковыми зубами.

После неудобно проведенной ночи отправились мы далее. Еще вчера казалось мне, что наш проводник, юкагир, не так-то хорошо знает дорогу, а ныне, заметив снова, что он сворачивает без всякой видимой надобности то направо, то налево, объявил ему мои сомнения на счет его познаний. Юкагир обиделся моим отзывом и в доказательство того, что он уже неоднократно бывал здесь, назвал по именам все горы, отдельные скалы и ручьи, мимо которых мы проезжали. Между тем совершенно стемнело. Мы ехали по глубоким оврагам и ложбинам, среди крутых гор, в густом лесу. Лошади измучились, и все общество громко роптало на незнание проводника, который признался наконец что заблудился и совершенно не знает, куда завел нас и вынужден был сам отыскивать выход из пустыни и, полагая, что Анюй лежит на запад от нас, направился туда. По неимению компаса, оставлен­ного в лодке, я мог руководствоваться только корой лиственниц, которая здесь, как и по всей северной Сибири, на обращенной к северу стороне дерева бывает черна, а на южной красновата, и нередко служит путеводителем заблудившимся охотникам. Несмотря на сумерки, мы поехали далее, и вскоре достигли речки, которую почли за один из притоков Анюя. Избегая трудной и опасной в тем­ноте дороги через горы и ущелья, мы следовали по течению речки, постепенно расширявшейся и принявшей северо-западное направление. Проехав таким образом 20 верст, к великой радости, услышали мы вдали плески волн большой реки, выступившей от прибылой воды из берегов и с ревом стремившейся через, камни и скалы. Через четверть часа достигли мы Большого Анюя и увидели, что после долгого бесполезного скитания проехали только до местечка Сладкого, лежавшего перед нами на другой стороне реки. Две уцелевшие стены балагана доставили нам на ночь некоторую защиту от ветра и метели. Здесь,

в черно-шиферном утесе Сладкой горы, находят землю беловатого цвета, сладкого, вяжущего вкуса, которая, по уверению туземцев, весьма полезна против поноса. Я велел принести мне такой земли, желая показать ее доктору Киберу, но, к сожалению, по неосторожности при вырывании так смешали ее с посторонними веществами, что никак уже нельзя было определить ее составных частей. Кажется, впрочем, что эта земля того же рода, какой находят около Охотска и добавляют там к муке при печении хлебов.

Наш огонь привлек с противолежащего берега несколько юкагиров; они привезли нам свежей оленины и рассказали, что доктор Кибер сегодня прибыл в Сладкое. Оставив утомленных лошадей и вещи свои под охранением юкагира, обещавшего доставить мне их в целости, я отправился в легкой лодке к доктору Киберу. На другой день вместе поехали мы далее и после семи часов опасного по причине сильного ветра и волнения плавания прибыли 30-го августа счастли­во в Лабазное, где около этого времени производится обыкновенно изобильная поколка оленей.

Издали услышали мы несколько ружейных выстрелов и отголоски веселых песен. На берегу встретили нас юкагирские князьки Рупачев и Наин, и рассказа­ли, что они празднуют день именин государя императора, по-здешнему, Белого царя, или Тирик-Арем (сына солнца). Мы соединились с ними, разделили между туземцами порядочную порцию вина и табака и тем немало возвысили общую веселость. Мужчины показывали нам свое искусство стрелять в цель из луков и ружей, бегали взапуски и перегонялись на лодках, а женщины пели и плясали; такое веселье продолжалось до рассвета.

Пока спутник мой с утра до ночи занимался оказанием помощи страждущим и многим из них счастливо доставлял большое облегчение, вынужден я был проводить время в совершенном бездействии, потому что беспрерывная вьюга препятствовала мне осматривать окрестность и только однажды дала возмож­ность взять полуденную высоту для определения широты места.

Здешние жители рассказывали мне, что в окрестных горах часто попадают­ся кристаллы колчедана и карниола, а в устьях рек — большие глыбы кремней с отпечатками растений и раковин. Вообще Большой Анюй, при большом наро­донаселении и разнообразии произведений царств прозябаемого и животного, представляет для естествоиспытателей предмет гораздо занимательнее, чем берега Сухого Анюя. Мы весьма сожалели, что позднее время года и беспрерывный снег не позволяли нам подробнее исследовать страну, и часто принуждала нас руко­водствоваться неполными, темными и ненадежными рассказами туземцев.

Олени здесь еще не проходили. Трудно себе представить, до какой степени достигает голод среди здешних народов, существование которых зависит един­ственно от случая. Часто с половины лета люди питаются уже древесной корой и шкурами, до того служившими им постелями и одеждой. Случайно пойманный или убитый олень делится поровну между членами целого рода и съедается, в пол­ном смысле слова, с костями и шкурой. Все, даже внутренности и толченые рога и кости, употребляется в пищу, потому что необходимо чем-нибудь наполнить терзаемый голодом желудок. В течение нашего здесь пребывания приход оленей был единственным предметом всех разговоров.

Наконец 12-го сентября на правом берегу реки, против Лабазного, показались отрада и спасение туземцев — бесчисленный табун оленей покрыл все прибреж­ные возвышения. Ветвистые рога их колыхались, как будто огромные полосы сухого кустарника. Все пришло в движение. Со всех сторон устремились якуты, чуванцы, ламуты и тунгусы, пешком и в лодках, в надежде счастливой охотой положить предел своим бедствиям. Радостное ожидание оживило все лица, и все предсказывало обильный промысел. Но, к ужасу всех, внезапно раздалось горест­ное, роковое известие: «Олень пошатнулся!». Действительно, мы увидели, что весь табун, вероятно устрашенный множеством охотников, отошел от берега и скрылся в горах. Отчаяние заступило место радостных надежд. Сердце раздиралось при виде народа, внезапно лишенного всех средств поддерживать свое бедственное существование. Ужасна была картина всеобщего уныния и отчаяния. Женщи­ны и дети стонали громко, ломая руки; другие бросались на землю и с воплями взрывали снег и землю, как будто приготовляя себе могилу. Старшины и отцы семейства стояли молча, неподвижно, устремив безжизненные взоры на те воз­вышения, за которыми исчезла их надежда...

Закончив наши занятия и не имея средств помочь народному бедствию» мы отправились 13-го сентября из Лабазного, куда приехали среди радостных вос­клицаний и где теперь слышали только вопли и плач. Несмотря на сильный, совершенно противный ветер, плавание наше с помощью течения шло довольно быстро, так что к вечеру проехали уже мы 40 верст и прибыли в местечко Слад­кое. От Лабазного до местечка Долгого, в 80-ти верстах лежащего, по правому берегу тянется беспрерывная цепь высоких гор; в некоторых местах упираясь нависшими, крутыми скалами в реку, образует она мысы. Горы и утесы состоят здесь, по большей части, из серого гранита и черного шифера. Между ними видны изредка слои железной охры, а на берегу попадаются обломки гранита, яшмы и карниолов. По всей дороге видели мы, что туземцы страдали от голода и, отча­явшись в оленьем промысле, прибегали к рыбной ловле. Летом применяются для этого сети, невода, мережи и устраиваются заколы в устьях притоков Большого Анюя, а осенью перегораживают в нескольких местах самую реку. Большой Анюй хотя и не очень широкий, но глубокий, и течение его плавное, не прерываемое порогами и водопадами; поэтому рыба поднимается в него довольно высоко, даже за Лабазное, и лов бывает иногда весьма изобильный. В нынешнем году, к не­счастью жителей, рыбы оказалось так мало, что прибрежные туземцы остались в самом беспомощном и ужасном положении.

Путешествие наше становилось с каждым днем труднее. Холод усиливался; лед у берегов становился шире, и во многих, менее быстрых местах покрывал уже всю реку, так что мы вынуждены были топорами и шестами прокладывать себе путь. Все заставляло нас спешить, чтобы до совершенного рекостава достигнуть селения, где можно было нам запастись всем нужным для дальнейшего путеше­ствия. С трудом доплыли мы до скалы Большой Брусянки, где находилось летовье юкагирского князька, у которого могли мы надеяться найти удобное убежище. Здесь обождали мы, пока река совершенно замерзла и установился зимний путь. Лед в Большом Анюе, как вообще во всех значительных реках Сибири, образует­ся двояким образом. Во-первых, в маленьких заливах и около берегов, подобно небольшим озерам, поверхность воды, даже при весьма небольшом морозе,

покрывается ледяным слоем. Во-вторых, наиболее лед образуется в русле на дне реки, между камнями, и от множества подводной травы получает вид замерзшей зеленой тины. Когда такая ледяная глыба перейдет уже в значительный объем, то отстает от дна и поднимается на поверхность воды, где тотчас превращается в твердый лед, смешанный с травой, песком и мелкими камнями. Потом отдель­ные льдины слепляются, и в короткое время река совершенно замерзает, так что по ней можно уже ездить.

Во время нашего пребывания у Большой Брусянки холод ни разу не был силь­нее 10° по Реомюру. Температура воды переменялась весьма медленно; в течение семи дней на глубине четырех футов она спустилась с полутора до трех четвертей градусов.

Сентября 24-го кончили мы все необходимые приготовления и в нартах от­правились далее. По недостатку корма худые и бессильные собаки бежали весьма медленно, так что только 28-го сентября довезли нас до Пятистенного — якутского селения. Имя его происходит от лежавшего вблизи высокого отдельного утеса, пять равных сторон которого поднимаются перпендикулярно от земли и при­дают ему вид огромной башни.

Здесь нашли мы свежих, сильных собак и в тот же вечер приехали в Басково, где есть летовья нескольких русских семейств из Нижне-Колымска.

От Брусянки начинаются почти плоские берега, изредка прерываемые не­большими песчаными холмами, каждый год подмываемыми водой и постепенно обрушивающимися. Вся окрестность усеяна бесчисленными мелкими озерами;

между ними тянутся низменные болота, поросшие стелющимися кустарника­ми. Изредка на сухих местах и возвышениях попадаются небольшие деревья. Вся страна уныла, пустынна и не представляет никакого предмета, могущего привлечь внимание путешественника. Проехав пять дней по этой обнаженной степи, наконец 26-го сентября, после семидесятидневного отсутствия, прибыли мы в Нижне-Колымск.

К сожалению, наше путешествие было не изобильно занимательными наблюде­ниями, отчасти по самому качеству края, а отчасти потому, что позднее время года и почти беспрерывная метель отнимали у нас возможность углубляться внутрь

страны, не обещавшей, впрочем, много достопримечательного путешественнику. Прибавлю здесь еще несколько слов о жителях этой части Сибири.

Большая часть народов, живущих ныне по берегам Анюев, прежде кочевала, обладая бесчисленными стадами оленей. После покорения Сибири и обложения туземцев ясаком, или податью, они не смели уже скитаться произвольно по необо­зримым тундрам своей отчизны и должны были кочевать на известном простран­стве, куда были приписаны. Следствием этого было постепенное истребление их оленьих стад от недостатка пищи в кочевьях, назначенных каждому поколению, и оттого, что каждая зараза непременно распространялась на все стада, которые

не могли, как прежде, убегать в отдаленные тундры и тем спасаться от поветрия. Так мало-помалу истреблялись здешние кочевые народы, а с тем вместе и охота делалась менее изобильна, потому что по мере поселения людей в пустынях дичь там исчезала и скрывалась в леса.

От беспрерывных сношений с русскими покоренные народы переняли у них образ жизни, одежды, устройства хижин и, наконец, заменили оленей собаками*. Язык победителей также постепенно получал преимущество и делался общим. По крайней мере, почти все туземцы понимают теперь наш язык и говорят по-русски. Они сохранили только свойственную кочевым народам беспечность о будущем. Как предки их, они не готовят себе никаких запасов или весьма малые, совершенно несоразмерные с продолжительностью зимы; здесь главная причина голода, ежегодно возобновляющегося. Сверх того, будучи подданными и союзниками русских, туземцы сделались непримиримыми врагами диких со­седей — чукчей и коряков, не позволяющих им приближаться к своим границам. Кровопролитные войны и заразительные болезни, как выше было мной замечено, истребили наконец значительную часть обитателей здешних стран, так что не­которые из народов здесь бывших, существуют только по названию. Единственно привязанность к родной земле и совершенное притом, и у звероловов замечатель­ное, незнание края по ту сторону Колымы препятствуют туземцам расселяться на запад и удерживают их в ледяной пустыне, где только оленья охота и рыбная ловля доставляют им самое скудное пропитание.

Говорят, что чуванцы несколько раз просили уже позволения переселиться на необитаемые берега Анадыра и Пенжины, но колымские комиссары не со­глашались на их просьбу, опасаясь лишиться значительной прибыли от меховой торговли этого народа.

Незначительная часть чуванцев и один наслег юкагиров князька Чайна ведут еще кочевую жизнь. От своих оседлых единоплеменников отличаются они одеждой и языком. Одежда их совершенно сходна с чукотской, а что касается до языка, то, по редкости непосредственных и продолжительных сношений с русскими, сохранили они в большой чистоте свой природный язык. Число таких кочевых жителей в окрестностях Анюев простирается до четырехсот человек. Все они обложены ясаком и вносят его мехами и деньгами.

Оседлые с давних времен на берегах Анюев тунгусы и ламуты, лишась стад своих, занимаются только охотой и рыбной ловлей и равномерно предоставлены голоду и бедности. В таком положении находятся и якуты, переселенные сюда с берегов Алдана по распоряжению правительства для перевоза съестных припасов и других потребностей в Анадырскую крепость. Удалившись от своих соотечественников, они стали совершенно русскими и занимаются рыбной ловлей.

В новейшее время прибрежное народонаселение Анюев увеличилось, но не вследствие большого благосостояния туземцев, а оттого, что некоторые по­коления, кочевавшие прежде по тундре, лишились своих стад и вынуждены были поселиться на берегах рек.

Все эти различные народы крещены, и однажды в год, когда нижнеколымский священник объезжает селения и деревни своего прихода, присутствуют при богослужении. Хотя подобные объезды, по обширности страны и рассеянному народонаселению, сопряжены с великими затруднениями и неудобствами, однако

* Первый из народов, употребивший собак для перевоза тяжестей, были, без сомнения, камчадалы, от которых заимствовали такое обыкновение русские,

священники всегда щедро за то награждаются своими прихожанами и возвраща­ются в Нижне-Колымск обычно с несколькими нартами, тяжело нагруженными множеством драгоценнейших мехов. Без сомнения, введение христианской религии истребило здесь много пагубных суеверий, но до этого времени, несмотря на все усилия правительства и священников, шаманы сохранили, однако, значительное влияние между здешними народами и принимают всевозможные меры поддер­живать уверенность в сверхъестественную силу и связь свою с добрыми и злыми духами. Даже и ныне не только прежние язычники, но и природные русские ино­гда прибегают еще к помощи шаманов для открытия воровства или отклонения какого-нибудь предстоящего несчастия. Впрочем, шаманство у большей части здешнего народа утратило свой прежний религиозный характер и превратилось в простое колдовство, так что ныне нередко от скуки для препровождения вре­мени призывают колдуна и просят его «немного пошаманить».

Несмотря на сближение и почти совершенное слияние с русскими, туземцы сохранили, однако, нечто отличительное в образовании лица, внешнем виде, приемах и вообще образе жизни.

Подобно всем обитателям полярных северных стран, они невысокого роста, но широкоплечи и крепкого телосложения.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 

Путевой журнал штурмана Козьмича в 1821 г. при описи берегов Ледовитого моря, между устьями рек Малой Чукочьей и Индигирки

Порученную мне опись части берега Ледовитого моря надлежало начать с деревни Малой Чукочьей. Июля 2-го кончены были все необходимые приготовления, и поутру в одиннадцать с половиной часов отправился я в путь при пасмурной погоде и семь с половиной градусов тепла.

Река Малая Чукочья вытекает из озера этого имени, лежащего в 10-ти верстах к WNW от ее устья и имеющего до 18-ти верст в длину, от W к O, а в ширину около 8-ми верст. Оно соединяется протоком с озером Боковым почти равной с ним величины. В 8-ми верстах к югу от восточной оконечности Бокового лежит третье озеро, называемое Нерпичьим по найденной на берегах его мертвой нерпе (тюленю). Оно от W к O, почти на 15 верст длины. Из западной оконечности его вытекает река Убиенная, а из юго-восточной — Походская, и обе впадают в Ко­лыму. Все эти три реки изобилуют рыбой и потому весьма важны для жителей Колымского округа.

От устья Малой Чукочьей берег к западу весьма низмен, почти равен с водой и усеян бесчисленными, разной величины озерами. Здесь всегда лежит множество наносного леса. Лошади наши, не привыкшие беспрестанно переступать и скакать через бревна и кучи леса, на каждом шагу спотыкались и наконец сделались до такой степени пугливы, что мы едва могли управлять ими. Лодки наши сильно повредились; а вьючные лошади вырвались, сбросили поклажу и убежали в тун­дру, где мы с трудом поймали их.

Таким образом проехали мы 36 верст до реки Убиенной и остановились на ночлег в балагане, построенном колымскими жителями, посещающими эти места для рыбной ловли.

Поутру 3-го июля сильный ветер нагнал густой туман; вечером шел снег при одиннадцати с половиной градусов холода; в полдень термометр показывал столько же градусов тепла. Следуя по течению Убиенной к NO, в двенадцати с половиной верстах от нашего ночлега достигли мы устья этой реки, образующей здесь небольшой залив, называемый жителями Убиенная лайда. Сильный ветер не позволил нам переправиться в лодках на противоле­жащий берег, и мы вынуждены были следовать изгибом залива до устья реки Конковой, где провели ночь под открытым небом.

Последняя часть сегодняшнего пути была чрезвычайно затруднительна. Силь­ный NO ветер поднимал на море большие волны, и они набегали на низменный берег, так что лошади нередко шли по грудь в воде. На небольшом возвышении нашли мы два шпангоута, по-видимому, довольно значительного судна, скре­

пленные деревянными нагелями; уцелевшие два железных гвоздя заставляли предполагать, что ими была прикреплена внешняя обшивка судна. На WtN, в расстоянии 13-ти верст, видны были тунгусские юрты.

Ночью на 4-е июля ветер перешел к северу. Густой туман то расстилался по зем­ле, то снова поднимался. Поутру термометр показывал 1° тепла, но мы весьма зябли, потому что платья наши были совершенно мокры, а при сильном ветре и влажном воздухе не было возможности развести огня. На рассвете увидели мы, что вся окрестность и наши вещи и платья были покрыты тонкой, белой, окристаллизованной корой солоноватого вкуса. Лошади стояли на своем месте и жевали траву, которая также была покрыта подобной корой. Впоследствии за­метил я, что северные и северо-западные ветры всегда покрывают землю такими кристаллами. Речка Конковая при устье около полуверсты шириной. Сильный ветер препятствовал переправить здесь лошадей, а потому поднялись мы 9 верст выше по реке, где она шире 70-ти сажен, и там счастливо переправились на дру­гой берег. Приблизившись снова к устью реки, переезжали мы через неглубокое озеро, когда вдруг лошадь моего казака чего-то испугалась, поднялась на дыбы и сбросила в воду седока и вьюки, где заключались мой журнал, чай и порох. Пока мы вытащили вьюки, чай и порох были уже совсем мокры и испорчены. Потеря пороху была тем чувствительнее для нас, что мы находились, так сказать, в отечестве медведей и ежечасно могли ожидать встречи с ними, а единственными оружиями нашими оставались теперь лук у якута, топор и два ножа.

Проводники ловили разбежавшихся лошадей, а я поехал к тунгусским юртам, виденным нами вчера. Селение расположено было на нескольких низменных хол­мах (едомах) и состояло из 13-ти юрт, выстроенных из бревен, шестов и древесной коры. В нем нашел я около тридцати тунгусов и юкагиров с их старшинами. Сюда приходят они в начале лета, т. е. в июне месяце, на рыбную ловлю и охоту на оле­ней и перелетных птиц. В августе месяце перекочевывают отсюда на берега моря для добычи песцов и мамонтовых костей, а с наступлением морозов удаляются в свои леса и занимаются там ловлей пушных зверей. В декабре месяце тунгусы и юкагиры, собираются в селение Четырех, на реке Алазее, приносят туда ясак и запасаются табаком, порохом и другими потребностями. Остальное время года кочуют они между Колымой и Индигиркой.

Жители и старшины селения, принимая меня за одного из купцов, приез­жающих иногда сюда из Колымска для мены пушных товаров на табак и водку, вышли ко мне навстречу. Я объявил им, что я не купец, а проезжающий тойон, что нисколько не переменило их дружеского приема. Они пригласили меня и про­водников в свои хижины и радушно угощали нас всем, что только у них было лучшего. Я одарил их табаком и чаем, и выменял себе две новые лодки, потому что наши совершенно изломались.

Доктор Кибер в своем путешествии имел случай коротко познакомиться с этим народом и описал образ его жизни, нравы и обычаи, потому и нахожу излишним помещать здесь мои замечания. По моему мнению, кочующие тунгусы и юкагиры самый счастливейший народ в Сибири. Образ кочевой жизни не привязывает их ни к чему; они переходят с места на место со всем своим достоянием и не­знакомы с горестным чувством разлуки с родиной. О будущем они не заботятся и наслаждаются настоящим, а в величайших бедствиях не унывают, надеясь на провидение или на то, что авось все будет лучше. Любимая их пословица: «Чему быть, того не миновать».

Обычная страсть якутов к спорам тунгусам вовсе неизвестна. Они отличаются редкими чувствами преданности к родственникам и друзьям и удивительной чистотой нравов. Характерным является наказание тунгусских девушек, до замужества начинающих шалости любовные: их подводят к дереву и секут до тех пор, пока не обломают все с него сучья. К счастью, деревья здесь невысоки и малосучны.

Ряд холмов, где расположены тунгусские хижины, постепенно возвышаясь, об­разует на восточном берегу Большой Чукочьей реки значительную горную гряду. Страна эта весьма низменна и прорезана множеством озер; самое значительное из лежащих к северу и изобильное рыбой то, из коего вытекает река Маврина, а к югу от холмов — озеро Островное, образующее реку Якутскую. Здесь две версты южнее тунгусских хижин построен летний балаган колымских жителей.

Западный скат холмов всегда покрыт наносным лесом, между которым тун­гусы нашли и показывали мне обломки корабля и доски с железными гвоздями.

В полдень 5-го июля оставили мы гостеприимное селение и отправились да­лее. Пробираясь между множеством мелких озер, мы достигли морского берега, и здесь, проехав 26 верст, расположились ночлегом под 70°00' широты и 159°41' долготы. Море в двух верстах от берега было покрыто льдом и высокими то­росами. Сильный ветер нагонял льдины на берег; они сшибались и ломались с оглушительным треском.

Июля 6-го густой туман покрывал всю окрестность и только к полудню про­должительный NO ветер очистил несколько атмосферу. Термометр показывал один с четвертью градус тепла.

Следуя направлению низменного берега, достигли мы Чукочьего мыса и здесь переночевали в балагане, на берегу Большой Чукочьей реки. Отсюда берег на про­тяжении десяти верст низменный, но далее становится крут и образует Чукочий мыс, лежащий под 70°01' с. ш. и 159°48' в. д. от Гринвича. Он состоит из сероватой глинистой земли и со стороны моря образует два уступа; высота его до 75-ти футов над поверхностью моря. Скат возвышения его обставлен обломками, вероятно, отторгнутыми какими-нибудь переворотами от вершины и имеющими вид пра­вильных конусов до 20-ти и 25-ти футов высоты.

На вершине мыса нашли мы небольшое озеро, покрытое таким толстым льдом, что лошади безопасно переходили через него.

Отсюда осмотрел я море. Между O и N покрывалось оно неподвижным льдом и торосами, а от O на S носились на нем огромные льдины. В направлении SW 35° берег был низменный, а на NO 8° заметил я возвышение, казавшееся отдельным

от берега. Впоследствии открылось, что то был Крестовый остров, са­мый южный из купы Медвежьих островов.

На всем протяжении от Малой Чукочьей реки до мыса этого имени морской берег низмен и изрезан множеством болот и озер. Чукочья губа, куда впадает река, здесь до пяти верст ширины; западный берег его едва возвышается над поверхностью моря. Снимая берега губы, послал я казака на лодке измерить ее глуби­ну. Он возвратился с известием, что через устье можно переправиться на лошадях, но передовая, пройдя несколько шагов в воде, внезапно по самую шею завязла в наносном иле, так что до поздней ночи напря­гали мы все усилия освободить ее.

Уверившись в невозможности переправы, мы расположились здесь ночлегом и бросили в воду невод. Опыт ловли не удался нам, и на другой день вытащили мы не­водом только одного чира.

Не найдя брода, поехали мы вверх по Чукочьей и в девяти верстах от ее устья счастливо переправились на другую сторону. Она впадает в море по направлению NO 70°, глубока и между невысокими бере­гами течет весьма быстро. С холмов, на восточном берегу ее лежащих, принимает она несколько небольших ручьев, составляя на север предел, до которого доходят жители Нижне- Колымска.

С западной оконечности Чукочьей губы пеленговал я мыс этого имени на SO 90°, а вершину Крестового острова на NO 15°.

Июля 8-го, следуя по берегу, до­стигли мы Крестового мыса, лежащего под 70°17' широты и 159°55' долготы. Он состоит, так же как и Чукочий мыс, из сероватой глины, и возвышается на 65 футов над поверхностью моря. Отсюда берег изгибается на запад. С вершины мыса за­пеленгован мной снова Крестовый остров на NO 5°. Море было покрыто непод­вижным льдом; вдали показывались огромные торосы.

В шести верстах отсюда, к NW, большое озеро длиной 7, а шириной от пяти до шести верст; оно отделяется от моря довольно длинным перешейком шири­ной в 200 сажен, который хотя не слишком высок, но холмист и с моря походит

на гряду небольших конусообразных бугров. Восточная часть его состоит из сероватой глины, а западная из чернозема; в 13-ти верстах от озера впадает в море неширокая, но глубокая река, которую назвал я* в честь сегодняшнего святого, — рекой Св. Прокопия.

В семи верстах от нашего ночлега, на прибрежном льду, лежали зерна, весьма похожие на рожь; впоследствии узнал я, что то были разнесенные ветром семена травы ковыль (Stipa pennata), растущей по всему здешнему берегу.

Июля 9-го удалось мне взять полуденную высоту солнца, определив положение нашего ночлега при устье реки Прокопия под 70°27'44" широты и 159°43' долготы.

Крестовый остров лежит отсюда на NO 20°. Мы продолжали путь по низменному берегу к NW и в четырех с половиной верстах от ночлега переправились через устье реки Агафона. Кроме того, перешли мы сегодня через семь высохших ручьев. На всем берегу было много наносного леса, а также несколько обломков мореходного судна с железными болтами и гвоздями.

Июля 10-го отправились мы в 8 часов утра при семи с тремя четвертями градусах тепла и после шести верст пути достигли Крестового мыса. Он состоит из чернозема и возвышается на 35 футов над поверхностью моря, составляя северную оконечность цепи не­высоких холмов, простирающихся на запад. В шести с половиной верстах отсюда остановились мы на ночлег при устье реки Крестовой (от 70-ти до 80-ти сажен ширины). На восточном берегу ее построен балаган, и, кроме того, сохранились здесь две развалившиеся юрты и два креста, по-видимому, весьма давно постав­ленные. От них река и мыс получили свои названия. По полуденной высоте солнца определил я их под 70°43'33" широты и 159°15' счислимой восточной долготы от Гринвича. Северная оконечность Крестового острова отсюда была на NO 39°00'; высокий холм в середине острова на NO 62°00'; южная оконечность на NO 66°30', а Крестовый мыс на SO 61°00'. Под вечер небо совершенно очистилось, и я снова пеленговал середину Крестового острова на NO 58°00'.

На берегах Крестовой реки находится несколько озер, на которых гнездилось множество диких гусей. Одна стая их, расположенная недалеко от нас, подняла ночью сильный крик. Вдали показался черный медведь, и гуси бежали от него к нам; лошади также приблизились к стану. Мы вооружились чем могли, и при­готовились встретить неприятеля, но он не показывался и, вероятно, испугавшись лая нашей собаки, убежал в тундру. Здесь удалось нам палками убить нескольких гусей.

Июля 11-го поутру густой туман застилал всю окрестность, так что в несколь­ких саженях нельзя было различать предметов. Желая определить широту места и положение Медвежьих островов, я решился остаться сегодня здесь в ожидании ясной погоды, а с тем вместе желая дать отдых утомленным лошадям. Но на другой день туман все еще продолжался, а сильный северный ветер нагнал с моря густые тучи, так что можно было скорее ожидать снега, нежели ясной погоды, что за­ставило меня, не теряя времени, продолжить путь. Мы отправились 12-го числа около полудня при двух с тремя четвертями градусах тепла. В 13-ти верстах от ночлега переправились мы через речку Балгачову и переночевали в 14-ти верстах при устье речки Куродагины; она шириной только 10 сажен, но довольно глубока. Дорога от устья Крестовой до Куродагины была чрезвычайно тягостна для лошадей: волны, набегая далеко на плоский берег, размачивают грунт, состоящий из песка и глины.

13-го числа удалось мне взять полуденную высоту солнца, которая определила положение нашего ночлега под 70°35'37" широты. Из десяти расстояний луны от солнца получил я 158°55'36" долготы.

Река Куродагина — от одной до полутора верст в ширину и при устье разделя­ется на три рукава, из которых два почти высохли. На восточном берегу ее, около четырех верст от устья, находится хорошо сохранившийся балаган. На западной стороне, в десяти верстах от реки и трех и семи верстах от морского берега, тянется на NW довольно высокая цепь холмов, доходящая до реки Куропаточной. Берег, едва поднимающийся над поверхностью воды, состоит из твердой, сероватой гли­нистой земли; на нем изредка показывалась тощая трава, и все пространство было покрыто слоями соленых частиц и ракушками. В окрестности лежало множество перьев линявших здесь гусей. Наносного леса встречалось мало, и тот был весьма старый, рассыпавшийся от удара копыт. В некоторых из здешних озер вода была почти совершенно черна, вероятно, от сгнивших в ней дерев.

Июля 13-го расположились мы ночлегом недалеко от довольно высокой горы, которую назвал я Северным Парнасом. С вершины ее осматривал я море. В шести верстах от нас, параллельно с берегом, стояли стеной высокие торосы; за ними носились плавающие льдины. На торосах лежало много наносного леса, и от напора льдов на отмели он то поднимался вертикально, то снова падал, что придавало странную жизнь картине.

Нам удалось убить здесь четырех гусей и двух немков.

Июля 14-го погода была ясная; термометр в полдень показывал девять с половиной градусов тепла. Я воспользовался благоприятным временем и постарался высушить часть моего пороха: он нам был теперь особенно нужен, потому что провиант наш был на ис­ходе, а далее не было надежды встречать линявших гусей, которых можно бить палками. По полуденной высоте солнца мы были под 71°00'56" с. ш. и 158°10' в. д.; отклонение магнитной стрелки оказывалось 10°00' восточное.

Пополудни отправились мы далее, следуя по низменному берегу, и в тот день проехали вообще 28 верст на W. Здесь был нам случай испытать наш высушенный порох; мы застрелили несколько гусей. Ночевали почти прямо на W от Северного Парнаса.

На другой день отправились мы в путь при 15,5° тепла и достигли реки Боль­шой Куропаточной устье ее шириной до двух верст, но так мелко, что мы пере­правились через него вброд. Сегодня проехали мы всего 31-у версту. Цепь холмов, идущая параллельно с берегом, получает от Северного Парнаса SW направление и поворачивается от устья Большой Куропаточной на SO 23°. Здесь начинается так называемый Куропаточий яр, т. е. отвесный высокий берег. Он состоит из слоев никогда не тающего льда, смешанного с черноземом и глиной, и в нем по­падаются длинные, тонкие древесные коренья, а в местах, где волны подмывают берег, показываются иногда мамонтовые кости.

Июля 16-го, по полуденной обсервации, широта ночлега оказалась 71°04'20". Термометр показывал 18,5° тепла. Мы проехали 17 верст по берегу и достигли устья Малой Куропаточной, которая тут шириной около двух верст и течет между двумя рядами холмов, подмывая восточный; западный находится в четырех верстах от берега. Вероятно, некогда все это пространство составляло дно реки. На западной стороне устья находится балаган, но мы не остановились здесь на ночлег и проехали еще 13 верст далее. От устья Малой Куропаточной сначала берег низменный, но вскоре снова начинается крутой яр вышиной от 30-ти до 35-ти футов; он одного образования с предыдущим. Здесь вырыл я несколько кореньев, большей частью березовых, которые были еще так свежи, как будто только что срубленные с дерева, хотя ближайший отсюда лес находится по

крайней мере в ста верстах. Узкая низменность между яром и морем состоит из мелкого белого песка и покрыта полуистлевшими мамонтовыми костями. Здесь не встретили мы наносного леса, хотя песчаные слои показывали, что берег часто покрывается водой.

Июля 17-го находились мы под 70°56'48" широты и 155°З1' счислимой долготы. Термометр показывал 16,5° тепла. Столь теплая погода в продолжение трех дней заставила бы нас забыть, что мы находились под 70° с. ш. если бы нам не напо­минали того вечно замерзшая земля и необозримые ледяные пространства моря. Три дня тому назад кутались мы в зимние шубы, а теперь легчайшая одежда была уже нам в тягость. Солнце в течение 72-х часов не сходило с безоблачного небо­склона. Испарения Ледовитого моря, усиливая преломление солнечных лучей, беспрестанно изменяли положение и окраенность светила: оно то уменьшалось, то принимало эллиптическую форму или, по-видимому, скрывалось за горизонт и вдруг снова поднималось в полном блеске. Такое странное и великолепное явление продолжалось целый день, и, несмотря на нестерпимую боль в глазах от яркого света и сильной рефракции, я не мог налюбоваться волшебной карти­ной. Ночью на 17-е число, когда солнце стояло на полуночном меридиане, измерял я секстантом горизонтальный и вертикальный поперечники; первый был 37'15", а второй 28'20".

Июля 18-го показались на горизонте небольшие облачка, но над нами небо было ясно. Поднявшийся к вечеру сильный северный ветер нанес густые тучи и принудил нас снова закутаться в шубы. Плоский берег изрезан здесь мелкими озерами и покрыт наносным лесом. На расстоянии 19,5 верст, которые сегодня мы проехали, впадают в море четыре реки. Первая и значительнейшая из них на­зывается Большая Конечная. Две версты от нее — Малая Конечная. Еще четыре версты далее течет река, названия которой проводники мои не знали, и наконец четвертая — Шкулева, где мы расположились ночлегом. Все эти реки извивают­ся в крутых берегах, прорезывая цепь невысоких холмов. На берегах Большой и Малой Конечных выстроены балаганы.

Вьючные лошади наши были так измучены, что мы разложили часть поклажи их на других, а проводники мои пошли пешком.

Июля 19-го северный ветер усиливался; все утро шел дождь, а к полудню, несмотря на 11° тепла, выпал порядочный снег. После полудня проехали мы

9 верст по берегу, переправились через довольно широкую речку и, проехав еще три с половиной версты, достигли Лагачкина — восточного протока реки Алазеи. Глубокий и быстрый проток этот течет большими излучинами в крутых берегах и неподалеку от устья раздваивается и образует остров, который от W к O имеет до двух верст протяжения. Мы переправились через реку в том месте, где она до 150-ти сажен ширины, проехали три с половиной версты далее и, снова переправившись через другой рукав Алазеи, так называемый Большой Алазейский проток, расположились потом недалеко от берега на ночлег.

Алазея самая значительная река из впадающих в море между Колымой и Ин­дигиркой. Она вытекает под 67° широты из Алазейских гор, принимает в себя множество побочных рек с гор и из озер, довольно глубока и, образуя в течении своем крутые изгибы, впадает в море пятью рукавами; два восточных протока, через которые мы переправлялись, самые важнейшие, а остальные три малово­дны и нередко совершенно высыхают.

Рукава Большой Алазейский и Лагачкин образуют остров, в NNW направле­нии имеющий до 12-ти верст протяжения. Лагачкин рукав течет при устье между низменными берегами чрезвычайно быстро; от западной оконечности берега идет здесь в море длинная песчаная коса. Тут, к великой радости моей, нашел я моих

проводников — якутского старшину Сазонова с шестью свежими лошадьми для смены. Он приехал сюда по прежде заключенному условию из ближайших якут­ских селений (в расстоянии 150-ти верст) и ожидал меня уже пять дней.

Слабый ONO ветер очистил атмосферу, и 20-го июля термометр возвысился до 11°. После долгого времени одиночества общество наше увеличилось, и я ре­шился провести здесь целый день. Мы забросили сеть и поймали шесть больших нельм и до двадцати чиров, чем и угостили наших новых знакомцев, а они, со своей стороны, помогли нам починить лошадиную сбрую и исправить почти развалившиеся лодки.

На другой день в 4 часа пополудни отправились мы далее на свежих лоша­дях. Десять расстояний луны от солнца определили долготу нашего ночлега в 153°43'10,5" и убедили меня в верности моего счисления. Отклонение магнитной стрелки было 10°00' восточное. В 13-ти верстах от ночлега, переправившись еще через один рукав Алазеи, мы достигли Малого Алазейского протока и переехали через него вброд. Здесь остановились ночевать. Низменный берег покрыт был тощей, редкой травой и множеством наносного леса.

Июля 22-го сильный восточный ветер покрыл небо тучами, перешел к вечеру на север и нагнал густой туман. В полдень термометр показывал 9,5° тепла. Мы находились под 70°48'46" широты и 152°59'44" долготы, определенной десятью расстояниями луны от солнца. Следуя направлению берега, переправились мы в шести верстах от ночлега через речку Булгину. Проехав еще 11,5 верст, пере­правились опять через небольшую речку, которая в двух верстах от устья речки Блудной. Она течет чрезвычайно быстро между крутыми берегами, и ширина ее до 80-ти сажен.

Сильный ветер не позволил нам переправиться через устье на маленьких лодках и принудил подвинуться по отмели на N до пяти с половиной верст от устья. Здесь переехали мы через оба рукава по льду, и в восьми верстах отсюда остановились ночевать при устье реки Вшивой, под 70°55' счислимой широты и 152°15' долготы.

Вшивая река довольно глубока, течет между уступистыми берегами и шириной при устье до 80-ти сажен. Юкагиры называют ее Пилой, потому что быстрым течением подмывает она берега и увлекает за собой землю, открывая таким об­разом в нижних слоях множество мамонтовых костей. На восточном берегу на­ходятся балаган, юрта и большой деревянный крест, по словам жителей берегов Индигирки, выброшенный сюда морем вместе с наносным лесом. На нем была некогда вырезана надпись, но я едва мог разобрать несколько букв без всякой связи.

Июля 23-го проехали мы по низменному берегу 26 верст и переночевали у речки Дедокобой. Мы расположились на довольно возвышенном месте. Ночью сильный северный ветер нагнал воду на берег и принудил нас искать другого убежища, но и туда начали достигать волны, так что с трудом переправились мы на близлежа­щий холм. На другое утро, с переменой ветра, вода сбыла, и мы продолжали путь по низменному берегу. В пяти верстах отсюда достигли мы Колымского протока, восточного рукава Индигирки. Резкий северный ветер охладил температуру, и в полдень было только полградуса тепла.

Колымский проток шириной до трех верст и отделяет от твердой земли Колесовский остров, северная часть которого была покрыта туманом. Вдоль восточного берега проехали мы 6 верст, переправились через реку Пропадшую и в пяти с половиной верстах от нее остановились возле устья Блудной. Место ночлега было под 71°00' счислимой широты и 151°10' долготы.

Река Блудная течет на NW в Колымский проток, при впадении разделяется она на два рукава: Малую и Большую Блудную. Здесь нашли мы несколько се­мейств прибрежных индигирских жителей; их привлекли сюда рыбная ловля и хорошие пастбища. У них оставил я, под надзором якута, моих лошадей, а сам

с казаком и одним из туземцев отправился на лодке в селение Едомку, лежащее в 60-ти верстах отсюда. Так называемое здесь лето, кажется, уже кончилось — 25-го и 26-го июля шел снег с градом, и в последние дни месяца термометр, под вечер, показывал 1° холода.

Медленно подвигались мы против течения реки, несмотря на то, что четыре собаки тянули лодку бечевой и проводники гребли, а где позволяли изгибы реки, ставили мы парус из оленьей шкуры. После шестнадцати часов пути мы достигли деревни Едомки, лежащей под 70°56'ЗГ широты и 151°06' долготы, при впадении Петровой в Колымский проток. Селение состоит из трех юрт и одной избы. Они были пусты: все жители занимались рыбной ловлей и охотой. При­ближение зимы было уже здесь заметно. Снег, на полфута глубиной, покрывал всю окрестность. Холодный, резкий ветер принудил нас остановиться. Вечером приехал индигирский мещанин Кочевщиков, надеясь запастись черкесским табаком; здешние жители выменивают его иногда за мягкую рухлядь и рыбу У проезжающих русских купцов.

Прибытие этого, по крайней мере 80-летнего, но доброго и разговорчивого старика произвело приятную перемену в нашем обществе. Я одарил его табаком, и мы довольно весело провели вечер.

Зная хорошо все побочные реки и протоки Индигирки, он обещал нам сопутствовать до Русского Устья. Мы отправились на другой день вместе. Дорогой рассказал мне Кочевщиков историю своей жизни, довольно замеча­тельной.

Он родился в Киренске. На 15-м году жизни взял его брат с собой в путеше­ствие вниз по реке Лене.

В прежние времена здешние жители, не привязанные ничем к своей родине, скудно наделенной потребностями жизни и не имевшей для них ничего привле­кательного, часто предпринимали целыми обществами подобные поездки без всякой определенной цели. Вместе с Кочевщиковыми поехали до сорока человек мужчин и детей. Они отправились под начальством киренского мещанина Афа­насия на коче вниз по Лене, в надежде найти изобильнейшие страны. Две зимы

провели они в безлюдной тундре, скудно питаясь рыбой, но собрали множество мамонтовых костей. На вторую зиму многие из их спутников умерли; в том числе был и мещанин Афанасий. Тогда старший Кочевщиков как опытнейший водо­ход принял начальство над остальными. Они достигли Ледовитого моря и долго носились по волнам его, борясь с бесчисленными недостатками и опасностями и сами не зная, где находились. Наконец при устье реки Индигирки потерпели они кораблекрушение. Здесь братья разлучились со своими товарищами, собрали немногие уцелевшие вещи и пошли внутрь страны. На берегу реки, изобильной рыбой, построили они хижину и провели там зиму. Хотя жилище их лежало только

в 15-ти верстах от селения Едомки, но с жителями они не видались, по­тому что прежде много наслышались о хищности и разбоях туземцев.

На следующее лето увидели они двух человек и решились убить их, но, прежде нежели братья испол­нили свое намерение, объяснилось, что пришельцы были также русские искатели счастья. Братья угостили своих гостей и они уговорили их предпринять вчетвером путешествие на коче вверх по Индигирке. Братья согласились, но на третью ночь тайно покинули судно и убежали в свою хижину.

На мой вопрос: «Почему они так поступили, когда настоящее суще­ствование их не представляло им ничего привлекательного, а в путешествии они могли надеяться до­стигнуть своей родины?» — старик отвечал мне, что в те времена, если товарищи на одном коче разделялись на две партии, существовало обыкно­вение при первой добыче выходить на берег и решать оружием, кому она должна принадлежать. Видя, что их товарищи сильные и здоровые люди и не надеясь с ними справиться, Кочевщиковы решились лучше возвратиться в свою пустыню.

Здесь провели они еще полтора года и, наконец, на пятую зиму, преследуя оленя, случайно приблизились к селению Русское Устье, состоявшему тогда из шести юрт. В нем жили 15 человек русских. Кочевщиковы, которым кочевая жизнь надоела, также тут поселились. О товарищах первого своего путешествия они ничего не слыхали.

Старик, казалось, был очень обрадован, что нашел человека, который еще в пер­вый раз слышал его похождения. Мы прибыли уже в Станчик 27-го июля, а он все еще продолжал рассказывать. Небольшое селение Станчик состоит собственно из избы, юрты, уроса и двух сараев, но тогда было оно особенно оживлено, по­тому что все народонаселение Едомки перебралось сюда на житье, со всем своим домашним скарбом. Здесь волны выкидывают на берег множество наносного леса, а речка Лундушина, впадающая при селении в Колымский проток, обилует рыбой. Станчик лежит под 70°51' широты и 150°12' долготы.

На другое утро (28-го июля), при легком северном ветре и три с половиной градуса тепла, отпра­вились мы далее и достигли, после 23 часов езды, Русского Устья, где старый Кочевщиков принял нас с истинным гостеприимством. Здесь решился я прожить до половины сентября, привести в порядок мои замечания и опись и с наступле­нием зимы отправиться в обратный путь ближайшей дорогой — через тундру. Мне отвели особый дом, где расположился я довольно удобно. Когда погода по­зволяла, я предпринимал поездки внутрь страны и занимался астрономическими наблюдениями. Между прочим шестью полуденными высотами определил я по­ложение места в 71°00'19" широты, а 78 расстояний луны от солнца, по десяти счислениям, дали мне 149°30'53"

долготы. Отклонение магнитной стрелки, по соответствующим ази­мутам, было 10°00' восточное.

Небольшое селение Русское Устье состоит собственно только из четы­рех хижин, с немногими, принад­лежащими к ним строениями. Оно на западном берегу западного рукава Индигирки, который называется Русским Устьем.

В двух верстах отсюда другая де­ревенька, Усть-Елон, при речке этого имени, и состоит только из двух изб и трех юрт. Речку в верхних частях якуты называют Бюрюлах.

Народонаселение трех селений: Едомки, Русского Устья и Блонского Устья, простирается, по последней ревизии, до 108-ми человек муж­чин. Они все русские и называются вообще индигирскими жителями. Главные промыслы здесь — рыбная ловля, охота и сбор мамонтовых костей. Рыба составляет почти един­ственную пищу туземцев. На бере­гах моря ловят они очень искусно песцов, и шкуры их, так же как ма­

монтовые кости, меняют нижнеколымским и другим купцам на разные потреб­ности жизни. Во избежание споров при охоте туземцы разделили между собой всю страну: селению Едомке принадлежит пространство до устья Куродагиной, а Русскому Устью и Усть-Елонску — земля между реками Яной и Кондратьевой. Говорят, что эти границы строго наблюдаются при устройстве ловушек для песцов.

Летом рыбной ловлей занимаются только женщины и дети. Мужчины рас­ходятся по тундре на оленью и гусиную охоту и собирают мамонтовые кости, составляющие один из важнейших предметов здешней торговли. Собранные и вырытые кости складываются вместе; каждый хозяин замечает свою кучку и зимой на нартах отвозит добычу домой. Не помнят примеров, чтобы охотник завладел чужой кучей.

По словам здешних жителей, гуси и лебеди во время линяния гораздо более посещают берега Индигирки, нежели Колымы, а, напротив, Колыма изобилует более вкусной рыбой. Озера в окрестностях Индигирки обильны так называемой

красной рыбой, которую не должно, однако, смешивать с породами рыб, носящими такое название в России.

Индигирские жители гораздо трудолюбивее и промышленее колымцев, но несмотря на то, колымцы живут в большом довольстве, что происходит оттого, что селения по берегам Колымы лежат, так ска­зать, на большой дороге якутских купцов, закупающих меха, и потому жители Колымы всегда с выгодой могут сбывать добычу своей охоты, продавая меха за чистые деньги или променивая на разные потребности жизни. Они не бывают вынуждены уступать свои товары купцам за ка­кую-нибудь цену и в случае слишком невыгодного для них торга, находя более совместничества между приез­жими, могут ожидать выгоднейшего покупщика.

Индигирка, напротив, течет в стороне, и возможность сбыта про­изведений здешнего края ограни­чивается только малым числом торгашей из Якутска и Колымска, предпринимающих отдаленное и трудное путешествие единственно в надежде на значительную только выго­ду. Бедные жители Индигирской пустыни вынуждены продавать свои товары монополистам по самым дешевым ценам или лишаться средств приобрести себе самые необходимые потребности, как то — одежду, невода и пр. Потому, имея большие склады драгоценных мехов и мамонтовых костей, с трудом доставляют себе индигирцы ежедневное пропитание и часто не в состоянии приготовить запасов на зиму.

Вблизи Русского Устья видны следы больших селений и станов, но неизвестно, кому они принадлежали. По древнему и довольно общему преданию обитало здесь некогда многочисленное и могущественное поколение омоков: они дви­нулись отсюда на запад, где, однако, сколько мне известно, не осталось от них никаких следов.

Первые русские пришельцы, поселившиеся здесь, нашли на берегах много­численных протоков Индигирки уже полуразрушенные юрты, землянки и очаги, и в них разные домашние сосуды. Доныне находят еще иногда здесь топоры из яшмы и разные орудия, совершенно отличные от употребляемых ныне. Вообще не одно предание, но и самая страна свидетельствует, что здесь жил некогда многочисленный, но впоследствии исчезнувший народ.

В Русском Устье посетили меня немногие жители соседних селений и при­везли мне драгоценнейшее лакомство — так называемый олений здор, т. е. жир со спины оленя; со своей стороны одарил я их чаем и табаком.

Сентября 2-го показались на Индигирке первые льдины. Еще прежде при бере­гах образовались уже закраины, а через три дня река стала, так что 5-го сентября можно было ездить по ней на санях.

Начальник Усть-Янской экспедиции, лейтенант Анжу, прибыл сюда 23-го сен­тября, окончив опись берега Ледовитого моря от устья Яны до Русского Устья. Я также привел в порядок все свои наблюдения и замечания и мог отправиться в обратный путь.

Время года не позволяло мне возвратиться прежней дорогой по берегу, ибо там морозы гораздо сильнее и снег бывает столь плотен, что лошади не в состоянии выгребать из-под него травы. По этот причине, а также сокращая возвратный путь, решился я ехать прямо через тундру. Сентября 26-го отправился я в нар­тах на собаках в селение Едомку, а отсюда на лошадях поехал через пустынную, безлюдную тундру к якутскому селению у реки Алазеи, где переменил лошадей, и 6-го октября прибыл в Нижне-Колымск.

На 10-дневном переезде не встретилось ничего замечательного, кроме много­численных стай волков, особенно по ночам весьма беспокоивших наших лошадей и вынуждавших нас всегда быть готовыми к обороне. У одной такой волчьей стаи удалось нам отбить полуоглоданного оленя, что было для нас весьма важно; вся наша провизия, кроме немногих сухарей, тогда уже издержалась.

ГЛАВА ПЯТАЯ

 

Третье путешествие по льду. — Приготовление. — Поветрие между собаками. — План путешествия. — Поездка на север. — Нападение белого медведя. — Склад провианта во льду. — Высокие торосы. — Второй склад провианта. — Разделение экспедиции. — Ложные признаки земли. — Соединение экспедиции. — Вторая поездка на север. — Ломка льдов. — Шелагский мыс. — Возвращение на берег. — Походск. — Голод. — Приезд в Нижне-Колымск. ~ Наводнение.

Лето 1821 года, краткое, но обильное всякого рода неудачами для жителей Нижне-Колымска, миновалось. Наступила долгая, мучительная зима. Бедствие было всеобщее. Несчастная оленья охота и от разлития рек и раннего наступления зимы неудавшаяся рыбная ловля име­ли неизбежным следствием общий голод. К тому присоединилось новое, дотоле в Нижне-Колымске неслыханное несчастие: сильное поветрие на собак похитило большую часть этих полезных, необходимых здесь животных.

Летом показались уже разные прилипчивые болезни между собаками на бе­регах Индигирки, Яны и Лены, а с наступлением зимы обнаружились и в Ко­лымском округе. Зная, что успех и даже вся возможность моего путешествия по льду зависели единственно от числа годных к езде собак, я употреблял всевозможные средства к их сохранению: хотел собрать, по крайней мере, сто здоровых собак немедленно отправить их к Большому и Малому Чукочьим, кормить там на счет экспедиции и для предосторожности прекратить всякое сообщение их с окрестностями. На тех же собаках должно было перевезти часть наших рыбных запасов в балаган, построенный летом при Большой Баранихе. Но прежде, нежели успели мы привести все в исполнение, поветрие до такой степени усилилось, что вместо 96-ти собак, необходимых для поездки, собрали мы только 36. Тотчас были они отправлены в Чукочье и почти все остались живы. Падеж усиливался с морозом со дня на день и распространился наконец по всем деревням и селениям округа, до того, что здоровая собака сделалась даже редкостью. Жители здешних стран привыкли, так сказать, к ежегодно возобновлявшимся недостаткам жизненных припасов и переносят такое не­счастие с какою-то безмолвной покорностью судьбе, но потеря собак, столь необходимых для их существования, привела всех в отчаяние. Люди сами должны были впрягаться в нарты и на себе перевозить в свои жилища дрова и собранную на берегах разных речек рыбу. Наконец, без собак не могли они заниматься единственным своим промыслом — ловлей пушных зверей. Столь беспомощное состояние распространило повсюду горесть и уныние.

Таким образом встретили мы 1822 год. Время отъезда нашего приближалось. Видя невозможность достать себе все нужное на Колыме, я послал надежнейшего казака на берега Индигирки, где поветрие уже прекратилось, поручив ему со­брать по крайней мере 60 собак, хорошо накормить, привести в Большое Чукочье и там ожидать дальнейших приказаний. Марта 5-го получил я донесение, что

посланный мог достать только 45 хороших собак, но привел их благополучно в назначенное место.

С уменьшением морозов поветрие начало ослабевать; наконец оно вовсе пре­кратилось, но бедные жители Колымска потеряли более четырех пятых из своих собак. Большее число их сохранилось у казаков здешней станицы, и, видя мое затруднение при недостатке необходимых для поездки животных, вместе с не­которыми гражданами, добровольно, с редкими самопожертвованием и готов­ностью предложили они мне 20 нарт в полных упряжках. Таким образом имели мы, считая находящихся в Чукочьем, около трехсот собак. К несчастью, не более 60-ти из них, следовательно, только пять упряжек, были годны для дальнего путешествия, а остальные слишком слабы и ненадежны. Такое обстоя­тельство произвело существенную перемену в первоначальном плане моего путешествия. Разделить экс­педицию на два отряда не было воз­можности, Также нельзя было начать поездки от устья Большой Баранихи, ибо зимой, при недостатке собак, не успели перевезти туда необходи­мого провианта. С большим трудом удалось нам запасти все нужное только в Сухарном.

Наконец все приготовления были окончены, и мы могли отправиться в путь. Нагрузив нарты потребностя­ми путешествия, а также остатками запасов сушеной и свежезаморожен­ной рыбы, я выехал 10-го марта из Нижне-Колымска, в сопровождении мичмана Матюшкина, штурмана Кузьмина и матроса Нехорошкова*.

Кроме пяти нарт для путешествия, запряженных лучшими и надеж­нейшими собаками, имели мы еще 19 нарт для провианта, которые, как и в прежних путешествиях, тотчас по раз­грузке должны были возвращаться назад. Между проводниками находился один знавший чукотский язык и мог служить в случае нужды переводчиком.

Марта 12-го приехали мы в Сухарное и занимались весь следующий день разны­ми приготовлениями. Марта 13-го начали мы путешествие по Ледовитому морю, имея с собой на 40 дней провианта и на 35 дней корма для собак. На следующий день достигли Большого Баранова Камня и по возможности нагрузили нарты наносным лесом. Зная по опыту, что попадающаяся обыкновенно в этих странах лиственница тяжела и худо горит, еще в прошлом году велел я заготовить бере­зовых дров по берегам Анюя (по Колыме береза не растет); они были доставлены в Нижне-Колымск и для большей легкости высушены. Мы взяли с собой таких дров на 15 дней и кроме того на 10 дней (4 пуда) рыбьего жира, смешанного с мхом

* Доктор Кибер, несмотря на ослабленное здоровье, хотел провожать нас а этот экс­педиции, но 14 марта вынужден был уже из Сухарного возвратиться назад.

и стружками, и наконец, у Баранова Камня запаслись лиственницей, так что имели топлива дней на сорок, от чего нарты наши были в начале очень тяжелы.

В полдень 16-го числа поехали мы далее, при резком восточном ветре, пасмур­ной погоде и сильном снеге. Северная и северо-западная части Баранова Камня состоят из шиферных утесов в 6 сажен вышиной, отвесно спускающихся в море и только изредка прорезанных узкими низменными долинами.

Проехав 8 верст, достигли мы северной оконечности Баранова Камня. Здесь стоит несколько отдельных каменных столбов, называемых туземцами кекуры, что придают мысу издали вид древнего полуразвалившегося замка.

Дальнейший путь в море взяли мы на NO 30°. В этом направлении намеревался я проникнуть до 71,5° широты, где мы пересекли бы меридиан Шелагского мыса в расстоянии 150 верст. Там предполагалось устроить складку провианта и ото­слать часть нарт в Нижне-Колымск, а с остальными продолжать исследование на NO и NW. Таким образом, путешествие наше послужило бы продолжением прошлогоднего и могло привести к удовлетворительным выводам о предпола­гаемом существовании земли к северу.

Удалившись на полторы версты от берега, встретили мы значительную гряду непра­вильных высоких торосов и проехали между ними 18 верст. Не столько усталость, сколько повреждение двух нарт заставило нас расположиться здесь ночлегом. Транспортные нарты далеко отстали и уже поздно ночью соединились с нами в самом жалком положении. От езды через торосы так они пострадали, что мы вы­нуждены были большую часть наших березовых дров употребить на починку. Эта скучная работа занимала нас весь следующий день, и только в 11 часов 18-го марта можно было продолжать путь. Погода была пасмурная. При 13° холода и резком северо-западном ветре шел сильный снег. Торосы уменьшались, наконец вовсе прекратились, и вместо того очутились мы на необозримой равнине, уставленной снежными волнообразными буграми. В мягком снеге нарты не столько повреж­дались, как в середине торосов, но зато собаки здесь чрезвычайно утомлялись. Плотность и высота (до двух сажен) наносных снежных слоев доказывали, что здесь часто выпадает сильный снег, а направление их заставляло предполагать, что здесь господствуют восточные ветры.

По полуденному наблюдению находились мы под 69°56 W широты. Счислимая долгота была 0°14' на восток от Большого Баранова Камня*. Сегодня (18-го марта) проехали мы только 23 версты по причине позднего выезда, а главное — от плохого состояния транспортных нарт, беспрестанно ломавшихся и вынуждавших нас останавливаться. Нам удалось убить здесь большого белого медведя. Мясо и жир подкрепили наших собак. Ночью холод усилился до 25°. Несмотря на то, что мороз продолжался весь следующий день, по совершенному безветрию стужа не очень была чувствительна. К полудню атмосфера прояснилась. Большой Баранов Камень виден был от нас на расстоянии сорока верст, по направлению SW 11°.

С 9 часов утра до полудня проехали мы по довольно гладкой ледяной равнине

18 верст. Здесь по полуденному наблюдению определено 0°12' широты в 0°50' вос­точной счислимой долготы от Баранова Камня. После полудня поехали мы далее и сделали сегодня вообще 36 верст. Сильный северо-западный ветер и густая метель принудила нас ранее обыкновенного расположиться ночлегом. Транспортные нарты сегодня также отстали. Из 16-ти три были уже разгружены и отправлены в Нижне-Колымск; 14 нарт поздно ночью соединились с нами, но не привезли никаких известий о двух остальных. Я весьма беспокоился об их судьбе, потому что здесь водится множество белых медведей. Один из них ворвался даже к нам

* Счислимые долготы показаны здесь от меридиана Большого Баранова Камня.

в лагерь, но был убит прежде, нежели успел причинить какой-нибудь вред. Мы провели ночь в мучительной неизвестности об участи наших спутников. На дру­гой день, едва начало светать, отправил я людей на поиски. Наконец прибыли отставшие и донесли, что, потеряв среди метели следы других нарт, они вынуж­дены были за наступившей темнотой остановиться и провести холодную ночь без огня, почти без пищи, в беспрерывном страхе нападения белых медведей. Только криком и лаем собак избавлялись она от своих ужасных неприятелей. Здесь во льду устроили мы складку провианта, назначенного на возвратный путь, и от­правили три разгруженные нарты в Нижне-Колымск.

Северо-западный ветер крепчал, и метель становилась сильнее. Термометр показывал 18° холода. Несмотря на пасмурную погоду, удалось нам взять полу­денную высоту солнца и определить широту места в 70°19,5'; счислимая долгота 1°6' восточная.

Марта 21-го ветер стих и перешел к востоку. Небо несколько прояснилось, но края небосклона были покрыты тучами. Термометр показывал 19° холода. В 10 часов поехали мы далее, через торосы, в северо-восточном направлении. По полуденному наблюдению находились мы под 70°26' широты и 1°22' счислимой долготы на восток. Вечером удалось нам убить большого белого медведя, который в жару сражения ранил трех наших лучших собак. Некоторые из проводников, недовольные тощей пищей, решились, несмотря на всеобщее отвращение, от­ведать поджаренного медвежьего мяса и уверяли, что оно очень вкусно. К ночи термометр при сильном восточном ветре показывал 25° холода.

Исправив поврежденные в торосах нарты, мы отправились 22-го марта далее. По полуденному наблюдению определена широта 70°39', а счислимая долгота была 1°51' восточная. Отклонение ручного компаса было 14,5° восточное.

С большим трудом втаскивали собаки нарты наши из глубокого снега на высо­кие торосы; потому мы подвигались весьма медленно и проехали сегодня только 14 верст, когда наступление ночи и общая усталость вынудили нас остановиться. Транспортные нарты прибыли к ночлегу шестью часами после нас. Опасаясь, чтобы сильная метель, затемнявшая воздух, не рассеяла их, я перед отъездом при­казал им держаться всем вместе. Таким образом были они в состоянии подавать

взаимно помощь и, наконец, после многих трудов и опасностей все счастливо с нами соединились.

К общей радости, 23-го марта подул так называемый во всей северо-восточной Сибири теплый ветер, с OSO. При ясной погоде оказывал он самое быстрое влия­ние на температуру, так что ртуть термометра в короткое время поднялась до 1,5° холода. Мы спешили воспользоваться благоприятной погодой. Палатки, нарты и шесты в миг обвесились измокшим платьем и бельем для сушки. Вывешенные одежды, общая заботливость найти себе лучшее, более ветру подверженное ме­сто и, наконец, видимое наслаждение от вдыхания теплого воздуха составляли комическую картину.

Отсюда посылал я мичмана Матюшкина с двумя нартами на восток для иссле­дования; не становятся ли там торосы проходимее? Часа через два он возвратился с известием, что к востоку торосы не уменьшаются, но на запад заметили довольно гладкую полосу льда, по которой, вероятно, езда будет удобнее. Мы тотчас нагру­зили нарты и отправились на запад. В полдень находились мы под 70°42' широты и 1°51' счислимой долготы на восток. Но и здесь вскоре встретили мы огромные крутые торосы. Езда между ними была сопряжена с большими опасностями и трудами. Между прочим, при переправе через один из высочайших торосов, когда поднялись мы на самую вершину его, ремень, прикреплявший упряжь к моим саням, лопнул. Собаки стремглав полетели вниз, а я с нартой остался недвижим на вершине. К несчастью, собаки встретили свежий медвежий след, с лаем и визгом бросились за зверем и вскоре исчезли у нас из вида. Положение наше было критическое. Потеряв лучшую упряжь, надобно было оставить мою нарту. Мы долго и напрасно искали убежавших собак и наконец нашли их почти в четырех верстах от нас, в самом жалком положении. Длинный ремень, волочась за ними, зацепился в трещине между двумя льдинами и остановил их, причем они совершенно выбились из сил, стараясь вырваться.

Хотя в течение четырех часов проехали мы только 6 верст, но вынуждены были остановиться на ночлег и расположились под защитой льдины, величиной во все стороны до 8-ми сажен. На SO лежала длинная гряда высоких торосов. Как обыкновенно, транспортные нарты отстали и прибыли к ночлегу шестью часами позже нас; в течение десяти часов подвинулись они только 6 верст. Ночью ветер перешел на SW и начал крепчать, но к утру стих, и мы выехали при облачном небе и 11° холода. Около полудня шел снег.

Трудность сегодняшнего (24-го) путешествия превосходила все, доселе нами испытанное. С помощью пешней пробивались мы через гряду плотных торосов неимоверной вышины. Лед их был чрезвычайно тверд. Местами был он смешан с голубоватой глиной и крупным песком. Почти на каждом шагу ломались нарты и рвалась упряжь. Несмотря на все предосторожности, сани скользили с гладких хребтов торосов и падали в промежутки, подобные оврагам. Вытаскивать оттуда нарты, держась на узкой и скользкой полосе льдин, стоило несказанных трудов. Люди и собаки совершенно измучились. Все более или менее были ушиблены. После 6-ти часов беспрерывныхусилий подвинулись мы только на 5 верст и для отдыха, а преимущественно для исправления поврежденных саней, решились остановиться. Особенно транспортные нарты сильно повредились и причиня­ли нам беспрестанные остановки. Потому положили мы здесь во льду устроить главный склад запасов и все разгруженные нарты отправить в Нижне-Колымск. Тотчас приступили к работе, вырубили во льду два больших углубления и по­ложили туда все наши запасы и корм для собак. Сверху покрыли все тщательно большими льдинами, а щели и скважины между ними засыпали снегом и залили водой, так что при морозе в короткое время образовалась твердая масса, непро­ницаемая для медведей. Окончив работу, принялись мы за починку нарт; и тут также много было дела. Проводники наши, возвращавшиеся в Нижне-Колымск, так радовались избавлению от неимоверно трудного путешествия, что, несмотря на усталость, весело и дружно принялись за работу и скоро все кончили. Остаток дня провели они в песнях, плясках и разных играх.

К вечеру атмосфера прояснилась, и мы увидели на горизонте два возвышения. Одно из них лежало на SW 19°, и мы приняли его за Большой Баранов Камень. По счислению отстоял он от нас в 130-ти верстах. Другое, лежало на SW 5°, но были ли то действительно горы или только густые облака и пары, — точно сказать было невозможно.

По пеленгам первого возвышения определил я положение наше, совершенно согласовавшееся со счислением. Оказалось, что дальнейший восточный пункт

нашей прошлогодней поездки находился от нас в 30-ти верстах к западу. Мы провели здесь ночь и на следующее утро (26-го) отослали 13 разгруженных нарт в Нижне-Колымск. Накануне отправил я мичмана Матюшкина, на двух нартах, с провизией на пять дней, в северо-восточном направлении для исследований, а сегодня сам в сопровождении штурмана Козьмина, на трех нартах с провизией на три дня, поехал прямо на север. Мы условились соединиться 29-го числа у за­ложенного склада провианта, где для облегчения собак оставили наш большой урос. Отъехав 14 верст от места ночлега, находились мы, по полуденному наблю­дению, под 70°52' широты и 1°56' счислимой восточной долготы. Здесь мало-по­малу исчезают торосы, состоящие из вечного, никогда не тающего льда, а место их заступают другие, образовавшиеся от наслоения льдин. Они отличаются от предыдущих зеленовато-синим цветом, обнаженными острыми вершинами и некоторой правильностью форм. Мы встретили гладкую, не покрытую снегом полосу льда (вероятно, недавно замерзшую полынью) по направлению на WNW. Проехав по ней около пяти верст, к немалому удивлению заметили мы старые санные следы, и по ближайшем наблюдении оказались они нашими, сохранивши­мися от прошлогодней поездки. По вычислению, мы находились по крайней мере в 85-ти верстах от тех мест, где в прошлом году ездили; должно предполагать, что господствовавшие здесь во все лето северо-западные ветры подвинули целиком всю ледяную поверхность на восток.

Между новыми торосами попадались нам иногда торосы старого образования, и возле одного из них расположились мы ночевать, проехав 51-у версту. Бока тороса были совершенно покрыты крупным песком, что мы и прежде уже не­однократно замечали при торосах старого образования. Вечером и ночью небо было ясно; термометр показывал 20° холода при слабом юго-восточном ветре. Весь горизонт был обставлен торосами, и только изредка попадался разломанный лед, смешанный с илом и песком. Поутру 27-го марта находились мы под 71°13' широты; счислимая долгота была 2°13' восточная. Штурман Козьмин с верши­ны тороса увидел на NO два холма; тотчас навели мы в ту сторону зрительные трубы, но ничего не могли открыть. Простым глазом можно было довольно ясно отличать два темно-синие возвышения, окраенные как горы, и то исчезавшие, то снова являвшиеся. Высочайшее из них запеленговано на NO 40°. Мнения наши относительно их были различны, но мы оба, я и Козьмин, наверное полагали, что видим землю, а наши проводники уверяли, что то были подымавшиеся из открытого моря пары, издали получавшие темно-синий цвет.

Отъехав отсюда с версту на NO 40°, встретили мы замерзшее во льду и почти уже сгнившее дерево. Чем дальше мы ехали, тем явственнее становились заме­ченные нами возвышения, и скоро приняли они вид недалекой гористой земли. Холмы резко окраились; мы могли различать долины и даже отдельные утесы. Все уверяло нас, что после долгих трудов и препятствий открыли мы искомую землю. Поздравляя друг друга с счастливым достижением цели, мы спешили далее, надеясь еще до наступления вечера вступить на желанный берег. Но наша радость была непродолжительна, и все прекрасные надежды наши исчезли. К вечеру переменой освещения наша новооткрытая земля подвинулась по направлению ветра на 40°, а через несколько времени еще обхватила она весь горизонт, так что мы, казалось, находились среди огромного озера, обставленного скалами и горами.

Потеряв едва родившуюся надежду, остановились мы в самом неприятном расположении духа на ночлег, проехав сегодня между торосами всего 40 верст. При 16° холода веял резкий ONO ветер. На другое утро (28-го), к досаде, увидели мы повторение вчерашнего оптического явления. По странному преломлению лучей, отраженных от дальних и ближних торосов, на низший, сгущенный парами слой атмосферы, казалось нам, что мы находились среди низменной,

изрезанной плоскими холмами тундры. Проехав еще 11 Уг верст, мы достигли, по полуденному наблюдению, 71°34' широты и 2°51' счислимой долготы. Откло­нение магнитной стрелки было 17° восточное. Не заметив ни малейшего умень­шения торосов и не предвидя, по прежним опытам, никакой скорой перемены, я решился возвратиться отсюда назад, чтобы в определенное время прибыть к нашей складке провианта. Возвратный путь наш был скорее оттого, что собаки вообще по знакомой дороге бегут быстрее и охотнее, а отчасти и оттого, что при нашей поездке сюда мы по возможности сгладили труднейшие места. До заката солнца проехали мы 50 верст.

Марта 29-го свежий восточный ветер распространил в атмосфере влажность. Термометр показывал 9° холода. В снегу видны были следы медведей и спутников их — песцов. Поздно вечером прибыли мы к складке с провиантом, где мичман Матюшкин ожидал уже нас с утра. Он ездил по северо-восточному направлению и, проехав в три дня 90 верст, достигал 71°10' широты, а по долготе почти меридиана Песчаного мыса. Торосы на пути его являлись реже, но глубокий, рыхлый снег весьма затруднял езду. Подобно нам, он видел на горизонте синеву и принимал ее за искомую землю. Кроме многих песцовых следов, заметил он след лисицы, что в таком дальнем расстоянии от берега было большой редкостью.

На пути один из наших проводников, знавший чукотский язык, занемог сильными желудочными припадками. К счастью, с нами был юкагир, слывший в Омеконе цирюльником; никогда, даже и в путешествии нашем, не расставался он со своим ланцетом. Видимо обрадованный случаю показать свое искусство, тотчас решился он пустить кровь и окончил операцию очень счастливо. Не могу утверждать, чтобы действительно от того больной почувствовал облегчение, но слабость его заставила нас целый день оставаться на месте.

Все мы равно страдали в то время болью в глазах, происходившей от яркого блеска весеннего снега, но болезнь была уже нам знакома из прежних поездок,

и мы облегчали ее, натирая глаза спиртом, а потом при помощи очков из черного флера вовсе от нее избавились.

Пользуясь невольным бездействием, вырыли мы из льда провизии на 20 дней и нагрузили ею наши нарты.

В 2 часа пополудни 31-го марта отправились мы далее, по прежнему прямо­му северному направлению, ибо оно казалось нам удобнее северо-восточного. Отъехав только 12 верст, расположились на ночлег. Вечером и ночью было со­вершенное безветрие, все небо застилалось густыми облаками. Но на следующее утро (1-го апреля) поднялся восточный ветер, перешел к полудню на юг и очистил горизонт. Сегодня проехали мы только 20 верст. Медленность происходила глав­ным образом от того, что почти всю дорогу шли мы пешком и нередко вместе с собаками тащили тяжело нагруженные нарты. По случаю дня Святой Пасхи (2-го апреля) оставались мы на месте. Двойная порция мяса и по две чарки вина на каждого распространили между нашими проводниками веселье, и оно еще более поддерживалось в них теплой и ясной погодой. Они пели, плясали, стреляли в цель из ружей и луков. Так провели мы целый день.

На следующее утро благоприятная погода продолжалась; мы поехали далее, но среди частых и высоких торосов подвинулись только на 18 верст. При пере­езде через одну груду торосов сорвалась нарта, сильно ушибла двух проводников и задавила одну из наших лучших собак, что было для нас самой чувствительной потерей. Вообще мы испытали в нынешнюю поездку разные бедствия и неудачи. Так, например, 4-го апреля проехали мы только 13 верст и уже вынуждены были остановиться, потому что в торосах полозья трех наших нарт сломались.

Исправив, по возможности, березовыми дровами повреждения, 5-го числа от­правились мы далее по гладкому льду, покрытому рассолом и мелкими соляными кристаллами. В 9-ти верстах от ночлега увидели тюленя; он грелся на солнце, но, заметив нас, тотчас нырнул в продушину. Лед здесь был около полутора аршина

в толщину, глубина моря 12 сажен, грунт его — зеленоватый ил. Термометр в воде показывал 1,5°, а на воздухе 3° холода. Заметно было довольно сильное течение на OSO. Проехав 69 верст, остановились мы ночевать и выставили караульного для предохранения себя от внезапного нападения медведей, следы которых по­падались нам во множестве. Сегодня видели мы странное явление: свежий вос­точный ветер нагнал туман на всю окрестность и, проникнув в короткое время наши платья и палатку, покрыл все толстым слоем инея.

Проехав 6-го апреля 30 верст, мы достигли того самого места, откуда 28-го марта начали обратный путь к складке с провиантом, так что нам потребно было 7 дней на проезд такого пространства, которое тогда проехали мы в два с половиной дня, разумеется, с легчайшими нартами. На десятой версте отсюда расположились мы ночлегом. К северу тянулся ряд высоких, частых торосов, очевидно более старого, нежели нового образования, затруднявших езду особенно глубоким снегом, который наполнял между ними промежутки. Проводники наши были вынуждены бес­престанно поддерживать нарты и тащить их вместе с собаками. От излишних усилий едва только выздоровевший проводник наш снова начал страдать же­лудком и привел нас тем, при совершенном недостатке пособий (кроме ланцета юкагирского эскулапа), в большое затруднение. Видя беспомощное положение наше и рассуждая, что больной и впредь будет причинять нам частые остановки, решился я отослать его в Нижне-Колымск, несмотря на то, что мы находились в 250-ти верстах от земли и 390-ста верстах от первого обитаемого местечка. Хотя такое уменьшение нашего общества было крайне стеснительно, но для от­клонения худших последствий оставалось одно средство, и я отправил больного с двумя проводниками на крепкой нарте, запряженной не 12-ю, а 24-мя собаками. Оставшуюся от того нарту без упряжки разобрали мы для употребления на по­чинку других. Лишнюю провизию и другие не столь нужные вещи зарыли мы здесь в лед на обратный путь. Большой урос отдан был нами возвращавшимся восвояси, а себе оставили мы только пару пологов, или небольших летних палаток. Нас оставалось теперь только шесть человек на трех нартах.

Всю ночь и следующий день густой туман покрывал окрестности, и только поутру слабый северный ветер очистил на короткое время атмосферу. Термометр показывал 5° холода.

Проехав три версты по довольно гладкому льду, мы снова встретили купы плотных торосов; глубокие промежутки между ними были наполнены рыхлым снегом. С высочайшей льдины осмотрели мы горизонт. Вся поверхность льда была изрезана частыми грядами торосов. Оставалось одно средство: проложить себе дорогу пешнями. После пяти часов беспрерывных усилий удалось нам про­биться до удобнейшей дороги и проехать 13 верст среди беспрерывных больших и малых торосов нового и старого образования. Две нарты сильно повредились и далеко отстали, так что только поздно ночью соединились со мной.

На следующий день снова пробивались мы через высокую стену торосов на расстоянии двух верст и достигли гладкой полосы льда до пяти с половиной верст в ширину, ограниченной на север стеной высоких взгроможденных льдин. С них на большое протяжение можно было осмотреть горизонт. На север тянулись, параллельно один другому, несколько рядов торосов свежего лома и зеленоватого цвета. Из­дали были они подобны огромным волнам океана. По эту сторону их извивалась узкая, бесснежная полоса, как река между ледяными утесами. На юг возвышались, будто покрытые снегом горы, исполинские торосы старого образования. Дикая неровность этот части моря придавала ему вид страны, изрытой глубокими оврагами и ущельями.

Противоположность южных старых торосов новым, севернее лежащим, была слишком резка и не оставляла сомнения, что мы достигли предела сибирского

прибрежного твердого льда, и что перед нами море, неограниченное с севера никакой близкой землей. Мы переправились еще через две купы торосов и рас­положились у третьей на ночлег. На пути видели мы несколько полыней, еще не­замерзших; глубина моря была в них 14,5 сажен; грунт — зеленоватый ил. Здесь снова зарыли мы в лед часть наших запасов, чтобы с облегченными нартами удобнее можно было проникнуть на север.

Апреля 9-го, при ясной погоде и слабом восточном ветре, термометр показы­вал 10° холода. По полуденному наблюдению, находились мы под 71°50' широты и 3°20' счислимой долготы. Отклонение магнитной стрелки было 18,75° восточное.

Переправившись через ледяную гряду» возле которой ночевали, мы очути­лись среди дикой, неправильной купы торосов. До этих пор ничего подобного мы еще не видывали. Работая беспрерывно семь часов пешнями, проехали

только три версты. Видя, что в качестве льдов нельзя ожидать никакой перемены, и опасаясь от крайнего изнурения собак и сильного повреждения нарт лишиться того и другого, я решился спросить у сопровождавших меня офицеров их мнения: полагают ли они возможным при настоящих обсто­ятельствах проникнуть на большое расстояние к северу? Оба единодушно объявили, что если бы даже лед оставался далее твердым и надежным, и тогда с утомленными собаками, среди беспрерывных торосов, в течение целой не­дели подвинемся мы вперед не более 30-ти верст. Такое мнение, основанное на прежних опытах и мной вполне разделяемое, побудило меня возвратиться отсюда назад. Но желая устранить причины упрека себе в поспешности, я по­ручил мичману Матюшкину, на усердие и распорядительность которого можно было совершенно положиться, ехать в пустой нарте, с двумя проводниками, к северу, с тем, чтобы более увериться: можно или нет проникнуть еще далее? Он отправился 10-го апреля. Ночью при посредственном ветре слышали мы треск ломавшегося льда. Поутру поднялся резкий северный ветер. Термометр показывал 8° холода.

Сегодня сделали мы несколько наблюдений над наклонением магнитной стрелки.

Отклонение ее по азимутам было 18°45' восточное. Полуденная высота солнца дала нам 71°52'19" широты и 3°23' восточной долготы. Глубина моря была 14,25 са­жен; грунт — зеленоватый ил.

После шестичасового отсутствия мичман Матюшкин возвратился. Он пере­ходил через множество высоких, почти неприступных торосов, переправлялся через открытые полыньи и, несмотря на легкость пустой нарты, проехал только

10 верст в прямом северном направлении. Наконец разломанный лед и открытое море перерезали ему дорогу. Здесь был он свидетелем явления, возможного только в полярных странах, с которым обыкновенный ход льда на самых величайших и быстрейших реках не имеет никакого подобия. Ледовитое море свергало с себя оковы зимы: огромные ледяные поля, поднимаясь почти перпендикулярно на хребтах бушующих волн, с треском сшибались и исчезали в пенящейся пучи­не и потом снова показывались на изрытой поверхности моря, покрытые илом

и песком. Невозможно представить себе что-нибудь подобное сему ужасному разрушению. Необозримая, мертвая, одноцветная поверхность колеблется; ледяные горы, как легкие щепки, возносятся к облакам; беспрерывный громовой треск ломающихся льдин смешивается с плеском бушующих волн, и все вместе пред­ставляет единственную в своем роде, ни с чем не сравнимую картину. Итак, путь на север был нам отрезан. Возвращаясь, мичман Матюшкин во многих местах не находил более следа своих саней и видел вместо них большие пространства, покрытые водой.

Мы должны были спешить к ближайшему складу нашего провианта, пока еще лед держался. Нагрузив нарты наши, нам удалось найти среди торосов менее затруднительную дорогу, и по ней 10-го апреля проехали мы 16 верст в WNW направлении. От юга на север видно было множество следов медведей, вероятно, проходивших к полыньям за тюленями.

Апреля 11-го при слабом морозе шел снег. Мы ночевали под 71°54' широты и 2°52' счислимой долготы: потом ехали по довольно гладкому льду на WNW, но вскоре опять встретили старые торосы. Намереваясь направить путь к NO, осмотрели мы прежде окрестности с ледяной горы, имевшей до 15-ти сажен вы­шины. Плотные непроходимые торосы окружали нас со всех сторон, но глухой треск, подобный отдаленному грому, и густые синие пары, во множестве подни­мавшиеся между NO и NW, ясно предсказывали скорую разломку и ненадежность здесь морского льда. Мы имели случай заметить, что если твердый и толстый лед трескается, то от внезапного прикосновения воздуха из воды, смотря по состоя­нию атмосферы, поднимаются пары, принимая обыкновенно вид вертикальных темно-синих столбов.

Проникнуть далее на север не было возможности, и мы направили путь к за­паду, вдоль торосов старого образования, до того места, где они принимают

юго-западное направление. Здесь расположились мы ночлегом в 24 верстах от вчерашнего ночлега. Остаток рыбьего жира от дневной теплоты растаял, а дровяной запас наш так уменьшился, что мы могли только раз в день разводить огонь, чтобы сварить чай и пищу, а остальное время довольствовались сухой или мороженой рыбой и утоляли жажду снегом.

Апреля 19-го отправил я мичмана Матюшкина с поручением: исследовать старые торосы и поискать еще прохода на север. Через три часа возвратился он с известием, что хотя и трудно, но возможно, однако, проникнуть в этом направлении далее. Мы тотчас собрались в путь. Проехав только шесть верст, заметили мы, что лед сделался весьма тонок, щелист и во многих местах покрывался рассолом, что было несомненным признаком скорой разломки льда. Я не смел ехать далее, особенно при северном ветре, все более и более усиливавшемся. Глубина моря равнялась 14,5 саженям; грунт его состоял не из зеленоватого ила, а из крупного песку. Мы находились под 72°2' широты, в 262-х верстах прямо на север от Большого Ба­ранова Камня. Качество льда и постепенно увеличивавшаяся по мере удаления от берега глубина моря дали нам причину с вероятностью предполагать, что если действительно существует на севере неизвестная земля, то мы достигли еще не бо­лее половины расстояния ее от берегов Сибири. Впрочем, не это соображение, а единственно физическая невозможность заставила нас отказаться от намерения проникнуть далее в север. Мы решились, направив путь на восток, попытаться достигнуть меридиана Шелагского мыса, потому что в данной мне инструкции искомая земля полагалась прямо на север от этого мыса, что побуждало меня воз­вратиться отсюда. К вечеру приехали мы к тому месту, где ночевали 10-го апреля. Апреля 13-го достигли мы склада с провиантом, заложенного 6-го апреля, и за­метили в окрестностях множество медвежьих следов. Вероятно, медведи были привлечены сюда запахом наших припасов, но не могли проникнуть к ним сквозь

ледяную покрышку. Открыв пешнями погреб наш, мы нашли его наполненным водой, прососавшейся туда сквозь небольшую щель на дне. К счастью, отверстие было так мало, что припасы только подмокли, но ничто из них не пропало. Весь следующий день оставались мы на месте для просушки провизии, а главное для того, чтобы дать отдых нашим собакам. Апреля 15-го числа, при слабом NNO ветре поехали мы далее. Термометр показывал 14,5° холода.

Мы проехали в OSO направлении 36 верст по гладкой полосе, обставленной с обеих сторон высокими грядами торосов; постепенно сближаясь, они соедини­лись и образовали огромные, разными земляными частицами покрытые ледяные массы. В промежутках можно было бы проехать если бы они не были занесены грудами рыхлого снега, в которых тонули люди и собаки. Мы вынуждены были возвратиться отсюда назад и расположились ночлегом у начала гладкой поло­сы. Ночь провели мы без огня холод был чувствителен. Термометр показывал 20°.

На следующий день, при ясной пого­де и совершенном безветрии, мы поеха­ли далее на восток, вдоль гряды высоких торосов. Полуденным наблюдением определили 71°30' широты, счислимая долгота была 3°54'. Несмотря на глубо­кий снег и чрезвычайно трудную езду, сегодня проехали 30 верст и поздно вечером остановились на ночлег.

Хотя 17-го апреля было только 18° хо­лода, но сильный, резкий и сопрово­ждаемый метелью юго-западный ветер заставил нас целый день оставаться на месте. В полдень, воспользовав­шись благоприятной минутой, взяли мы высоту солнца, которая дала нам 71°18' широты. Счислимая долгота 4°4'. Отклонение магнитной стрелки 18° вос­точное.

Апреля 18-го ветер утих, и мы про­должали путь через старые, свежим зеленоватым илом покрытые торосы. В 18-ти верстах от ночлега встретили двух белых медведей; тотчас погнались за ними, но охота причинила нам более вреда и потери времени, нежели выгоды, ибо, хотя после долгого боя один из медведей был убит, но мясо его оказалось так твердо, что не годилось даже и на корм собакам. Притом рассвирепевший зверь переранил у нас многих собак. Потеряв большую часть дня и до крайности утомившись, мы расположились на ночлег. Ночью видели признак приближа­ющейся весны: летящее на NW большое стадо черных уток (anas nigra), здесь, в северных странах Сибири, часто покрывающих собой, в полном смысле этого слова, огромные плавающие льдины.

По полуденному наблюдению 19-го апреля мы находились под 71°18' широты и 4°36' счислимой долготы. Сильный северо-западный ветер, поднимая густую метель, заставил нас ранее обыкновенного остановиться и остаток дня провести на месте.

На другой день, несмотря на продолжавшиеся ветер и снег, мы поехали далее. В трех верстах от ночлега встретили гладкую полосу, окраенную с севера высокими торосами, имевшими направление к SSO. На запад от них видны были ледяные

горы старого, а на восток нового образования. Здесь в трещину, затянутую тонким слоем льда, мы измерили глубину моря: она равнялась 21-й сажени на илистом дне. Течение заметили довольно быстрое к OSO. На северо-восточной части горизонта поднимались темно-синие столбы пара. Проехав сегодня всего около 39-ти верст, расположились ночлегом на высоком ледяном хребте, образовав­шемся от соединения старых и новых торосов, из которых новые простирались на восток до краев горизонта.

Мичман Матюшкин и штурман Козьмин 21-го апреля, рано поутру, отправи­лись на одной легкой нарте искать прохода на восток.

С большим трудом проехали они версту на NNO через частые остроконечные торосы и достигли края огромной полыньи, шириной по крайней мере в две версты. На восточной стороне ее лед казался изрезанным множеством щелей. С вершины высокой льдины показывались вдали большие, не покрытые льдом пространства. Полынья простиралась от OSO к WNW до пределов горизонта, и местами неслись по ней небольшие тонкие ледяные поля. Около сажени ниже поверхности моря замечено сильное течение на SO. Глубина была 19,5 сажен,

грунт — зеленый ил. Открытое море снова пресекло нам дальнейший путь. Мы решились, согласно с первым планом, достигнуть меридиана Шелагского мыса, следуя по скатам старых торосов, где езда была удобнее и безопаснее.

Проехав всю ночь и беспрестанно погружаясь в глубокие снега, мы подви­нулись только на 27 верст к SSO, вынуждены были остановиться и дать роздых утомленным собакам.

Поутру 22-го апреля густой туман застлал всю окрестность и скрывал от нас даже ближайшие предметы. Когда ветер несколько рассеял его, на южной части горизонта ясно очертились черные острые скалы Шелагского мыса, юго-западный край которого пеленгован на SO 33°, от нас в 87-ми верстах.

В три с половиной часа пополудни взяли мы азимуты солнца, по которым вычислено от­клонение ручного пелькомпаса 18°49' восточное. Полуденная высота солнца дала нам 70°52'41" широты, долгота по пеленгам 6°40' к востоку от Большого Баранова Камня. Вычисленная долгота находилась от истинной к западу на 24, или на 8 миль.

Наблюдения над инклинатором дали следующий вывод:

Делением к О:

Нижний конец стрелки - 81°25'

Верхний - 81°25'

Среднее - 81°25'

Делением к W:

Нижний конец стрелки - 78°30'

Верхний - 78°30'

Среднее - 78°30'

Среднее наклонение стрелки - 79°57,5'

Постепенно увеличивавшаяся глубина моря и множество полыней противо­речили близкому расстоянию, в каком от нас, по вычислению, находился берег, так что становилось невозможным, если бы мы не были в том уверены, само предположение, что берег материка отстоит от нас только на 90 верст. Такое замечание ведет к заключению, что наши неудачные опыты открытия предпо­лагаемой земли нимало не опровергают ее существования, а только показывают, что мы, несмотря на все усилия, не могли ее отыскать. Впрочем, не смею утверж­дать, чтобы непреодолимые препятствия, встреченные нами, и впредь сделали

подобные попытки безуспешными. Не­обходимым считаю, наконец, заметить, что недавно взломанный около нас лед был большей частью очень толстым и покрытым твердым снегом, а к северу казался тонким и обнаженным; также что северные ветры всегда распростра­няют влажность в воздухе. Отсюда можно с достоверностью заключить, что свойства моря по мере удаления его на север изменяются.

К вечеру при свежем SSW ветре небо покрылось тучами. Езда на SW весьма затруднялась высокими торосами и глубоким снегом, что заставило нас переменить направление на SSO. Здесь мы заметили во льду полусгнившее сосновое бревно, изрубили его на мел­кие части и взяли с собой, благодаря судьбу за умножение нашего топлива.

Проехав в принятом направлении

19 верст, встретили непроходимые торосы, простиравшиеся до самого Шелагского мыса, и уверились в не­возможности проникнуть далее. Утесы мыса резко рисовались на горизонте; их оконечность запеленгована на SO 31°. Хотя небо совершенно было чисто и ясно, но ни на востоке, ни на севере не видели мы признаков земли. При­нимая в соображение, что каждый не совсем низменный берег бывает видим здесь в расстоянии 50 верст и что мы находились в 80-ти верстах от Шелагского мыса, — можно с основанием утверждать, что к северу от этого мыса, на расстоянии 130 верст нет предполагаемой земли. Выше уже достаточно доказано, что на 300 верст к северу от Большого Баранова Камня никакая земля не существует.

Мы имели корму собакам только на четыре дня, находясь в 200-х верстах от нашего ближайшего склада с провиантом, что при наступавшей притом весне побудило нас обратиться назад. На следующий день (23-го апреля) мы проехали 26 верст в западном направлении через торосы и рыхлый снег. В полдень на­ходились под 70°50' широты и 2°8' счислимой долготы, к западу от Шелагского мыса.

После полудня в меридиане Песчаного мыса показалась нам на юг, несколько выше истинного горизонта, низменная земля. Мы находились от сибирского материка, по крайней мере, в 90 верстах, почему и могли понять, что явление происходило от обыкновенного в полярных морях и нами уже несколько раз замеченного преломления лучей света.

Сегодняшний путь был совершенно подобен вчерашнему. Мы видели много медвежьих и песцовых следов и, проехав 35 верст, остановились на ночлег.

На следующий день полуденная высота солнца дала 70°54' широты; счисли­мая долгота 3°12' на запад от Шелагского мыса. По трудной дороге, через торосы и глубокий рыхлый снег, проехали 38 верст. Вечером многочисленные стаи черных уток тянулись высоко над нашей головой к западу.

Несмотря ка трудный путь, 29-го проехали мы 43 версты: вблизи от нашего ночлега нашли свежее осиновое бревно. Сегодня кончились наши остальные припасы и корм для собак, но как по счислению, на верность которого можно было полагаться, мы находились на расстоянии дневного пути от склада с про­виантом, то на следующий день, 27-го смело продолжали путь и продвигались довольно скоро, потому что торосы сделались здесь реже и менее. В десяти верстах от склада встретили следы мичмана Матюшкина, в начале поездки искавшего здесь прохода на север. Проехав всего до сорока верст, остановились на ночлег у склада с провиантом. Недалеко отсюда нашли толстое сосновое бревно. Таким образом, имея средство обогреться и несколько отдохнуть, а также накормить усталых и голодных собак, расположились остаться здесь на весь следующий день. Судя по разрытым льдинам и сильно утоптанному снегу, следовало предполагать, что во время нашего 28-дневного отсутствия медведи делали неоднократные, но, к счастью, безуспешные попытки проникнуть к нашим запасам. Мы нашли их все в целости.

Быстрое приближение теплого времени и плохое состояние наших нарт делали невозможным продолжение путешествия и заставили нас возвратиться прежней дорогой. Мы отправились по старому пути, между тем значительно поправивше­муся, ибо рыхлый снег между торосами отвердел и сделался совершенно плотным, что нам очень благоприятствовало, так что 29-го апреля проехали мы 55, а на сле­дующий день 50 верст, и 1-го мая вечером достигли берега. Здесь расположились мы ночлегом между Большим и Малым Барановыми Камнями.

Несмотря на чрезвычайную усталость, мы проснулись с рассветом и вос­хищались давно не виданной землей, не покрытой снегом. Даже мореходец после долгого плавания порадуется, увидев берег, а мы после 46-дневного скитания по пустынным равнинам Ледовитого моря, среди вечных льдов и снегов, беспрестанно борясь с опасностями и недостатками, часто не имея средств развести огонь и защищая оцепеневшие от полярных бурь и холода члены только легкой палаткой, с радостью приветствовали землю и

прибрежные холмы. Несмотря на их дикость, они казались нашим утомленным взорам живописными и прелестными. Зеленеющий мох, низкие кустарники и щебетание птичек показывали скорое наступление весны и наше возвращение в оживленную страну. Радостно поздравляли мы друг друга со счастливым окончанием трудов. С истинным удовольствием исполняю я здесь сладост­ную для меня обязанность выражением искреннейшей благодарности моим ревностным спутникам мичману Матюшкину и штурману Козьмину за их неутомимое усердие в продолжение всей поездки. Только их деятельности и терпению обязан был я тем, что наши проводники, следуя примеру офице­ров, охотно и без ропота переносили все труды и опасности.

Мая 4-го приехали мы в Походск, где нас встретил друг и сослуживец лейте­нант Анжу. Он прибыл сюда со своей экспедицией с Новой Сибири, чтобы через Нижне-Колымск возвратиться на Яну берегом. Неожиданное свидание в отда­ленных ледяных пустынях доставило нам великую радость. Она была, однако, помрачена видом бедствий и недостатков, нас окружавших. Шесть тунгусских семейств, умирая с голода оставили свои степи и, напрягая последние силы, пришли в Походск, в надежде найти здесь какую-нибудь помощь и спасение от голодной смерти. Но здешние жители сами были не в лучшем положении. Истощив свой скудный запас, они питались самыми отвратительными предметами. Только близкое наступление весны и надежда на удачный лов рыбы поддерживали еще их ослабевшие силы. Всеобщее уныние и отчаяние были ужасны. Мы разделили весь остаток нашей провизии между несчастными и утешались мыслью, что спасли хоть немногих от голодной смерти.

Мая 5-го возвратились мы наконец в Нижне-Колымск после 57-дневного отсутствия, проехав всего 1355 верст. Здесь нашел я новые предписания от си­бирского генерал-губернатора касательно занятий экспедиции в нынешнем году. Наш спутник доктор Кибер все еще был нездоров, страдая своей прежней болезнью.

Нижне-Колымск, как мы и ожидали, был уже совершенно пуст. Все жители его рассеялись по лесам и тундрам за промыслами. В местечке оставались только два постоянных жильца — инвалид-казак и старуха-мещанка Оухо-мясиха, по обыкновению встретившая нас вкусным пирогом и деятельной услужливостью старавшаяся изгладить в нас воспоминания о понесенных трудах и лишениях.

Мая 10-го шел первый дождь, но вскоре после того выпал довольно глубокий снег. Мая 17-го на берегу, в местах, наиболее подверженных влиянию солнца, показалась молодая трава, а 22-го тронулся по Колыме лед, в нынешнем году по­крывавший реку 259 дней. С тем вместе выступила из берегов вода и принудила нас 26-го числа оставить избу и расположиться со всеми собаками, вещами и при­пасами на ее плоской кровле. Здесь, как будто на уединенной скале среди океана, ожидали мы, единственные живые существа в местечке, окончания наводнения, приблизив к себе карбас и ялик, с тем, чтобы в случае большой опасности спасться на Пантелеевскую сопку, и при самой высокой воде составляющую безопасное убежище. Жители перед отъездом на летние промыслы обыкновенно выстав­ляют все свое движимое имущество на крыши; и теперь все они были завалены ящиками, бочонками, санями и пр.

Мая 31-го вода начала сбывать, и мы спустились в избу, но еще долгое время, несмотря на беспрерывный огонь очага, жили в холодной и сырой атмосфере.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

 

Путешествие по Каменной тундре летом 1822 года

 

Летние месяцы 1822 года предположе­но было отделить на описание морского берега от устья Колымы до Большого Баранова Камня и поверку астрономических наблюдений, сделанных в 1821 году.

Когда весенний разлив рек прекратился, я послал 11-го июля четырех на­дежных людей в деревню Пантелеевку и оттуда велел ехать на лошадях в новый стан наш с поручением выстроить карбас, настрелять гусей и лебедей и на­ловить как можно более рыбы, всегда составлявшей главную часть зимних запасов экспедиции.

Июня 23-го отправился я с лейтенантом Анжу, мичманом Матюшкиным и штурманом Козьминым вниз по реке на катере «Колыма» и осмотрел рыбные ловли в селениях Крестовом, Черноусовом и Походске. Здесь расстался с нами лейтенант Анжу и поехал верхом с тремя проводниками через тундру к бере­гам Индигирки. Июня 26-го достигли мы скалистого мыса Крест, на правом берегу Колымы, и застали там два русских семейства, посетившие эту страну для рыбной ловли. В 15-ти верстах отсюда впадает в Колыму небольшая речка Пантелеевка.

Местоположение урочища во всех отношениях представляет существенные преимущества перед Нижне-Колымском, так что перемещение сюда городка, ве­роятно, имело бы выгодное влияние не только на городских, но и вообще на всех окружных жителей. Возвышенный берег не покрывается здесь весенней водой и представляет сухую площадь, где удобно могут поместиться все здания Ниж- не-Колымска. Наносный лес лучшего качества для строения попадается здесь во множестве, а берега и острова представляют отличные пастбища, могущие доставлять лошадям достаточное количество сена на зиму. Вообще прозябение здесь гораздо сильнее и разнообразнее, нежели в окрестностях Нижне-Колымска. Лиственница достигает порядочной высоты, и ствол ее здесь гораздо ветвистее; окрестности изобилуют разными полезными травами и ягодами. Кроме того, Крест лежит в центре всех селений и деревень, жители которых несколько раз в год должны посещать острог для покупки съестных припасов и других потреб­ностей. Перемещение острога из Нижне-Колымска в Крест можно произвести легко, потому что взаимное расстояние их всего 25 верст вниз по реке, и перенос немногих, достойных того строений, не может стоить больших трудов и издержек. Наконец, положение Креста гораздо приятнее и здоровее, а от близлежащих хол­мов и лесов самый воздух здесь не столь суров и холоден, как в Нижне-Колымске,

Словом, перемещение сюда местечка было бы истинным благодеянием и имело в короткое время самые выгодные последствия на всю страну.

Крутой берег, заворачивающийся здесь на NO 40°, состоит из твердой каменной глины темно-красного и зеленого цвета: последняя, нередко похожая на зеленый шифер, лежит слоями по направлению от NO 60° к SO 30° и по наклону к гори­зонту под углом 65°.

Противный ветер задержал нас целый день, и только 28-го июля могли мы продолжать путь. На протяжении 15-ти верст северный берег крут и утесист. Скалы того же образования, каков возле Креста, тянутся вдоль по течению воды, но потом уклоняются во внутренность страны и примыкают к запад­ному скату Суровой горы, омываемой Пантелеевкой, имеющей свой источник в так называемых Белых Камнях и впадающей здесь в Колыму, образуя устье в 12 сажен шириной. Отсюда поплыли мы вверх по Пантелеевке. Полная на­ртенная упряжка довольно быстро тянула лодку нашу бечевой против течения воды. До деревни Пантелеевой, лежащей в 17-ти верстах от устья, берега реки состоят из чернозема и обросли тальником, ольховником и местами обгорелым лиственным лесом.

Продолжительная теплая погода наполнила воздух роями комаров, истин­ной язвой сибирских тундр, так что мы радовались, когда достигли деревни Пантелеевой и заперлись в дымном сарае. Селение расположено на левом берегу реки, среди пространной равнины, поросшей тучной травой и усеян­ной озерами, обильными рыбой. Зимой живут здесь в восьми хижинах семь семейств, летом по большей части переходящих на Колыму. Гора Пантелеева с ее раздвоенной вершиной — в восьмиверстах отсюда, на противоположном берегу реки.

Здесь встретили мы неутомимого купца Бережного, нашего спутника во вто­рой поездке по Ледовитому морю, и он выручил нас из большого затруднения. Несмотря на всевозможные старания, не мог я достать себе в Нижне-Колымске лошадей, необходимых для дальнейшего путешествия, и, вероятно, провел бы все короткое лето в тщетных поисках, если бы Бережной сам не предложил нам десять из своих лошадей, решительно отказываясь от всякой за то платы. Он ехал к Чаунской губе за мамонтовыми костями и, узнав, что Матюшкин также пред­полагает посетить те места, добровольно вызвался ему сопутствовать.

Следующий день занимались мы окончательными приготовлениями к путеше­ствию и, пользуясь свободным временем и хорошей погодой, посетили Пантелееву гору. До самой вершины ее идет узкая дорожка, протоптанная здешними жите­лями, обыкновенно собирающими на горе растущую там в изобилии голубицу (vaccinium eliquinosum). Такой работой занимаются здесь девушки, не стесненные заботами хозяйства. С половины августа ежедневно с утра до ночи на горе раз­даются их веселые песни.

Правый берег реки, на расстоянии шести верст, постепенно, но почти неза­метно возвышается; далее неровности и возвышения становятся значительнее и примыкают к подошве сопки. Поднимаясь на порядочную высоту, она защищает собой от действия холодных северных ветров равнину, на юг лежащую, и много способствует прозябению. Густой лиственный лес, покрывавший южный скат горы и соседнюю равнину, пятьдесят лет тому сделался жертвой пожара, истре­бившего в то время все леса на север от Анюя. Замечательно, что только за два года снова показался лиственный подрост, но молодые деревья составляют уже хотя невысокую, но прекрасную рощу среди поля, испещренного цветами. Выше на горе растут душица, богородская трава, ромашка, а по камням стелется стланец

и, наконец, тальник, ближе к вершине горы, являющийся только отдельными листочками. Между низменными кустарниками зеленеет мох, но самая вершина сопки совершенно обнажена. Разительная противоположность голой, черной вершины с подошвой горы, покрытой яркой зеленью лиственницы и испещренной пышными цветами, делает вид подгорья еще прелестнее.

Отсюда осмотрели мы окрестность. От северо-запада до юга сливается с го­ризонтом необозримая низменная тундра, изрезанная озерами, унизывающими левый берег Колымы и устья обоих Анюев. Колыма, с ее бесчисленными, отчасти зеленеющими, отчасти обнаженными островами, открывается отсюда на протяже­нии 130-ти верст до самого моря. Северную часть горизонта заслоняла от нас гряда

плоских гор; за ними показывались покрытые вечным снегом и льдом вершины Сухарных гор, а еще далее на север — черные зубчатые верхи прибрежных скал Ледовитого моря. На восток поднимаются Белые Камни. Хребет их идет на OSO, а потому представляется отсюда отдельной горной купой. На юго-восток и юг стелется низменная равнина, обставленная по горизонту цепью гор, которые

тянутся по берегам рек Анюя и Тимкины. Таким образом с Пантелеевой сопки открывается пространство около трехсот верст в поперечнике.

Самая вершина горы покрыта обломками черного аспида и изредка белого гранита. Слои твердого камня горы нигде не показываются. Южный скат на­клонен к горизонту под углом 30°, а северный идет гораздо круче. Ущелий и даже значительных оврагов мы не заметили.

Кроме главной вершины, на западном скате горы другое значительное возвы­шение, рядом небольших холмов соединяющееся с Суровой горой, как первая вершина таким же образом примыкает к Белым Камням. Высота главной вер­шины, взятая из Нижне-Колымска, равнялась 0°48'45", а расстояние ее оттуда 14,758 саженям; следовательно, гора поднимается на 1491 английский фут над горизонтом острога. При тихой, ясной погоде в 5 часов пополудни термометр Реомюра показывал на вершине горы полтора градуса, а при подошве горы 5° тепла.

Взяв с горы пеленги самых заметных пунктов окрестности, мы возвратились в деревню. По полуденной высоте солнца, взятой 29-го июня, она лежит под 68°57' широты и 0°40' долготы на восток от Нижне-Колымска. Отклонение руч­ного пель-компаса было 12,5° восточное.

По закате солнца ртуть в термометре тотчас спустилась ниже 0°, а к ночи густые тучи облегли со всех сторон гору и поднялся сильный западный ветер. На рас­свете верхняя часть горы была покрыта снегом; в долине шел проливной дождь. Непогода задержала нас здесь до 1-го июля. Тогда атмосфера очистилась, и воздух сделался снова теплый, так что мы могли продолжать путь. Мичман Матюшкин отправился с купцом Бережным в Островное на Малый Анюй взять там толмача чукотского языка и ехать к Чаунской губе. Мой путь лежал на север к Барановым Камням, где, согласно с моей инструкцией, должно было поверить определение широты, сделанное капитаном Биллингсом в 1787 году. Меня сопровождали штурман Козьмин, матрос и два якута с шестью вьючными лошадьми.

В первый день проехали мы только 11 верст по низменности между горами Пантелеевой и Суровой, и остановились ночевать на северном скате Суровой, возле небольшого озера. Страна, нас окружавшая, ничем не защищенная от влия­ния холодных северных ветров, представляла вид самый унылый и пустынный.

Лиственница, столь пышно и могущественно произрастающая за горой, пре­вращается здесь в низменный, изогнутый кустарник; местами стелются тальник и березовый ерник не более фута вышиной. Обгорелые пни и кусты, следы по­жара, делают картину еще печальнее. В долинах между горами грунт глинистый, но дно озера, возле которого мы остановились, было покрыто крупным песком, и оттого озерная вода была чиста и прозрачна. Несмотря на унылые окрест­ности, мы провели, однако, вечер довольно приятно. Воздух был теплый, небо ясное, в даже в полночь термометр стоял на 5° тепла. В гладкой поверхности озера рисовались вершины Пантелеевой горы и Белых Камней. Я воспользовался спокойствием воды и взял секстантами угловую высоту видимых гор. Таким наблюдением с помощью прежде взятых пеленгов и полуденных высот определил я следующие возвышения:

Средняя вершина Белых Камней - 2509 английских футов

Восточная вершина Пантелеевой - 1739,75 английских футов

Западная вершина Пантелеевой - 2167 английских футов

В глубоких ущельях Белых Камней лежало еще много снега, отчасти никогда не тающего, отчего произошло и название этих гор. Вершины их не были покрыты снегом, что происходит не столько от действия солнечных лучей или теплоты, сколько от сильных порывистых ветров, нередко среди зимы свевающих снег с возвышений. Такое обстоятельство весьма затрудняет здесь точное обозначение высоты снежной линии. Известно, что в сибирских тундрах, открытых влиянию солнечных лучей, растаивает слой земли не толще четырех и шести вершков. На берегу моря всегда находятся выкинутые льдины, не тающие летом, и там же, а отчасти и в долинах, снег лежит иногда от одной зимы до другой, и, вероятно, море было бы сковано вечным льдом, если бы напор речной воды и господствую­щие здесь весной сильные ветры не разламывали его.

Июля 2-го по полуденной высоте солнца мы нашли 68°41'49" широты и 160°51' долготы на восток от Гринвича. Магнитная стрелка склонялась на 12,5° к востоку. Термометр показывал 8° тепла.

Мы следовали по течению разных ручейков, скатывающихся с гор Пан­телеевой и Суровой и впадающих в речку Филипповку, на берегах которой расположились мы ночевать, проехав сегодня всего 20 верст. Дорога шла по глинистому болоту, изредка покрытому тальником и иссохшими листвен­ными кустами. На берегах речки растут, однако, довольно высокие и прямые ивы и лиственницы, а также попадаются голубица и княженика (rubus arcticus), у которой листья, как у земляники, а ягоды наподобие малины, но она отли­чается нежным ароматическим вкусом и запахом, так что трудно поверить, что она созревает в здешнем климате.

Речка Филипповка вытекает из Белых Камней, течет довольно быстро по пес­чаному дну и впадает в Колыму. В ней ловится в изобилии рыба хариус из рода salmo thymallus. Филипповская долина в прежние времена славилась множеством сохатых, или сибирских лосей. Большой лесной пожар в 1770 году разогнал их, но впоследствии, когда лес снова начал подрастать, они опять появились и в короткое время так размножились, что в 1812 году редкий охотник не убивал здесь полдю­жины сохатых. Десятеро жителей деревни Пантелеевки на свою долю застрелили семьдесят. Нельзя утвердительно сказать, по какой причине после того сохатые опять исчезли, но упоминаемая мной была последняя счастливая охота. В наше пребывание появление сохатого в Колымском округе считалось уже редкостью и составляло эпоху в охотничьем промысле. На Омолоне и к югу оттуда лоси еще водятся, но в малом количестве. Уход этого полезного зверя имел самое пагубное

влияние на жителей Колымского края, ибо они лишились в нем единственного пособия на случай неудачной рыбной ловли и оленьей охоты.

Июля 3-го при южном ветре термометр показывал поутру 8°, а в полдень 10^° тепла. Несмотря на приятность такой погоды, мы нетерпеливо ожида­ли, однако, возвращения холода, избавлявшего нас и лошадей от множества комаров. Полуденная высота солнца дала 68°52'59" широты, в долготе 162°4' восточной от Гринвича (долготы считаны здесь вообще к востоку от Гринвича, почему впоследствии особо о том упоминаемо не будет). Магнитная стрелка склонялась на 13° к востоку.

Следуя извилистому течению Филипповки, мы поехали на север, имея в виду Сухарные горы. Проехав 10 верст, оставили мы берега речки и направили путь

наш на NW, чтобы переправиться через горную гряду, связывающую Сухарные горы с Ларионовым Камнем, стоящим на правом берегу Колымы. Не на­деясь найти вблизи хорошей травы для лошадей, я решился остановиться здесь на ночлег. Тут под 69°5' широты прекращается высокоствольный лес, и место его заступает низменный, сте­лющийся кустарник в палец толщиной. Мы достигли предела Каменной тун­дры — необозримой голой равнины, усеянной большими камнями и ска­лами и обставленной со всех сторон снежно-вершинными горами. Холод был здесь чувствителен и заставил нас закутаться в шубы. При захождении солнца ртуть в термометре спустилась на 1° ниже нуля.

На следующий день поднимались мы на горный хребет, около девяти верст, до того места, откуда начинается спуск. Всю дорогу ехали мы по тропинке, пробитой стадами оленей. На вершине гря­ды из полуденной высоты солнца вывели 69°5'22" широты, в 162°6' счислимой долготы. Отклонение магнитной стрелки было 15° к востоку. При ясной погоде совершенно видны отсюда устья Кольты, но густой туман позволил нам взять только два пеленга.

Северный скат гряды, через которую мы переехали, был совершенно различен от южного, который поднимается постепенно и едва заметно, когда северный, на­против, круто спускается в узкую низменную долину, идущую по направлению SW 56° и состоящую из нескольких параллельных отлогих террас. Каменных слоев мы не заметили, но все пространство было усеяно обломками белого гранита и черного шифера.

Направо отсюда поднимаются Сухарные горы, составляя узел, от которого рас­ходятся хребты и гряды, перерезывающие всю страну. Они состоят из нескольких отдельных сопок, идущих на NNO и покрытых вечным снегом. Мы отправились далее по их направлению, следуя извилинам долины, замкнутой с одной стороны Сухарными горами, а с другой — возвышениями, обставляющими правый берег Колымы. Для отдыха лошадям остановились мы у небольшой речки — Каменной Виски, впадающей в Колыму, огибая северный скат Ларионова Камня. В восьми верстах отсюда переправлялись мы через правый рукав Сухарного ручья и оста­новились на ночлег, проехав еще шесть верст, у другого рукава того же ручья,

на лугу, поросшем сочной травой. В долинах лежало еще много снега, и лошади наши шли через него не проваливаясь. Ночью при тихом северо-восточном ветре термометр показывал два с половиной градуса холода.

Июля 5-го, по полуденному наблюдению, мы находились под 69°17'65" широты и 162°03' счислимой долготы. Отклонение магнитной стрелки было 5,5° восточное. Мы переправились еще через два довольно быстрых рукава Сухарного ручья. Эти протоки, соединившись, впадают в Колыму против Сухарного балагана. В долине течет еще так называемый Глубокий ручей, омывая противоположный скат невысоких холмов, идущих вдоль правого берега Сухарного ручья, и впа­дая в Колыму недалеко от Лаптева маяка. Берега Глубокого ручья земляные, и в них находят промышленники много мамонтовых костей. Переправившись через холмы, достигли мы Медвежьей речки, извивающейся по долине, об­разованной скатами прибрежных холмов и Сухарных гор, загибающихся здесь на юго-восток. Она значительнее предшествовавших, до десяти сажен шириной, и местами так глубока, что через нее нельзя переправляться вброд.

Здесь линяло множество диких гусей, и мы дополнили ими нашу мясную про­визию, уже несколько дней совершенно истощенную. На сухих песчаных местах растет здесь дикий лук, составивший весьма вкусную и здоровую приправу к нашей похлебке.

Мы ночевали у подошвы горы, примыкающей к Барановым Камням.

В полночь при 3° холода шел снег.

К утру, при ясном небе, ртуть поднялась на 5° тепла. Путь наш лежал через при­брежные холмы, идущие параллельно с берегом моря. Они состоят из слоев льда и земли и отделяются один от другого глубокими оврагами. С вершины одного из них осмотрели мы Ледовитое море. На север носились огромные ледяные горы, а на восток, при далеко выдавшемся в море Большом Барановом Камне, до самого материка стоял неподвижный сплошной лед.

Мы выехали на берег при Малом Барановом Камне, в том самом месте, где 35 лет тому приставал во время своей экспедиции капитан Биллингс и поставил доныне хорошо сохранившийся деревянный крест с надписью: 1787 года, 12 июля. Для проверки сделанных им тогда наблюдений остановились мы здесь на ночлег. Погода на следующий день благоприятствовала нашим работам. При чистом небе и небольшом северо-восточном ветре термометр показывал 5° тепла.

По наблюдениям двумя секстантами полуденной высоты солнца широта места вышла 69°38^/00" при долготе, по нашим прежним наблюдениям, 162°49'.

Соответствующие азимуты солнца показывали отклонение ручного компаса на 12,5° к востоку. Такое внезапное уменьшение отклонения казалось мне тем более странным, что по мере увеличения широты места оно здесь вообще уве­личивается.

Для поверки других наблюдений капитана Биллингса поехали мы на восток, вдоль скалистого берега, по крутым изрытым тропинкам, где наши лошади не­однократно падали и заставляли нас часто останавливаться. Такая дорога и бес­престанные сильные порывы ветра в глубоких оврагах затрудняли и замедляли

наше путешествие, так что с трудом достигли мы места, где капитан Биллингс делал наблюдения 29-го июня, а именно — устья небольшой речки, впадающей в бухту на западной стороне Баранова Камня, там> где он наиболее выдался в море.

Западная сторона мыса состоит из простого кварца, щетки которого правильных кристаллов попадаются в дюйм величиной. Кажется, что кварцевый слой идет возле моря на NO 20° — SW 20°, наклоняясь к горизонту под углом 65°. На восток не видно каменных слоев, но вся поверхность завалена грудами весьма плотного черного шифера, проросшего кварцем. На самом берегу лежат неправильные слои белого мелкозернистого гранита; обломки его разбросаны и по горе.

При ясной погоде и 7° тепла 8-го июля мы продолжали наши наблюдения двумя инструментами, по которым полуденная высота солнца дала широту места 69°41'48" при долготе 163°19', а отклонение магнитной стрелки было 13° на восток.

Окончив наши занятия, мы поспешили к тому месту, где капитан Биллингс делал свои наблюдения 6-го июля, руководствуясь для отыскания его картой, выданной нам из Адмиралтейств-коллегии.

Восточный скат горы, через которую мы переправлялись, и отлогий берег поросли тучной травой. На них паслись значительные стада диких баранов, во множестве здесь водящихся; с неимоверной быстротой карабкаются они по кру­тым скалам мыса. От них, как выше было мной замечено, происходит и самое название Барановых Камней. Дорога через гору была весьма утомительна, потому что от подошвы до вершины покрыта она огромными глыбами белого гранита, составляющего и кекуры на вершине, вид которых — четырехугольные парал­лелепипеды от 50-ти до 60-ти футов вышиной, а северные и южные стороны не­сколько шире. На восток от гранита идет опять шифер, не образующий, однако, кекур, а вертикально упирающийся в море продолговатым мысом (по-здешнему, отпрядышем) в 30 футов вышиной.

Вообще у этих гор отлогие скаты на WNW и OSO, а на О и W — крутые. У ложбин, по которым текут ручьи и речки, впадающие в море, направление также на WNW. С вершины видно значительное пространство моря. Весь залив между Большим и Малым Барановыми Камнями был покрыт неподвижным льдом; огибая мысы, он простирался до предела горизонта. Вечером было совершенное безветрие при чистом небе, а в полночь термометр показывал 5° тепла.

По полуденной высоте солнца, взятой 9-го июля одним секстаном, мы опреде­лили 69°40'34" широты при 163°52' долготы; отклонение магнитной стрелки было 13,5° восточное. Мыс Малого Баранова Камня (за которым делали мы наблюдения 8-го июля) лежал от нас в семи итальянских милях, по пеленгу на SW 89°30'.

Не могу утверждать, чтобы мы определили широту именно того самого места, где наблюдал в 1787 году капитан Биллингс. Берег здесь однообразен везде, крут, без всяких местных отличительных признаков, и мы могли руководствоваться только одним показанным у Биллингса расстоянием от Малого Баранова Камня. Недостаток съестных припасов принудил нас отклониться от берега и прибли­зиться к многочисленным озерам, прорезывающим всю эту страну и составля­ющим любимое пристанище линяющих гусей. Нам удалось в короткое время застрелить их 15 штук, что для настоящего времени года, по уверению наших проводников, было весьма счастливой охотой. В прежние времена гусиная охо­та бывала здесь обыкновенно весьма изобильна, но с некоторого времени гуси предпочитают, кажется, берега Индигирки, где туземцы убивают их тысячами на корм собакам, запасаясь на зиму. Гусей добывают здесь двояким образом: бьют в поле палками или загоняют стаю их в пустой урос и режут. В обоих случаях, особенно в первом, требуется навык и большое проворство охотника. Линяю­щие гуси, потеряв перья из крыльев, не могут летать, но зато бегают по тундре так скоро, что их почти невозможно догнать. Видя опасность и не надеясь уйти, они ложатся на землю, протягивают шею и спрятав голову под мох или под коч­ку, лежат неподвижно, как убитые: неопытный охотник легко проходит мимо. В каждой большой стае гусей свой вожатый, которого все другие покидают только при самой крайней опасности. Здешние жители различают четыре по­роды гусей: белый гусь, прежде во множестве водившийся по берегам Ледови­того моря, а ныне совершенно исчезнувший; гуменник, обыкновенный дикий гусь, самый крупный из серых; казарка и пискун — оба гораздо менее других пород, так что пискун ростом немного выше домашней утки, или, по-здешнему, острохвостки.

Некоторые из озер окружены довольно высокими земляными холмами, где находят много мамонтовой кости. Эта холмистая, усеянная озерами равнина обставлена с юга цепью гор, далеко изгибающейся внутрь страны и соединяю­щей Малый Баранов Камень с Большим, который издали походит на отдельный остров.

Гусиная охота вывела нас на берег в 15-ти верстах на восток от Большого Баранова Камня. Значительное пространство моря покрывалось еще сплошным льдом. Здесь провели мы ночь, а на другой день (10-го июля), при совершенном безветрии и при 7° тепла, поехали далее.

Капитан Биллингс сделал свое четвертое и последнее наблюдение на северо-восточной оконечности Большого Баранова Камня; туда и мы отправились, оставив обоих проводников наших на месте для продолжения охоты.

При устье Земляной речки, извивающейся между горами, заметили мы многочисленную стаю гусей; увидев нас, с криком бросились они в море, переплыли через полынью на твердый лед и быстро скрылись из вида. Впо­следствии имел я случай заметить, что и олени, спасаясь от охотников, пере­плывают на морской лед. Взбираясь на южный свес Большого Баранова Камня, мы увидели в небольшой долине стадо диких оленей, щипавших молодую траву. К несчастью, лай собак наших перепугал их, и нам ни одного не удалось застрелить. Спустившись в долину, заметили мы большие клочья оленьей шерсти: вероятно, для линянья олени выбирают берега моря, где избавляются от преследования комаров.

По удобной дороге вдоль отлогого берега достигли мы горы, через которую должно было нам перебираться, ибо восточный и западный скаты Большого Баранова Камня спускаются обрывами в море. Через южную гору перешли мы довольно легко, хотя крутость северной стороны несколько затрудняла спуск, но переход через северную гору представлял нам гораздо большие препятствия. Крутые скаты горы состояли здесь из каменных гладких слоев и покрыты были множеством обломков гранита и аспида, скользивших из-под ног; скатываясь с ужасной высоты в море, они ежеминутно угрожали увлечь за собой всадников и лошадей. С неимоверными усилиями продолжая путь целых полчаса, я уверился

в невозможности достигнуть горной вершины и решился попытаться обойти гору с юга, через возвышение, связывающее ее с южной горой, что нам удалось, и мы выехали по глубокому оврагу снова на север, к берегу моря, именно в том месте, где скала поворачивает к SO.

По моему мнению, здесь был тот самый пункт, где капитан Биллингс делал свои наблюдения 21-го июля 1787 года. Место заметно тут потому, что высокая, скалистая северо-восточная сторона камня примыкает здесь к более отлогому берегу, а к западу отсюда, на высоком холме, стоят несколько кекур — самых восточных на всем пространстве берега.

Большой Баранов Камень составляет собственно две горы, соединенные по на­правлению на NNO крутой грядой, но каждая из них образуется также из двух возвышенностей, продолговатых по направлению WNW. Впрочем, издали эти разделения незаметны, и весь мыс представляет вид длинной крыши, заостренной к северу. Восточная сторона скалы из черного шифера, а западная — из белого гранита; направления слоев нельзя было рассмотреть, ибо все пространство изрезано здесь щелями, и покрыто множеством камней. Находящиеся на запад кекуры, также из белого гранита, стоят в два ряда по направлению на NNO, и все несколько наклонены к 0SO.

Вечер сегодня был лучший из всего лета. Термометр в полночь показывал 10° тепла при ясном небе и совершенном безветрии. Напротив, на другой день, июля

11-го, при 5° тепла, дул свежий западный ветер. Полуденными наблюдениями двумя секстантами найдена широта 69°43'56" при долготе 164°10'. По соответствующим азимутам отклонение магнитной стрелки было 12°35' восточное.

В 2 часа пополудни густой туман покрыл всю окрестность, вскоре пошел дождь, и такая погода стояла до 19-го июля. По счастью, мы успели уже поверить все сделанные Биллингсом наблюдения.

Здесь нужно еще заметить, что Биллингсово наблюдение 21-го июля делано было с корабля, в трех милях на север от Большого Баранова Камня*; следова­тельно, разность в широте увеличится до 11-ти миль, если место нашего наблю­дения 11-го июля находится именно на том самом меридиане, где стоял корабль Биллингса. В противном случае самая малая разница в долготе обоих пунктов производит значительное различие в широте, потому что берег круто изгибается здесь по меридиану.

Выше было уже сказано, что нельзя с точностью определить пункта, с которого наблюдал Биллингс; следовательно, только о трех из его наблюдений можно

 

достоверно утверждать, что они были нами повторены, а именно о первом, третьем и пятом, в которых разность довольно одинакова, около 14'.

Отклонение магнитной стрелки по всему берегу, от Нижне-Колымска до Боль­шого Баранова Камня, с 1787 года уменьшилось почти на 5'.

Означенное здесь отклонение отнесено к ручному пель-компасу, который показывал среднее между другим ручным пель-компасом и большим кора­бельным.

Закончив наблюдения, возвратились мы к месту ночлега 10-го июля. Земляная речка выступила из берегов от прибылой морской воды, нагнанной западными и северо-западными ветрами. При южных, напротив, вода всегда сбывает. Но, впрочем, правильного прилива и отлива ни нам, ни туземцам не удавалось за­мечать.

Берег Ледовитого моря наводит невольную задумчивость и уныние на чело­века. Он тянется необозримой равниной, где утомленный однообразием взор не встречает ни дерева, ни кустарника, и только мрачные утесы и огромные льдины высоко поднимают свои голые вершины. Нигде не видно следов деятельности человеческой, и даже земля как будто утрачивает здесь свою производительную силу. Только в краткий период лета стада оленей и стаи гусей оживляют несколько безмолвную тундру.

Мы проехали далее по усеянной большими и малыми озерами низменности и переправились через три ручья, текущие параллельно один к другому; у берега, где встречаются им кряжи небольших холмов, разделяются они на несколько ру­кавов и исчезают между льдинами в море. На берегу последнего из этих ручьев, шире и глубже других текущего, врыто в землю бревно, подобное найденному

в прошлом году на Шелагском мысе. Вероятно, они памятники сибирских жите­лей, посещавших на кочах в XVII столетии здешние страны. Здесь расположились мы ночевать (12-го июля) и, найдя на берегу довольно травы, решились остаться на месте весь следующий день для отдыха лошадей. Погода была суровая и не­приятная. Резкий северо-западный ветер нагонял с моря густой туман. В пол­день термометр показывал только 1° тепла, а ночью маленькие озера покрылись льдом. Возле нашего ночлега лежало несколько истлевших мамонтовых костей и китовых ребер*.

Июля 14-го при переправе через речку, близ которой мы ночевали, лошадь Козьмина чего-то испугалась и сбросила его в воду. Он вплавь достиг другого берега, и хотя тотчас переменил платье и белье, но, несмотря на то, опасаясь, чтобы он не простудился при холодном вечернем воздухе и сильном дожде,

Лучшего качества мамонтовые кости всего чаще попадаются на некоторой глубине» обычно в глинистых холмах, в черноземе реже, а в песке никогда. Чем тверже глина, тем лучше сохраняются кости. Замечено также, что в холмах, защищенных высокими горами, всегда можно найти более мамонтовых костей, чем при морских берегах или в низменной тундре-

решился я не останавливаться до утра. Мы ехали и шли всю ночь и беспре­рывным сильным движением Козьмин избавился от дальнейших последствий простуды. После 18-ти часов пути, проехав всего 35 верст, достигли мы бала­гана экспедиции, построенного в прошлом году при устье Большой Баранихи. Строение находилось на левом берегу реки и состояло собственно из одного жилого покоя с очагом и чулана для запасов. Устье Большой Баранихи около версты в ширину, но так мелко, что при малой воде во многих местах, между прочим, и в самой середине реки, показываются песчаные мели. Берега совер­шенно различны один от другого: левый — песчаного образования и весьма отлог, а правый, напротив, крут и скалист. Весь горизонт от юго-запада до юго-востока обставлен длинной цепью гор, покрытых кое-где вечным снегом. Здесь источники Большой Баранихи и другой, также Баранихой называемой, реки, впадающей в море в 35-ти верстах западнее отсюда. Обе реки получили свои названия оттого, что в верховьях их водятся во множестве дикие бараны, составляющие предмет довольно изобильной зимней охоты. На юг возле нашего балагана лежали небольшие озера, на берега которых к 10-му июля обыкно­венно собираются дикие гуси. В 30-ти верстах на восток, около 1-го августа появляются стаи лебедей и там линяют. Недалеко от нашего стана нашли мы признаки прежнего чукотского жилища: большие кучи обгорелых оленьих костей и рогов, разные обломки домашней посуды и между прочим выделан­ную из базальта плошку для рыбьего жира.

Присланные сюда в начале лета из Нижне-Колымска работники были все здоровы. Они прибыли двумя неделями прежде нас и занимались постройкой лодки, вязаньем сетей и другими заданными им работами. По-видимому, во время переезда с ними ничего особенного не случилось, хотя они рассказывали нам о ночных нападениях и других приключениях, существовавших, вероятно, только в воображении их, зараженном врожденной боязнью чукчей.

Последний переезд наш был быстрее обыкновенного, а потому якуты с их вьючными лошадьми отстали и уже поздно ночью прибыли в стан. Причиной медленности их была особенно встреча с черным медведем; появление его ис­пугало лошадей, они вырвались из рук проводников, сбросили с себя вьюки и разбежались по тундре. Медведь ушел, однако, не причинив никакого вреда, но часть наших вещей и провизии попала в воду и подмочилась, а один термо­метр изломался.

Мы проводили здесь время в полезных для экспедиции занятиях и ловили рыбу на зимние запасы, а когда погода не благоприятствовала ловле, седлали лошадей, выезжали на тундру, посещая берега моря и озер, стреляли гусей, убили черного медведя и, главнейше, осматривали окрестности и знакомились с ними. Между прочим предпринимали мы небольшое плавание на новопо- строенной лодке, но оно кончилось не слишком удачно. Нам хотелось попы­таться ловить рыбу в речке Козьмина, впадающей в море, 20 верст к востоку от Большой Баранихи. Несмотря на лето, только середина реки была свободна от льда, а у берегов стояли толстые и огромные закраины. Когда возвращались мы к стану, льды оторвались от берега, сперлись в середине реки и затерли нашу лодку. Мы провели на ней три дня под открытым небом, подвергаясь частым ливням. Наконец южный ветер выгнал льдины в море и очистил нам возвратный путь.

Речка Козьмина не так широка, как Бараниха, но гораздо глубже ее. Рыбы в ней много и особенно омулей и красной рыбы, которая в Колыме не попадает­ся. Краснина очень вкусна, но вредна для здоровья: после нее мы чувствовали тошноту и слабость во всем теле.

здесь показывается иногда так называемая морская капуста (crambe martiama),

но столь редкого явления мне не удалось видеть.

Во все время нашего здесь пребывания погода была пасмурная и туманная: дождь шел довольно часто и несколько раз выпадал порядочный снег. Самый теплый день был 24-го июля; в полдень термометр показывал 10 , а в полночь 9,5°тепла* Столь теплая температура напомнила нам благодатные дни и рос­кошные ночи южных пределов нашего отечества. Ни малейший ветер не нарушал тишины воздуха, и только временами раскаты грома на востоке прерывали торже­ственное безмолвие. Необходимым следствием такой теплоты был густой туман, покрывавший всю окрестность, так что в десяти саженях нельзя было различать предметов. Ночью на 26-го июля снова слышались отдаленные перекаты грома, а поутру ртуть в термометре поднялась до 16° тепла, но к полудню спустилась уже на 9°. В 5 часов пополудни свежий западный ветер нанес сильный ливень и порядочную грозу. Вскоре после того термометр показывал только 2° тепла, а в полночь 1° холода.

Такие изменения температуры означали, кажется, перелом лета. После того густой туман беспрестанно покрывал всю страну; термометр в полдень не под­нимался выше +3°, а по ночам обыкновенно морозило.

Когда погода позволяла, мы наблюдали температуру воды, выплывая для того на лодке сажен сто в море. В таком расстоянии, на глубине полторы сажени, температура воды переменялась от одного до до трех с половиной градусов, без всякого, впрочем, соответствия с температурой воздуха, как видно из следующей таблицы.

Морская вода здесь не очень солена, вероятно, от большого количества прес­ной воды, вливающейся в море из рек, а также и с берегов от таяния снега и льда. Прилива и отлива мы не заметили, но при западных ветрах вода прибывала на три и четыре фута. При северо-восточных ветрах море имело течение на за­пад, но как этот ветер редко бывает силен и продолжителен, то восточное течение здесь всегда господствует.

Морской неподвижный лед беспрерывно стоял на горизонте, а ближе к берегу плавали небольшие льдины. В тихую погоду ясно слышали мы треск ломающих­ся вдали льдов. Принимая притом в соображения, что северный ветер никогда не разводит здесь сильного волнения, можно достоверно положить, что на севере, именно в том месте, где мы в прошлом году зарывали наш провиант, находится вечный неподвижный лед. Таким образом, предположение мое, основанное тогда на внешнем качестве и цвете льда, подтверждается и последовавшими на­блюдениями.

 

* С шестого июля ртуть в термометре по ночам обыкновенно на два градуса ниже точки замерзания, а в полдень стояла обыкновенно на трех градусах, редко на семи градусах тепла.

Ночью на 21-е июля приехал мичман Матюшкин со спутниками, провел с нами целую неделю и отправился далее к Чаунской губе.

С намерением продлил я свое пребывание на Большой Баранихе, чтобы получить расстояние между солнцем и луной, показываемые в календаре до 1-го августа. Но туман и облака беспрестанно застилали небо, и только 31-го июля, когда я со­брался уже в путь, северо-восточный ветер очистил атмосферу. Мы воспользова­лись тем, желая определить положение балагана: долгота по 50-ти расстояниям

вышла 166°40'39", а из нескольких полуденных высот солнца вывели мы среднюю широту 69°30'41,5". Отклонение магнитной стрелки по соответствующим азимутам, было 15°25' восточное.

Окончив наблюдения, оставил я с двумя провожатыми балаган и поехал к верховью Баранихи, чтобы оттуда возвратиться на Колыму через Анюй. Штурман Козьмин с четырьмя работниками остался на месте про­должать рыбную ловлю и заботиться о сохранении наших запасов на зиму. По окончании всех работ он должен был возвратиться в Нижне-Колымск кратчайшим путем. Первый день пути ехали мы в некотором отдале­нии от берега реки, перебираясь че­рез невысокие холмы и предполагая переправиться на другой берег речки, впадающей в Бараниху. Холмы и долины, где мы ехали, были покрыты бесчисленным множеством песцовых нор. В каж­дой было по нескольку молодых песцов, или по-здешнему — парников, так что собаки наши не успевали их душить, а провожавший нас якут с удивительным проворством сдирал с них шкуры.

Замечательно, что песцы плодятся во множестве только через три года. Тун­гусы, опытные охотники, ведут точный счет такого времени, и уже за два года предсказывали нам, что в 1822 году будет много песцов.

Мы провели ночь на сухом зеленом лугу, в 22-х верстах от балагана и в четы­рех — от берега Баранихи. К великому удивлению проводников моих, показались недалеко от нас два журавля. Эти птицы редко посещают отдаленные северные страны, так что даже немногим из здешних жителей удавалось их видеть.

Августа 1-го находились мы, по полуденному наблюдению, под 69°22'57'' широты. Отклонение ручного компаса, по соответствующим азимутам, было 15° на восток. Погода была теплая, но точно определить температуру не имел я средств; один уцелевший термометр остался у Козьмина для продолжения на­блюдений на берегу моря.

По мере приближения к берегам Баранихи холмы становятся реже и ниже и наконец вовсе исчезают, а вместо них расстилается пространная равнина, усеянная множеством озер разной величины. Мы проехали 26 верст и остано­вились ночевать на левом берегу реки, в 38-ми верстах от ее устья. Здесь она до двадцати сажен в ширину и течет довольно быстро. В некоторых местах можно переходить ее вброд. Правый берег крут, скалист, покрыт камнями шиферной породы и зеленого порфира, между которыми попадаются кремни, куски темно­красной яшмы и карниолы довольно чистой воды и хорошего цвета. Ночлег наш

был при соединении двух главных протоков Баранихи, из которых правый течет с юго-востока, а левый с юга.

Августа 2-го небо было покрыто облаками; погода, при совершенном безветрии, стояла теплая. Мы поехали на юг, через ряд каменистых холмов; они тянутся близ левого берега реки. Проехав пять верст, мы выехали снова к реке у довольно высокого отдельного утеса, составленного из черного шифера и белого гранита. Каменные слои идут по направлению WNW и наклоняются к NNO под утлом 60°; в обломках попадалось много кварца. У подошвы этого утеса река круто пово­рачивает с запада. Мы переправились через нее и следовали по ручью, текущему с юга и впадающему здесь в Бараниху. Стоящие на правом берегу невысокие отвесные холмы состоят также из черного шифера, где попадаются слои конгло­мерата сажен в 25 толщины, направляясь на NW 30° и наклоняясь на NO 60° под углом в 60°. Переправившись через цепь холмов, с которых скатывается ручей, снова выехали мы на берега Баранихи, обмывающей южную подошву холмов, состоящих также из черного шифера, слои которого направляются на NW 30°, с наклонением на SW 60°, под углом в 70° с горизонтом.

Здесь река также из двух притоков. Мы следовали по левому в 5 сажен шири­ной, но довольно быстрому, и остановились на ночлег, проехав всего 22-е версты. С двух сторон тянутся холмы, за ними чернеют горы. Всю ночь и следующее утро (3-го августа) шел сильный дождь при холодном северном ветре. В полдень атмосфера прочистилась, и я взял полуденную высоту солнца, из которой вывел 68°51'17" широты; счислимая долгота была 0°14' на запад от балагана на реке Баранихе, взятого за пункт отшествия.

В шести верстах отсюда достигли мы места, где сливаются три ручья, со­ставляющие верховья Баранихи. Мы поехали по берегам среднего. Долина здесь суживается, и горы и утесы сближаются, так что мы подошли наконец к самой

подошве цепи, и для продолжения пути предстояло нам или карабкаться по кру­тым обнаженным утесам, или пробираться по мрачным оврагам, заваленным глубоким снегом. С большими усилиями взобрались мы уже поздно ночью на вершину горы, несмотря на высоту, покрытую болотом, отчасти замерзшим. Не найдя здесь удобного места для ночлега, мы поехали далее на утомленных лошадях. Из южного края болота вытекает речка Погиндена, впадающая в Малый Анюй. Следуя течением ее, спустились мы с горы по отлогому скату. Здесь холмы расступаются и образуют широкую долину, где медленно течет речка по болоту, поросшему стелющимся тальником. Мы ночевали в семи верстах от хребта, через который переправились. Перед нами на юг весь горизонт от востока до запада опоясывала высокая горная цепь, и к ней примыкали ряды холмов, которыми обставлена Погинденская долина.

В том месте, где сходятся три источника Баранихи, находил я гранитные слои, а далее в горах и ущельях попадался твердый шифер, проросший толстыми жи­лами кварца.

Августа 4-го была теплая и ясная погода; по полуденной высоте солнца опреде­лил я 68°46'43" широты; счислимая долгота равнялась 0°29' на запад от балагана; отклонение магнитной стрелки было 15° к востоку.

Около полудня спустились с восточных холмов и прошли почти возле нашего ночлега два бесчисленных стада (по-здешнему — пластины) оленей; с морских берегов возвращались они в страны более теплые и в тесных рядах медленно подвигались на юг, образуя собой заостренный впереди треугольник. Высокие ветвистые рога их представляли вид подвижного леса. Впереди каждого стада шел вожатый, животное огромного роста, и, по уверениям наших проводников, всегда самка (по-здешнему — важенка). За одним из стад крался голодный волк, по-видимому, ожидавший только случая броситься на какого-нибудь из отстав­ших молодых оленей: увидев нас, он убежал в горы. За другим стадом следовал большой черный медведь, но без всяких кровожадных намерений: он разрывал по временам землю, ловил с удивительным проворством мышей и ел их с види­мым удовольствием. Невинное гастрономическое препровождение времени так занимало огромного зверя, что он и не заметил нас. С трудом удерживали мы наших собак, потому что лай их и всякое наше движение могли испугать оленей и лишить анюйских промышленников ожидаемой добычи. Проход оленьих стад

задержал нас на два часа на месте. Мы отправились потом за оленями и, проехав 20 верст, остановились у подошвы цепи гор, которую видели с последнего ночле­га. В восточных частях ее начинается ручей, впадающий в Погиндену, а на запад поднимаются отвесные зубчатые скалы. Погиндена поворачивает здесь круто на запад и течет по неширокой долине, обставленной с севера и юга рядами гор. Судя по большим ветвистым кустарникам и сочной траве, климат здесь должен быть теплее и грунт менее болотист. На песчаных местах растет в изобилии ди­кий лук. Столь заметная перемена прозябения и температуры, а также и более быстрое течение реки доказывают, что здесь начинается настоящий скат горного хребта. Мы расположились ночевать в пяти верстах от того места, где Погиндена загибается на запад при устье впадающего в нее ручья. Августа 5-го свежий вос­точный ветер нагнал на небо тучи и не позволил мне взять полуденной высоты. По счислению место ночлега было под 68°33' широты и 0°35' долготы на запад от балагана.

Мы продолжали путь на запад, следуя изгибам Погиндены, которая здесь только в 7 сажен ширины, но глубока и весьма быстра. Русло перегорожено во многих местах камнями, образующими водопады. Только по торчащим верхам этих камней можно переходить реку вброд. Погинденская долина замкнута с юга и с севера рядами гор; южные вскоре понижаются и превращаются в небольшие холмы, а северные удерживают свою высоту и отвесно спускаются на берега реки.

В 12-ти верстах от ночлега нашего увидели мы, после столь долгого времени, первую рощу высокоствольного леса. Я воспользовался случаем, чтобы определить широту ее положения и тем поверить и подтвердить сделанные нами прежде наблюдения над пределами лесов. Мы с мичманом Матюшкиным уже имели случай заметить в двух отдаленных один от другого пунктах, что на восток от Нижне-Колымска высокоствольные деревья не растут далее 68°54' широты, а также и штурман Козьмин в проезде своем через Индигирскую тундру не встречал лесов далее 68°40' широты. Но здесь линия лесов начиналась под 68°36' широты, вероятно, по причине возвышенного положения места.

У края лесов по южному берегу Погиндены холмы состоят из шифера, отчасти глиммерной породы, проросшего кварцевыми жилами. Под шифером лежит слой конгломерата в четыре фута толщины. Вообще слои камня идут от NO к SO, на­клоняясь под углом 20° к горизонтальной плоскости.

Проехав сегодня всего 30 верст, мы остановились ночевать на берегу реки возле небольшой лиственничной рощи. На другом берегу ее возвышались мрачные черные скалы. Они состояли из тех же каменных пород, из каких были южные, но только слои здесь направляются на NO 80°, наклоняясь к SO 10° под углом в 30° с горизонтом воды. Долина около двух верст в ширину; южные горы становятся выше; река шириной в 10 сажен течет весьма быстро, образуя не­сколько водопадов. Ночью лошади наши привлекли волка; он переплыл реку, но испуганный лаем собак, удалился прежде, нежели мы успели взяться за ружья. Августа 6-го небо очистилось. Река широкими изгибами течет здесь по долине, омывая попеременно подошвы гор, стесняющих ее с юга и севера. На берегах зеленеют высокие ивы, а между ними изредка поднимаются стройные тополи и темновершинные лиственницы. Такая простая картина представляла нам нечто неизъяснимо-прелестное и даже мрачные скалы, местами увенчанные зеленым мохом, казались нам менее угрюмыми. Вся окрестность напоминала благосло­венные края родины.

Проехав 24-е версты приятнейшей дорогой, мы остановились на ночлег. Долина расширяется здесь на 5 верст» а горы заметно становятся ниже; северные состоят из шиферной породы, сохраняя прежнее направление слоев. Берега и самое русло реки покрыты обломками шифера, кварца, конгломерата и зеленого порфира.

На следующее утро (7-го августа) резкий восточный ветер нагнал тучи. Вскоре ветер ужасно усилился и дул такими сильными порывами, что мы едва сидели на лошадях. Тучи неслись с неимоверной быстротой и наконец разразились проливным дождем. Несмотря на такую погоду, мы продолжали путь, спеша достигнуть населенных стран, потому что наши съестные при­пасы почти уже совершенно истощились. Размоченная земля сделалась столь топкой, что при всех усилиях мы проехали только 16 верст. Лошади наши едва двигались, а одна из них была до того утомлена, что мы боялись ее лишиться, что заставило меня два дня оставаться на месте. Между тем буря утихла; дождь шел, однако, все 8-е число, а на 9-е выпал сильный снег и на холмах не таял. Наше положение было самое затруднительное. Река от дождевой воды высту­пила из берегов и затопила всю окрестность, так что холм, где мы ночевали, превратился в остров, и ежеминутно ожидали мы совершенного потопления. По счастью, сильный холод 9-го августа избавил нас от опасности. Здесь начи­нается обгорелый лес, придавая Погинденской долине унылый и обнаженный вид берегов Филипповки.

Августа 10-го, в сильную метель, отправились мы далее. Горы, главный пред­мет моих наблюдений в этой поездке, недалеко отсюда сглаживаются. Потому решился я ехать прямо на юг, желая скорее достигнуть берегов Малого Анюя. Глубина и быстрота течения Погиндены делали тщетными все наши попытки переправиться через нее вброд. Мы вынуждены были в двух верстах от ноч­лега остановиться и ожидать убыли воды у небольшого порога, где переправа казалась удобнее. Ночью вода заметно сбыла, и до рассвета поспешили мы перебраться на другой берег по мелководью, или по-здешнему — шиверу, об­разующему порог. Вода достигала до седел, но переправа наша кончилась благо­получно.

Неподалеку отсюда впадает в Погиндену ручей, текущий с юга. Скалистые берега его поросли густым тальником и молодыми лиственницами, в тени ко­торых надеялись мы найти куропаток. Такое приобретение могло быть нам тем приятнее, что уже четыре дня питались мы только сухарями и чаем. Отправив одного из моих проводников на охоту, с другим поехал я кратчайшей дорогой через холмы. Здесь, особенно в августе месяце, куропатки водятся во множестве, а потому мы были уверены, что охотник наш возвратится с богатой добычей. Но уже приближалась ночь, а он еще не являлся. Мы начали уже беспокоиться, думая, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья, тем более, что на зов наш и вы­стрелы не получали ответа. Наконец, поздно ночью, нашли мы своего охотника. Утомившись от больших переходов и не надеясь сыскать нас, он преспокойно спал на берегу ручья. Вся добыча его состояла из одной куропатки, которая, впрочем, была последняя из замеченных нами до самых берегов Анюя. С обманутыми надеждами и голодным желудком отправились мы далее.

Ручей, по берегу которого был наш путь, от верховья до устья восемь с половиной верст длины. На западном берегу его тянется ряд невысоких скал из черного шифера, а на вос­точном — болото, изрезанное плоскими холмами и поросшее стелющимися ли­ственными кустарниками. Из холма, где начинается этот ручей, вытекает на юг другой, впадающий в трех верстах отсюда в небольшую речку, текущую с востока на запад и составляющую один из притоков Погиндены. Здесь остановились мы на ночлег. За низменными шиферными холмами поднимается на восток Лобогенский хребет; вершины его украшены кекурами, и с него стекает речка Лобогена, впадающая в Анюй. Мы продолжали путь через невысокие холмы и болота, переправились через два ручья, текущие в Погиндену, и, проехав всего 21-у версту, остановились на ночлег среди болотистой, усеянной озерами равни­ны, расстилающейся до берега Погиндены. Река эта в восьми верстах расстояния на запад казалась нам едва заметным ручейком. В том же направлении видны была Лелединские горы, которые тянутся грядой на SSO и выходят на берега Анюя в том месте, где он соединяется с Погинденой. На юге в некотором отдалении идет еще хребет островершинных гор.

Место нашего ночлега, по полуденному, наблюдению было под 68°32'57" широ­ты и 2°42' счислимой долготы на запад балагана. Отклонение магнитной стрелки было 12,75° восточное.

Августа 13-го, проснувшись рано поутру, мы увидели, что из наших четырех лошадей осталась возле палатки только одна, и то самая старая и бессильная. Остальные разбежались ночью, вероятно, испуганные приближением волка или медведя. Мы разошлись в разные стороны искать наших беглецов, но напрасно. Поздно вечером возвратились мы в свою палатку, где не имели утешения даже подкрепиться пищей, потому что накануне последние порции сухарей были между нами разделены и у нас оставались только сахар и чай.

К потере лошадей присоединилось еще несчастие. Служивший нам путеводи­телем юкагир решительно объявил, что он сбился с дороги и не знает, где именно мы находимся; утверждал, что горы, нас окружающие, ему совершенно не зна­комы, а лежащие на юг островершинные сопки нимало не похожи на те, какие находятся на берегах Анюя возле селения Коновалова, зимовья юкагиров, и что потому мы должны быть еще очень далеко от летовьев его народа. Неизбежные при вычислениях ошибки заставили меня сомневаться в верности счислимой долготы, но наш юкагир до того растерялся, что в видимой нами реке не узнавал Погиндены и никак не мог мне сказать, когда именно слишком далеко уклонились мы на восток или на запад. Наше положение, особенно по недостатку съестных припасов, было самое критическое. Не смея терять времени, мы должны были по возможности спешить к берегам Анюя, где есть несколько селений. Я решился ожидать здесь лошадей до утра, и если они не найдутся, продолжать путешествие пешком.

Августа 14-го поутру лошади не показывались. Мы связали наши палатки и вещи и положили их в безопасном месте. Чайник, котел и инструменты мои навьючили на оставшуюся лошадь и при проливном дожде и холодном ветре пошли далее пешком. Избегая по возможности болотистых мест, мы шли по плоским холмам. Излишне было бы описывать трудности нашего пути то по вязкому болотистому грунту, поросшему сухим, колючим, стелющимся кустарником, то по скользким крутым скатам холмов, и наши переправы через разлившиеся от дождевой воды ручьи, иногда по колена в воде, а иногда по набросанному наскоро мосту. В течение восьми часов беспрерывных усилий прошли мы только 15 верст и вынуждены были остановиться на ночлег. Дождь перестал. Мы развели огонь, высушили как могли наши платья, вместо ужина напились чаю и провели ночь под открытым небом. На другой день голод стал нас мучить и ежеминутно усиливаться. Мы надеялись в норах полевых мышей найти кореньев и морошки, которыми обык­новенно запасаются они на зиму и чем нередко спасаются юкагиры от голодной смерти, но надежда нас обманула, потому что мыши никогда не доверяют своих запасов болотистому грунту. Наконец мы прибегнули к древесной коре: срубили молодую лиственницу, очистили верхние слои коры, а мягкие нижние осторож­но отделили от дерева, разрубили на мелкие части и положили вариться в котел с водой. Прежде нежели поспело наше кушанье, употребляемое здесь в голодные годы, надобно было несколько раз снимать с воды серу, по мере варения коры всплывавшую на поверхность. Наконец образовался у нас род жидкой каши, от примеси соли и перца получившей непротивный вкус, несмотря на вязкость и смоляность. Впрочем, эта пища, при умеренном употреблении, не имеет вредных последствий. Во время обеда нашего небо обложилось густыми облаками, и весь день 15-го августа шел дождь.

Мы отправились в путь, несмотря на погоду. Холмы становились выше и чаще, по мере нашего приближения к тому месту, где по моему счислению протекал Анюй. В 13-ти верстах от ночлега, переправившись вброд, по грудь

в воде, через быстрый ручей, достигли мы подошвы горной цепи и с большими усилиями взобрались по крутому скату на самую высокую сопку. Отсюда от­крылся нам далекий вид на окрестность. Горы тянулись к юго-западу, а на юге лежала пространная долина, где изгибался предел наших страданий — давно искомый Анюй. Можно себе представить нашу радость. Юкагир узнал долину, реку и свое зимнее жилище Коновалова, забыл усталость, голод и громко запел веселую андылыцину (юкагирскую любовную песню). Меня более всего радовала верность моего счисления.

Нам оставалось пройти еще девять с половиной верст до реки, и от нее было еще две версты до Коновалова, так что мы надеялись только к вечеру быть в селении, но, подойдя

к реке, от усталости не могли идти далее и решились провести ночь под открытым небом и под сильным дождем. Сегодня находились мы в пути всего одиннадцать с половиной часов, беспрестанно карабкаясь на высокие горы по крутым скользким тропинкам.

Наш юкагир решился, однако, идти в селение, с тем чтобы принести нам съестных припасов. Мы развели огонь и ожидали с нетерпением возвращения посланного, но через полтора часа пришел он с пустыми руками. Все чуланы и кладовые жителей, находившихся еще на летовьях, были пусты — верное до­казательство, что и здесь народ терпел голод.

Мы до того были утомлены, что не думали уже о лиственничной коре, а на­пились только чаю и провели ночь на сырой земле. На другой день (16-го августа) рано поутру отправились мы в Островной острог, где можно было найти людей и съестные припасы, но и здесь надежда нас обманула. Острог был еще пуст. Жители его разошлись по окрестностям, занимаясь охотой и рыбной ловлей. В кладовых не нашли мы ни крошки запасов. С горя сварили мы себе опять ли­ственничной коры и подкрепили ею силы свои. Отсюда послал я проводников к Обромской горе, где здешние юкагиры обыкновенно сторожат оленей, и велел просить у князька съестных припасов. Князек прислал мне всю свою провизию»

состоявшую из куска оленины, двух оленьих языков и одной рыбы. Во всей здеш­ней стороне свирепствовал голод; люди питались толчеными костями, оленьей шкурой, кореньями и т. п. Весенний промысел оленей не удался, а время осеннего еще не наступало.

Нельзя было без сострадания смотреть на народ, существование которого зависит единственно от случая. Здешние юкагиры так бедны, что не могут при­обрести себе неводов и сетей для рыбной ловли, и, занимаясь с незапамятных времен оленьей охотой, только в ней находят средство пропитания, с года на год скудеющее. С некоторого времени олени, как будто наученные многолетними опытами, переменили сроки своих переходов.

Прежде переправлялись они через Анюй летом вплавь, а ныне переходят вес­ной и осенью по тонкому льду, и потому охота сделалась гораздо опаснее и часто бывает совершенно невозможна. «Ныне и олень стал мудрен», — говорят юкагиры.

Здесь узнал я, что в остроге ожидает меня казак, прибывший из Якутска с бу­магами, письмами и деньгами для экспедиции. Спеша в Нижне-Колымск, я дол­жен был отменить посещение Обромских гор и осмотр прибрежных Анюйских скал. Отправив двух надежных людей верхом за оставленными от нас вещами, поплыл я 17-го августа в лодке вниз по быстрому Анюю. Извилистые берега его украшались еще зеленеющими тополями.

Берега и окрестности Анюя посещены были в 1821 году мичманом Матюшкиным и с достаточной подробностью описаны выше.

Августа 20-го возвратился я в Нижне-Колымск по 62-дневном отсутствии. Неделю спустя приехал штурман Козьмин. Рыбная ловля на Баранихе кончилась не весьма удачно, так что вся надежда наша оставалась на сельдей, в бесчисленном множестве поднимавшихся вверх по течению Колымы.

Сентября 18-го река покрылась льдом и установилась зимняя дорога, а 2-го возвратился мичман Матюшкин, совершивший трудное путешествие до самых чукотских кочевьев. Журнал его составляет следующую главу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

 

Путешествие мичмана Матюшкина по тундре, к востоку от Колымы летом 1822 года

 

наступившее лето 1822 года началь­ник экспедиции в сопровождении штурмана Козьмина намеревался посетить так называемую Каменную тундру, а мне поручил осмотреть и описать страны, к северо-востоку от Колымы лежащие. Мы выехали из Нижне-Колымска вместе 23-го июня и 27-го числа достигли деревни Пантелеевки, где наши пути разделя­лись. Здесь застали мы купца Бережного — спутника нашего в последней поездке; он отправлялся с караваном к Чаунскому заливу для отыскания мамонтовых костей и меновой торговли с чукчами. Путь мой был один и тот же с его путем, а потому по просьбе Бережного решился я ехать с ним вместе.

Июля 1-го простились мы с начальником экспедиции, переправились на правый берег Пантелеевки, навьючили лошадей и начали путешествие. Сначала дорога шла по узкой тропинке на Пантелеевскую гору, а на третьей версте сворачивала на восток, к так называемым Камням. Этими поворотами избегли мы переправы через притоки рек Пантелеевки и Упчины, от беспрерывного, в течение двух по­следних дней, дождя разлившихся и не дававших брода. До заката солнца ехали мы через гряды утесистых, поросших лесом холмов и через болотистые долины, изрезанные бесчисленными ручейками и протоками. В сумерки переправились через глубокую и быструю реку Нупшан, вытекающую из Белых Камней и впадаю­щую в Пантелеевку в десяти верстах выше деревни этого имени. Следы вчерашней бури были видны по всей дороге: вековые деревья, вырванные с корнем, лежали длинными рядами и весьма препятствовали езде. К ночи мы остановились, раз­били палатку и пустили лошадей на луг.

На следующий день (2-го июля) отправились далее. По мере приближения на­шего к Белым Камням лес постепенно редел и наконец превратился в низменный кустарник, над которым изредка торчали обгорелые лиственничные деревья. Болотистый грунт был покрыт свежим зеленым мхом, а между кочками журчали бесчисленные ручейки. На возвышениях и холмах бродили стаи болотных птиц, которые к северу отсюда не попадаются. Вообще произведения животного и прозябаемого царств постепенно исчезали, и степь становилась мертвее и пустее; только тучи комаров роились над тундрой и мучили нас и лошадей. В надежде избавиться от их преследования мы расположились ночевать на возвышенном, ничем не защищенном от влияния ветра холме, но, к несчастью, ветер стих, и наша предосторожность нам не пособила. Напрасно закрывались мы сетками из лоша­диных волос, окружали себя кострами из трав и мха, запирались в наполненную

густым дымом палатку — ничто не могло защитить нас от укусов ужасных врагов. Наконец темнота и прохлада ночи доставили нам спокойствие, но ненадолго, ибо с первыми лучами солнца появились мучители наши с новой яростью.

На следующее утро (3-го июля) мы спустились с Белых Камней; заметно уменьшаясь* они тянутся на восток цепью плоских холмов и идут к югу через поросшую лесом и изрезанную реками холмистую долину. Лес становился гуще и гуще, так что, наконец, мы насилу могли подвигаться вперед. Ехать по берегам рек было неудобно, потому что они впадают в Анюй слишком далеко на запад от цели нашего путешествия, местечка Островного. Мы блуждали по лесу то направо, то налево, выбирая места, где деревья стояли не так часто, или следуя по тропинкам, протоптанным оленями. К ночи остановились на крутых берегах одного из притоков Упчины, среди дремучего лиственничного леса. Здесь в пер­вый раз после отъезда нашего встретили мы следы людей, а именно — несколько ловушек для соболей и лисиц.

Июля 4-го рано поутру увидели мы за лесом две горы — Круги и Нупголь, ле­жащие на берегу Анюя. Между ними проходила наша дорога. Впрочем, несмотря на близость, мы никак не могли надеяться сегодня достигнуть реки. Лес становился на каждом шагу дремучее и непроходимее, и, вероятно, нога человека никогда еще не проникала сюда. Единственный наш путеводитель — оленья тропа — исчезла; корни, сучья и поваленные деревья беспрестанно пересекали нам дорогу.

Направляясь постепенно к востоку, мы часто вынуждены были переправляться через быстрые ручьи, а иногда топорами прорубать себе путь, так что со всевозмож­ными усилиями проезжали в час не более полуверсты. Несмотря на то, к вечеру, против ожидания, достигли мы безлесной долины, где уединенно возвышается отдельная гора Круги*. К востоку отсюда, за низменной цепью плоских холмов, называемых здесь Девятисопочными, лежит гора Нупголь, среди пространной долины, изрезанной бесчисленными озерами и реками. Дорога туда была весьма утомительна, и потому, не доехав пяти верст до горы Нупголя и лежащих там юкагирских летовьев, мы остановились на ночлег в лесу.

* Должно заметить, что в Северной Сибири все отдельно стоящие горы, несмотря на их образование, называются Камнями.

Дорогой, при переправе через небольшой ручей, заметили мы огромный ма­монтовый клык, вероятно, пуда в два с половиной весом, который вполне возна­градил бы Бережного за все переносимые им затруднения. К сожалению, после ближайшего исследования оказалось, что значительная часть клыка примерзла ко льду на дне ручья и без помощи длинных острых пешней не могла быть от­делена. К досаде всего общества, по неимению при себе необходимых орудий, мы не могли воспользоваться нашей находкой.

На следующее утро (5-го июля) в 9 часов утра достигли мы летовья одного се­мейства юкагирских рыбаков, лежащего при подошве Нупголя, на берегах Анюя. По совету юкагиров, мы переправились здесь через реку, потому что далее лес по эту сторону Анюя совершенно непроходим, берега необитаемы и переправа через устье реки Погиндены в настоящее время года невозможна.

Июля 6-го продолжали мы путь по берегу Анюя, через довольно густой лес. Между огромными лиственницами заметили несколько памятников прежних времен: гробниц коренных обитателей страны — юкагиров или омоков; в на­стоящее время у них здесь одно общее название некрещеных. Подобно большей части кочевых народов, племена Северо-Восточной Сибири хоронили своих умерших в больших четырехугольных гробах, утвержденных для большей от хищных зверей безопасности на высоких столбах*. Почти все виденные нами гробницы уже обрушились. Бревна, поддерживающие и составляющие гробы, были, по'видимому, обтесаны каменными топорами. Я надеялся отыскать здесь какие-нибудь древние оружия или принадлежности одежды, но, кроме истлевших

* Подобные ящики, утвержденные на высоких столбах, известны здесь под именем сайб;

ныне употребляются они уже не для погребения мертвых, а для сохранения рыбы и других запасов от диких зверей. Говорят, что медведи пытались иногда перегрызать столбы, поддер­живающие такой ящик. Дли отвращения их попыток принято здесь обыкновение натирать или посыпать столбы порохом либо мелко истолченной серой, что одинаково противно медведям.

костей и черепов, ничего не нашел. Один из сопровождавших меня юкагиров утверждал, что в могилах шаманов попадаются иногда остатки идолов, а также разные вещи из китового уса и меди. За лесом лежала пространная болотистая долина, вероятно, некогда покрытая деревьями, что доказывали небольшие круглые кочки, поросшие мхом; между ними изгибались бесчис­ленные ручейки. Дорога была ужасная.

Лошади наши то спотыкались за кочки и пни, то утопали в болоте, так что несколько раз вынуждены мы были их развьючивать. Езда не могла быть быстрой. Поздно вечером достигли мы небольшого селения на правом берегу Анюя в 25-ти верстах от нашего послед­него ночлега. Сюда для рыбной ловли собралось тогда несколько чуванских семейств, потерявших своих оленей.

Но даже и эта обильная рыбой река не избавила несчастных от голода: у них не было сетей, и для ловли употребляли они весьма несовершенный род удочек и еще более несовершенный род нево­дов, в которые только чудом могла по­пасться рыба. Бедствия и нужды чуванцев превосходят всякое описание. Мы подарили им часть наших запасов. Один вид порядочной пищи привел голодных в истинное восхищение, а насытившись, они вдруг предались самым странным порывам радости и благодарности до того, что мы едва могли их успокоить и найти время отдохнуть от дневных

трудов. На следующее утро все население деревни провожало нас на другой берег; женщины пели в нашу похвалу сочиненные стихи, а мужчины стреляли в честь нашу из ружей. Наконец они расстались с нами, повторяя уверения в своей благо­дарности, и долго еще доносились до нас их веселые песни. Несчастные забывали, что только сегодня они еще сыти, а завтра нужда и голод наступят с новой силой, тем более, что по общей беспечности их никто не заботился даже в тот день за­кинуть уду или запустить невод.

По высохшему руслу реки достигли мы довольно скоро летовья, лежащего на южном берегу Анюя, против горы Оброма. Нездоровье Бережного и утомление лошадей вынудили нас провести здесь два дня.

Июля 10-го велели мы переправить наших лошадей на правый северный берег Анюя, а сами на небольшом плоту поплыли по реке в Островное, куда вскоре по­сле нас прибыли и лошади с поклажей. Купец Бережной взял отсюда чувашского князька, знавшего чукотский язык и согласившегося провожать нас в качестве переводчика. Разные приготовления к поездке заняли целый день, и только

12-го числа отправились мы далее вдоль северо-западного лесистого ската горы

Оброма, переправились через речку Островную и недалеко оттуда расположились ночевать, проехав всего 15 верст.

На следующий день небо покрылась тучами, атмосфера наполнилась густы- ми парами; наконец пошел дождь и продолжался беспрерывно целую неделю.

13-го июля ехали мы по высоким лесистым холмам, до источников ручья Коно­валова, где переночевали, а на Другой день при сильном дожде поехали далее. К вечеру перед нами открылась пространная голая долина, ограниченная с про­тиволежащей стороны лесом, разделенным на отдельные купы. Нам казалось, что он прорезывается извилинами значительной реки, которую почитали мы Погинденой. К сожалению, достигнув леса уже поздно ночью, мы нашли только незначительный ручеек, через который переправились и потом переночевали.

До этого места дорога наша вела нас по обнаженной мертвой равнине. Мы не видали ни птиц, ни других животных и желали скорее достигнуть усеянной озерами тундры, где можно было надеяться найти рыбу и гусей и ими дополнить истощенные наши запасы. С рассветом поспешили мы далее и вскоре достигли холма, с которого открыли к северу унизанную островами и обильную рыбой реку

Погиндену. Мы приехали к ней в полдень и, долго и тщетно ища брода, располо­жились на берегу в тени густой тополевой рощи. Лошади наши с наслаждением щипали сочную траву, а мы забросили сеть и пошли искать удобного места для перехода через реку.

Берега Погиндены составляют резкую противоположность с пустынной пе­чальной страной, доселе нами осмотренной. Переход так внезапен, что кажется, как будто волшебством переносится путник в другую страну и другой климат. Вместо однообразных лиственниц и беспрерывных топких болот видите вы здесь прекрасные, свежей зеленью одетые лужайки, с густыми рощами высоко­ствольных тополей, осин и особого рода ивы, отличающейся своими длинными, тонкими сучьями. На возвышенных берегах цветут разные благоухающие травы. Здесь нашли мы также много дикого лука, составившего очень вкусную приправу наших кушаний.

Не сыскав удобного для переправы места, мы возвратились к палатке; выта­щили из воды нашу сеть, и — увы! — она была пуста. Чрезвычайно недовольные двоякой неудачей, мы расположились здесь ночевать в надежде, что к утру вода в реке спадет. Такое явление в Сибири очень обыкновенно, потому что даже летом

ночные морозы покрывают льдом ручьи и малые притоки больших рек, отчего в них вода по утрам всегда ниже, нежели вечером.

Действительно, 16-го числа рано поутру нашли мы, что вода в Погиндене сбыла на целых два фута. Мы поспешили тем воспользоваться и выбрали для перепра­вы место, где река разделялась на три рассохи. Первая из них была совершенно суха, во второй вода достигала почти до седел, а в третьей мы едва не потеряли одной из наших вьючных лошадей. Через последнюю рассоху переправлялись мы по порогу; течение было весьма сильно, но гладкое каменистое дно представляло более удобности переправе. Противопоставляя стремительному напору воды всю силу лошади, должно было идти наискось против течения реки, и таким образом мы все счастливо достигли крутого противолежащего берега. Но пока передние лошади карабкались на него, сила течения повернула самую заднюю лошадь и повлекла ее с собой. Она погибла бы непременно со всеми вьюками, если бы не была привязана к передним лошадям ремнем, который был так крепок, что мы могли вытащить на берег несчастное животное.

Отсюда отправились мы далее на север. С вершины обнаженного холма от­крылась перед нами обширная болотистая равнина, усеянная бесчисленными озерами и орошаемая речкой Филатовой, принадлежащей к трем главным при­токам Погиндены. Почти параллельно с ней тянется цепь лесистых невысоких холмов, по которой мы следовали и, переправившись через болото, достигли берегов Филатовой. На дороге заметили несколько пустых тунгусских юрт.

Филатова гораздо менее Погиндены и местами не шире десяти сажен, но ее течение чрезвычайно быстро и образует, можно сказать, беспрерывные водопады. Она испещрена островами, а песчаные берега ее поросли низменным ивняком. Приближаясь к холмам, река круто изгибается, составляя на правом берегу вы­сокие мысы, где зеленеют отдельные купы лиственниц. На одном из таких возвы­шений расположились мы на ночлег; древесные ветви защищали нас несколько от дождя, беспрерывно продолжавшегося.

Две цепи гор тянулись по обоим берегам реки, постепенно понижаясь, и в 20-ти верстах на юго-запад оканчивались высокой, зубчатыми утесами обстав­ленной горой, известной под именем Шероховатого Камня. Далее горные цепи превращаются в ряды скал; большая часть их такого странного образования, что воображение находит здесь исполинские фигуры людей, зверей, развалины строений и т. п. Господствующая каменная порода в этой полосе — шифер, про­росший кварцевыми жилами.

Несмотря на беспрерывный дождь, превратившийся ночью в сильный снег, мы продолжали путь. В 10-ти верстах от ночлега достигли мы реки, которую наши проводники называли Федотихой. Она течет по опушке леса и впадает с правой стороны в Филатову, под 69°3' широты.

Здесь оканчивается высокоствольный лес; на противоположной стороне растет только ивовый кустарник, превращающийся наконец в низменный, стелющийся ерник. Запасшись шестами для наших палаток, мы отправились далее и, перепра­вившись через несколько ручьев, впадающих в Федотиху, остановились ночевать у подошвы небольшого холма, доставившего нам защиту от холодного ветра. Пока лошади наши выгребали себе корм из-под снега, проводники собрали достаточное количество прутьев, так что мы могли сварить себе ужин и поддерживать не­большой огонь. Ночью громкий лай собак разбудил нас: большой черный медведь приближался к палатке, но, испуганный лаем собак, побежал и вскоре скрылся в кустарниках. Темнота не позволила нам преследовать бегущего.

Холодная дождливая погода не слишком благоприятствовала путешествию. Июля 18-го густой туман покрыл всю окрестность; в ста шагах нельзя было раз­личать предметов. Горы по правому берегу реки, вдоль которых мы следовали, казались выше и круче лежащих на север; местами, где позволял туман, мы видели, что вершины гор были скалисты и покрыты снегом.

От беспрерывного дождя и снега разлившиеся ручьи, пенясь, вырывались из ущелий южной цепи гор и прорезывали во всех направлениях долину; она постепенно становилась уже и наконец уподобилась высохшему руслу реки;

по обеим сторонам отвесно поднимались ряды скал, увенчанных зубцами странного образования. Между горами зияли мрачные пропасти и ущелья, вся земля завалена была осколками камней. Вообще вся долина представляла собой дикий вид и произвела на нас унылое впечатление. Юкагиры уверяли, что злые духи основали здесь свое летнее жилище. Несмотря на такое мнение, туземцы, принимая большие меры для защиты себя от вредного влияния злых духов, посещают осенью эту долину для охоты за дикими баранами. Всего изобильнее водятся эти животные на берегах Березовой, получившей от того название Ма­лой Баранихи-Несколько времени следовали мы между скалами, по извилистым берегам реки, но резкий ветер, вырывавшийся с неимоверной силой из ущелий и оврагов, ежеминутно грозил снести в пропасть лошадей и седоков и принудил нас остановиться. Для ночлега выбрали мы место под навесом скалы, защищавшей нас от беспрерывного снега.

К утру ветер стихии мы могли отправиться далее. Долина, постепенно раздви­гаясь, достигла, наконец, десяти верст ширины; с тем вместе обставлявшие ее горы понижались и в двадцати верстах от ночлега превратились в отдельные земляные холмы. Течение Березовой стало спокойнее; изредка попадались небольшие, свойственные тундре озера. К вечеру расположились мы ночевать при подошве невысокого холма. Долина была здесь уже около двадцати верст в ширину.

За труды сегодняшней поездки были мы с купцом Бережным несколько на­граждены: он нашел прекрасный мамонтовый рог, а мне удалось застрелить жирного лебедя. Моя добыча в настоящих наших обстоятельствах была гораздо драгоценнее находки моего спутника, потому что наши запасы были очень уже скудны и ограничивались немногими сухарями.

На другой день поутру мы были разбужены громким криком стада диких гусей, в бесчисленном множестве плескавшихся недалеко от нас в озере. Мы поспешили вооружиться палками, оседлали лошадей и окружили озеро в надежде на богатую добычу. Собака наша бросилась в воду и выгнала птиц на берег; в короткое время нам удалось убить палками 75 гусей. Не привыкнув владеть палкой так искусно, как туземцы, и не зная всех хитростей диких гусей, я убил только одного. Быстрота и проворство, с какими туземцы преследуют разбегающихся в разные стороны гусей, беспрерывно действуя палкой по всем направлениям, заслуживают удив­ления. Вообще гусиная охота представляет оригинальную и необыкновенную картину, несколько напоминающую поколку оленей в воде.

Обрадованные столь значительным увеличением наших съестных припасов, мы нагрузили ими лошадей и отправились в путь. Сегодня был первый ясный день с самого отъезда из Островного. Мы спешили воспользоваться благоприятной погодой и достигнуть морского берега, по мнению нашего проводника, бывшего от нас в 30-ти верстах, но в полдень я взял полуденную высоту солнца и, к общей радости моих спутников, нашел, что мы находились только в 5-ти верстах от моря. Действительно, переправившись на правую сторону Березовой и перейдя цепь невысоких и плоских холмов, мы достигли морского берега и расположились ночевать в нескольких верстах на восток от устья реки. Твердый, блестящий бе­лый лед покрывал море до краев горизонта, и только в заливах была вода. Ночью сильный ветер развел волнение и выбросил на берег огромные льдины; холод был весьма чувствителен.

Июля 21-го рано поутру отправились мы далее на восток по морскому берегу. Обходя болотистые устья многих ручьев и речек, впадающих здесь в море, и за­нимаясь по дороге гусиной и песцовой охотой, подвигались мы весьма медленно и только в полночь прибыли к балагану экспедиции, где нашли начальника на­шего с его спутниками.

Приготовления к дальнейшему путешествию задержали нас здесь несколько дней. Наконец 31-го июля оба каравана отправились в путь. Начальник экспеди­ции

поехал на юг, к верховьям Большой Баранихи, а мы переправились на лодке, устроенной Козьминым, через три устья этой реки, до того места, куда лошади наши были отправлены за несколько дней. Здесь были мы вынуждены остано­виться, потому что чуванский князек, сопровождавший нас в качестве чукотского толмача, внезапно занемог. Наши простые лекарства, водка, чай и перец, соеди­ненные с диетой и спокойствием, оказали желаемое действие на больного. Через сутки был он почти здоров, и 1-го августа могли мы продолжать путь.

Правый берег Баранихи, где мы находились, совершенно отличного обра­зования против левого. Вместо обрывистых спутанных кряжей, скал и утесов, затруднявших прежде наше путешествие, тянутся здесь параллельные ряды

невысоких холмов. По скатам их ехали мы на ZO. За нами, на краю горизонта, рисовались черные зубцы утесов и скал.

Период линянья гусей окончился и бесчисленными стаями летели они на юг, но столь высоко, что были вне наших выстрелов. Напротив, нам удалось убить 18 лебедей. Они линяют не стадами, как гуси, а попарно и изредка по четыре на одном озере.

В 10-ти верстах от речки, значительнейшей из впадающих в море на восток от Баранихи, заметили мы развалившийся холм. Все пространство от подо­швы его до морского берега, на расстоянии полуверсты, было, в полном смысле слова, усеяно остовами разных допотопных животных. Мои спутник надеялся получить здесь богатую добычу, но, несмотря на самые тщательные изыскания, не мог он найти ни одного мамонтового клыка. По большому количеству челюстей этого животного заключили мы, что другие более счастливые промышленники посещали уже здешние места прежде нас и завладели всеми драгоценностями. Наше предложение впоследствии оправдалось. Недалеко отсюда, на небольшой долине, заметили мы следы, где некогда горели костры и стояли палатки; вокруг валялось много полуиспорченных кусков мамонтовых клыков. Вероятно, партия промышленников очищала и приготовляла здесь к перевозу свою добычу.

На другом берегу реки переправились мы через ряд холмов и достигли до­лины, по которой течет речка Козьминка среди бесчисленных озер. На правом берегу ее встретились мы совершенно неожиданно со штурманом Козьминым. По недостатку рыбы в Большой Баранихе он переехал на лодке сюда и в первую

ночь после своего приезда произвел весьма обильную ловлю. На следующее утро сильный северный ветер нагнал к берегу и в реку столько льдин, что рыбная ловля не могла продолжаться.

Козьминка при низкой воде — до 25-ти сажен шириной и от четырех до пяти сажен глубины. Мне кажется, что Козьминка не река, а узкий, далеко впадающий в землю залив. Мое мнение подтверждается тем, что проводники наши, пресле­дуя птиц, удалились на 20 верст от моря и заметили, что мнимая река нисколько не уменьшилась ни в ширине, ни в глубине, и что вода в ней имела вкус соленый, отвратительный и не годилась ни на питье, ни для пищи.

Августа 3-го разлучились мы с Козьминым; он остался еще на месте. С помощью его работников выстроили мы небольшую лодку, необходимую нам для переправы

через встречающиеся реки. Наш караван состоял теперь из шести человек: купца Бережного, чуванского князька по имени Мордовского, трех якутов и меня. Под нами было 16 верховых и вьючных лошадей. Мы следовали в прежнем направле­нии. Ручей, впадающий в Козьминку, и небольшие озера были покрыты льдом, не ломавшимся под нами. Мы ночевали у подошвы холма.

На другой день, намереваясь с возвышения осмотреть окрестность, я отделил­ся от моих товарищей и, пробираясь среди холмов, выехал на речку, текущую по WSW направлению. На ней плескалось целое стадо линяющих гусей. Оставив лошадь на холме, приблизился я с подветренной стороны к беспечным птицам и бросился на них с палкой. Привыкнув уже несколько владеть моим оружием и ознакомившись с хитростью гусей, довольно счастливо охотился я и убил несколько штук. Бережной, беспокоясь о судьбе моей, послал якута отыски­вать меня. Он подоспел очень кстати, и мы возвратились к каравану с богатой добычей.

Августа 4-го провели мы ночь на краю глубокой долины, некогда, вероятно, составлявшей дно озера. Лошади нашли здесь хорошую траву, а крутые обвалы и земляные холмы обставлявшие долину, обещали Бережному богатую добычу мамонтовых костей. Он решился прожить здесь несколько дней. К сожалению, успех не соответствовал ожиданию. Мы нашли много костей, но собственно мамонтовых клыков добыли мало. Охота наша была счастливее. На берегу озера удалось нам застрелить двух оленей; они, казалось, принадлежали к постоянно живущим в севере и на зиму в леса не удаляющимся. Впоследствии встречали мы на берегу моря небольшие табуны таких оленей. С высоты обвала, где был расположен наш ночлег, показывались на восток, в ста верстах от нас лежавшие высокие горы: Вайвании, Гейла, Раутан и Шелагский мыс, или Ерри, как называют его туземцы. Островершинные утесы, которыми обставлены восточные и южные берега Чаунской губы, ясно рисовались на горизонте, а я мог запеленговать не­которые из них.

Проведя здесь два дня в напрасных изысканиях, Бережной решился ограничить свое путешествие только торговлей с чукчами, прекратив дальнейшие поиски мамонтовых костей. Не теряя более времени в исследовании качества соседних холмов, отправились мы 7-го августа далее на юго-запад, через земляные яры и покрытые льдом озера. После небольшого перехода достигли западного устья Чаунской губы, доселе почитаемой рекой и называемой Большой.

Здесь должен я упомянуть о замечательном явлении, свойственном, кажется, только самым отдаленным полярным странам. Начиная от берегов Баранихи, а особенно от Козьминки, вся страна изрезана бесчисленными глубокими озерами разной величины, отделенными одно от другого узкими, иногда не шире фута, плотинами. Линия поверхности воды столь притом неравна (иногда на 2 фута и более), что подземное сообщение между соседними озерами невозможно. Самые плотины наверху покрыты тонким слоем чернозема, но далее состоят, вероятно, как и весь грунт, из никогда не тающего льда. Тем можно объяснить чрезвычайно холодную температуру воды в этих озерах. При этом предположении одно об­стоятельство требует, однако, пояснения, а именно: отчего узкие массы мерзлой земли, разделяющие озера, не тают от действия солнечных лучей и беспрерывного соприкосновения с водой.

Чаунская губа состоит из двух устьев, образующих остров Ойон (по прежним картам — Сабадей), на севере оканчивающийся низменным песчаным мысом. Вообще весь остров, кажется, песчаного свойства; на нем не видно ни кустов, ни травы, и только изредка зеленеет мох. Западное устье, где мы находились, менее восточного и в малую воду глубина его не более двух футов, а потому в прошлом году Бережной переправился через него вброд. В настоящее время, от продол­жительных северных ветров, вода была, однако, высока, и залив, разделяющий материк от острова, простирался до 15-ти верст в ширину.

Мы следовали вдоль скатов прибрежных холмов по узкой песчаной полосе, покрытой раковинами. Здесь росли широколистная капуста и другие морские травы, а также изредка попадались полипы и скорлупа шримсов.

С самого утра дул сильный восточный ветер. Небо было совершенно чисто. В полдень показалось прекрасное небесное явление, и проводники наши почли его за предвестие непогоды: около солнца появились четыре побочных солнца, соединенных между собой радугами ярких цветов. Таким образом составлялся круг, поперечник которого равнялся 40°. Кроме того, через самое солнце и через два из побочных проходила горизонтальная радуга длиной около 80°, а на оконеч­ностях ее стояли перпендикулярно к горизонту две небольшие радуги с обратными» весьма слабыми цветами. Явление продолжалось два часа и потом исчезло. Ветер мало-помалу стих, а с тем вместе снег, и началась метель.

На ночь остановились мы в узкой долине, где нашли хороший луг для лошадей и довольно много наносного леса. На скате холма, возле которого расположились мы лагерем, земля растаяла только на три вершка.

Августа 8-го продолжали мы путь по низменному берегу. Направо от нас про­легал крутой яр, от трех до семи сажен вышины. В нем нельзя было надеяться найти мамонтовых костей, ибо он казался новейшего образования и состоял из волокон разных кореньев и ерника*. В одном из обвалов видели мы разрез не­большого обсохшего озера. Оно было от четырех до шести футов глубиной. На дне его лежал довольно толстый и гладкий слой льда, над ним находился другой слой, а пространство между обоими было пусто. Верхний слой льда был покрыт землей, на которой росла трава и местами стлался ерник.

К полудню достигли мы небольшой реки, впадающей двумя устьями в Чаунский залив; она была не широка, но столь глубока, что мы переправили лошадей вплавь, а сами с поклажей переехали на ветке. Полагаю, что река эта только второе устье Козьминки, и мнение мое подкрепляется быстрым течением ее от запада.

Переправившись через реку, мы продолжали путь среди низменных холмов и бесчисленных маленьких озер. Дорога была чрезвычайно затруднительна. Вос­точный ветер перешел на NW, сильно скрепчал и ночью на 9-е августа покрыл снегом всю окрестность. Метель, сопровождаемая дождем, сделалась столь густа, что мы не могли различать даже окружавших нас предметов. На верховьях одной реки заметили мы множество следов медведей. Недалеко отсюда выехали мы опять к морю. На берегу лежала доска с деревянными гвоздями, вероятно, оставшаяся от какого-нибудь разбитого судна. Непогода продолжалась, но дорога, хотя ча­

* На этом обвале нашел я в двух саженях над поверхностью моря полуистлевший нанос­ный лес; свежий попадается только на низменном берегу, что и можно счесть доказательством убыли и здесь мало-помалу моря.

сто пересекаемая речками и ручьями, была гладка и удобна, состоя из крупного песка. Мы подвигались довольно скоро вдоль отвесной гряды шиферных утесов, проросших толстыми кварцевыми жилами.

К вечеру небо прояснилось, и ветер перешел к северу. Несмотря на то, лед в Чаунском заливе не показывался; вероятно, отмели, находящиеся при входе в залив, были тому причиной. В море, недалеко от берега, находится уединенный утес, похожий издали на корабль, идущий в полветра; судя по дымчато-серому цвету, он должен быть кварцевого образования. Недалеко от ночлега, при пере­праве через неширокую, но быструю реку, один из наших якутов опрокинулся с лодкой и, не умея плавать, вероятно, утонул бы, если бы не успел схватиться за брошенный ремень и таким образом выбраться на берег.

Августа 12-го продолжали мы путь по морскому берегу Он здесь крут, возвы­шен и составляет собственно скат Вайванинской горы. Нам попадалось довольно наносного леса, а в оврагах лежал глубокий снег. На ночь остановились мы при подошве холма. Ночью подошли к нашему стану четыре медведя, но, испуганные лаем собаки, убежали.

Августа 13-го отправились мы далее в юго-восточном направлении, через холмы. С возвышения можно было осмотреть весь Чаунский залив. Берег его образовы­вал, недалеко от нашего последнего ночлега, мыс. После семи часов быстрой езды достигли мы низменного песчаного берега моря; с южной стороны обставлен он рядом крутых зубчатых утесов. Отстав от товарищей, я ехал стороной и внезапно наткнулся на медведя, с жадностью терзавшего тюленя. Я хотел удалиться, но не успел. Медведь оставил свою добычу и с ревом пошел ко мне навстречу. Не­обходимо было защищаться. Все мое оружие состояло из охотничьего ножа. Но, несмотря на то и вспомнив поверье охотников, что медведи боятся пристального взгляда, я слез с лошади и пошел смело на зверя. Не знаю, чем кончилась бы наша

схватка. Моя твердая поступь, пристальный взор и обнаженный нож не делали никакого впечатления на зверя, с возраставшей яростью ко мне приближавшегося. К счастью, подоспела наша собака, с громким лаем бросилась на него и прогнала устрашенного неприятеля. Я поспешил завладеть оставленным от медведя тюле­нем и соединиться с товарищами.

Наше положение становилось весьма затруднительно. Около шести недель бродили мы по пустыням, но главной цели поездки нашей, Чукотской земли, не могли еще достигнуть. Разные неблагоприятные обстоятельства замедляли наше путешествие, а между тем холодное время года приближалось, и мы опаса­лись, чтобы не пришлось нам окончить поездки нашей зимним путем, а к нему мы совершенно не были приготовлены. Бережной решился потребовать от нашего вожатого, чуванского князька, объявления, где именно мы находимся и скоро ли можем надеяться встретить чукчей? После многих отговорок оказалось, что я давно предвидел и предсказывал, а именно; чуванец объявил, «что он надеял­ся здесь найти чукчей, а теперь совершенно не знает, где искать их самих и их землю». Можно себе представить наш гнев и нашу досаду при таком открытии! Я был еще так счастлив, что исполнил возложенное на меня поручение, описав осмотренную страну, а Бережной за все труды и лишения был вознагражден несколькими мамонтовыми клыками. Главная цель нашего путешествия: зна­комство и меновая торговля с чукчами осталась недостигнутой. Сообразив все обстоятельства, Бережной решился наконец отказаться от своего намерения и прямой дорогой, через тундру, возвратиться в Нижне-Колымск. Вполне полагаясь на многолетнюю опытность и совершенное знание местности моим товарищем, я нимало не противоречил ему, и мы отправились 14-го августа в обратный путь. Отсюда повернули мы на восток в надежде достигнуть горы, подобно обрыви­стому мысу поднимавшейся над тундрой. С вершины ее хотели мы осмотреть окрестность и определить наш путь. Проехав 20 верст, мы приблизились к горе. С одной стороны подмывалась она быстрой и глубокой рекой, через которую не без труда мы переправились. Усталость и темнота принудила нас расположиться но­чевать на другом берегу реки у подошвы горы.

С первыми лучами утреннего солнца мы увидели неожиданное приятное явление. Слу­чай вел нас лучше проводника: мы находились в пределах Чукотской земли. Перед нами в до­лине изгибалась река Тауншео, а на берегах ее стояло множество юрт. Мы поспешили туда, но юрты были пусты. Все уверяло нас, что здесь недавно еще находились жители, ветер не разнес еще золы с мест, где горели костры, вокруг них ва­лялись кости и разные остатки съестных запасов. Даже волки, немедленно приходящие после людей на оставленные ими ме­ста, не успели всего очистить. Вероятно, обитатели долины только что оставили это место и находились еще невдалеке. Я пошел на гору, которую наш проводник, снова утверждавший,

что знает страну, называл Гейлы, в надежде с вершины ее осмотреть окрестности; но мы не успели дойти до середины высо­ты, как внезапный туман спустился на землю и обхватил весь небосклон.

Такое обстоятельство и сигнальные выстрелы оставшихся в долине то­варищей вынудили нас поспешить вниз. Бережной, оставшись при своем намерении, следовал вверх по течению реки; мы сели на лошадей и вскоре догнали караван.

Долина, орошаемая рекой Тауншео, довольно широка и усеяна бесчисленными озерами. С боков обставлена рядами плоских холмов; постепенно возвышаясь, они превра­щаются наконец в утесы, обрывом спускающиеся в долину На местах, несколько защищенных от холодного северного ветра, стелется по земле низменный березняк; он служил нам топливом.

В продолжение всего пути вверх по реке 16-го августа встречали мы много мест, где некогда стояли чукотские юрты, но самих жителей нигде не видали. Между прочим, заметили мы также большие стада оленей, позволявших к ним приближаться, из чего заключили мы, что то были, вероятно, домашние живот­ные отсутствующих жителей. Впоследствии предположение наше оправдалось: олени действительно принадлежали чукчам, которые нас видели, но по боязни скрывались от нас.

По мере удаления нашего от морского берега воздух становился теплее, а ве­чером появились и комары. К счастью, сильный северо-западный ветер разогнал мучителей. Местами росли здесь по долине разные ягодные растения, как то: шикша (Empetrum), голубель (Vaccinium uliginosum) и морошка (Rubus chamaemorus), но по причине холодного лета на них не было плодов, и, вероятно, они даже не цвели. Грунт был сплошь болотистый, усеянный моховыми кочками, а между ними стоял тонкий лед.

Августа 17-го порывистый северо-западный ветер, с сильным снегом и до­ждем, не позволил нам продолжать путешествия. Мы остановились, но при сильной буре не было возможности ни разбить палатки, ни развести огня. Ночью, вместо снега и дождя, наступил порядочный мороз. Промокшие платья наши промерзли, и мы весьма страдали от холода, тем более, что ветер дул с большой силой.

С рассветом 18-го августа поспешили мы отправиться в путь, надеясь движе­нием согреть несколько наши оцепеневшие члены. От ночного мороза все озера покрылись толстым льдом, а болота так скрепли, что не проламывались под лошадьми, река дала также большие забереги. Мы провели ночь при соединении двух притоков реки; меньший из них шел с юга, а другой с запада.

Августа 19-го сделали мы небольшой переход, боясь слишком утомить лошадей, которым предстоял трудный путь через высокий хребет. Всю ночь провели мы без огня. Несколько сухих черствых сухарей были нашей единственной пищей.

На другой день повернули мы к западу; по нашему направлению тянулось несколь­ко многочисленных стад оленей. В долине, между двумя реками, заметили мы порядочно уезженную дорогу; по ней, как впоследствии узнали мы, чукчи отправляются в Островное. Я предполагал было следовать по этой дороге, потому что, по моему счислению, она должна была вывести нас на север от тундры. Но то­варищи мои не согласились с моим мнением и решились следовать вверх по реке, которая привела нас в дикую пустыню. Наполненная парами и туманом атмосфера ежеминутно изменяла вид окрестности. Мы находились в глубокой долине: окружавшие нас скалы беспре­станно принимали самые разнообразные и странные формы. Внезапно густой туман скрыл весь небосклон, и только местами можно было различать черные зуб­чатые верхи утесов. Плеск низвергавшихся со всех сторон водопадов, грохот отторгнутых волнами кам­ней, свист и завывание ветра в ущельях и, наконец, постепенно сгущавшийся туман, закрывший от нас даже ближайшие предметы, — наводили невольный ужас. Подвигаться вперед, при совершенном незнании местности, было опасно и затруднительно. Мы заметили наконец что земля под нами становится круче, а шум волн постепенно отдаляется. Мы попали в узкий овраг, который мог довести нас в пропасть. Оставалось слезть с лошадей и вести их за поводья. Два часа карабкались мы вверх по рыхлому грунту; камни и песок катились из-под ног, угрожая увлечь с собой и нас и лошадей. В ежеминутной опасности сорваться с ужасной высоты ощупью добрались мы до вершины горы, где оканчивалась тропинка. Перед нами лежала пропасть; туман скрывал ее глубину. Один за другим собрались все наши спутники на небольшой площадке горы. Напрасно смотрели мы в мрачную бездну, наполненную туманом, и на­прасно напрягали взоры вдаль — выхода не было! Положение наше становилось ужасно: впереди была пропасть, и возвратиться назад, к лугам, через расстояние около тридцати верст при совершенном изнеможении лошадей было невозмож­но. Из мучительной неизвестности были мы выведены раздавшимся невдалеке от нас топотом и хорканьем оленей. Мы поспешили за утешительными звуками, и вскоре увидели большую движущуюся массу. Она рассеялась от нашего при­ближения и скрылась в тумане. По следам мы заметили, что большая часть оле­ней побежала к ущелью на юго-запад. Мы пошли туда же, ведя наших лошадей. Узкая, крутая щель, изгибаясь в скале, вывела нас на вершину хребта, который все почитали пределом тундры, несмотря на мои уверения, что он должен лежать гораздо южнее. Здесь мы вышли из тумана, как море волновавшегося под нами. Густые массы паров, медленно клубясь, набегали на утесы, и сопка, на которой мы стояли, уподоблялась острову среди необозримого океана.

При всей трудности путь сюда мог считаться легким в сравнении с опасностями и препятствиями, ожидавшими нас при спуске с хребта. Сажен сто перпендику­лярной высоты вела нас извилистая тропа оленей, и здесь равно надобно было удивляться осторожному и хитрому ходу их и цепкости наших лошадей. Далее тропа исчезала на рыхлом песке и осколках камней, беспрестанно катившихся из-под нас в бездну и попадавших в озеро, лежащее на дне ее. По крутому скату

сводили мы наших лошадей, то опираясь на них, то поддерживая их. Поздно ночью достигли мы песчаных берегов и, несмотря на совершенное изнурение, должны были идти еще далее. Наконец, на берегу ручья, свергавшегося со скалы и впадающего в озеро, нашли мы хороший луг и расположились на ночлег. Лошади наши были обеспечены, но зато мы сами находились в жалком положении. Общий, самый подробный обзор всех мешков и карманов доставил нам только несколько старых сухих сухарей и немного рыбы. Поделившись поровну крохами, легли мы спать чрезвычайно голодные, но большая часть - в сладкой уверенности, что переход через горы совершенно кончен, голая тундра осталась за нами и поутру достигнем мы Анюя и лесов, где нас ожидали защита от непогоды и всякого рода съестные припасы. Мне казалось, что граница тундры еще далеко перед нами; но моему мнению никто не верил. Несмотря на голод, спали мы очень хорошо, и многие видели уже во сне жареных гусей и жирную уху.

С рассветом все наше общество поднялось и приготовилось к дальнейшему путешествию, но первый взгляд на окрестности уверил меня, что, к сожалению, я был прав. Крутой и высокий хребет гор, составляющий предел тундры, опо­ясывал всю южную часть небосклона. При вчерашнем тумане мы заблудились, взяли не ту дорогу; переправились с неимоверными трудами и опасностями через северо-западную ветвь главного хребта и вышли на один из источников Баранихи. Всевозможными доводами старался я уверить Бережного и других в нашей ошибке и необходимости обратиться назад, но напрасно. Служивший нам переводчиком чуванец утверждал, что совершенно знает страну, называл по именам каждую гору, речку и долину, и, несмотря на многократные доказа­тельства его неведения, одержал верх. Бережной как хозяин лошадей решился идти вперед, и мы отправились.

В дурном расположении духа и с голодным желудком продолжали мы путь — я в полной уверенности, что при­нятое нами направление было не­правильно, а Бережной в сомнении и беспокойстве о последствиях. Весь­ма медленно подвигались мы и шли почти всю дорогу пешком, ведя на­ших утомленных лошадей. К вечеру достигли подошвы высокого кряжа скал и остановились на небольшой равнине, поросшей тощей травой.

Дикий лук и несколько корней, вы­рытых из мышиных нор, были нашей единственной пищей.

Августа 22-го, с рассветом, мы увидели в направлении, которому следовали, густой морской туман, что открыло глаза моим странникам, и даже чуванец признался, что он заблудился и совершенно не знал страны, где мы находимся. Береж­ной и якуты пришли в отчаяние, думали, что мы попали в Чукотскую землю и были в нескольких ста вер­стах от Анюев, без всяких средств к пропитанию, с утомленными ло­шадьми, и должны неминуемо здесь погибнуть.

Тогда все уверились наконец в справедливости моих предположений и обратились ко мне с просьбой вывести их отсюда, обещая во всем бес­прекословно мне повиноваться. Хотя при сжатом голодном желудке человек не может быть слишком чувствителен к подобной чести, однако я радовался, что дело приняло такой оборот и что я имел возможность освободиться из самого неприятного положения. По моему счислению, находились мы

в двух днях пути от Малого Анюя и его прибрежных лесов. На третьи сут­ки обещал я привести караван наш к реке, и 23-го августа отправились мы в путь.

Пройдя 15 верст по глубокому, мрачному оврагу, бока которого, перпендику­лярно спускавшиеся, скрылись от нас двумя и тремя слоями облаков, мы вышли к небольшой речке. Она быстро текла к северу и привела нас к большому озеру,

берега которого были обставлены огромными черными скалами. Обогнув озеро с западной стороны и подвинувшись еще 10 верст, мы решились остановиться на ночлег, разложили огонь и, по привычке, повесили котел, но — варить нам было нечего. Пока все мы молча и угрюмо сидели около костра, один из якутов отозвал меня в сторону и, показывая из-под одежды своей утку, которую, отстав от товарищей, случайно убил он камнем сказал мне: «Возьми, тойон, и съешь один, ты сильно устал». Я поблагодарил якута за его добросердечие и без всякого приготовления бросил утку в общий котел. Хотя похлебка наша была очень во­дяниста и каждому из нас досталось по самому незначительному кусочку утки, однако свежая пища несколько подкрепила наши силы. Зато, кроме перьев, от утки ничего не осталось: не только внутренности, даже кости ее были нами съедены.

Вечер был ясен. Ни одно облако не показывалось на темно-голубом, усеянном звездами небе и мы заснули в сладкой надежде, что завтра погода будет благопри­ятна для нашей поездки. Ночью поднялся сильный ветер, и 23-го поутру, когда мы проснулись, вея окрестность была покрыта глубоким снегом. Стараясь не­сколько согреться и обсушиться, мы разложили огонь из шестов нашей палатки, поймали лошадей и пошли далее, прямо в гору.

Мы шли по течению ручья, по колено в снегу и весьма медленно подвига­лись к югу. Дорога становилась круче и привела нас наконец на остроконечный гребень хребта. Туман, облака и густая вьюга скрывали всю окрестность. Мы расположились отдыхать на снегу. Вскоре показалось солнце, и туман рассеял­ся. Нас окружали со всех сторон крутые, покрытые снегом горы. После долгого искания нашли мы на южной стороне местечко, казалось, удобное для спуска.

Крутая и узкая расщелина упиралась в пропасть. Пустив лошадей наших вперед, мы начали спускаться за ними, и здесь вполне почувствовали мы благодетель­ность выпавшего снега, без которого не было нам возможности сойти с гор; снег неоднократно поддерживал нас, когда мы скользили, и спасал от ушибов при падениях. До наступления темноты все счастливо достигли подошвы хребта, и только иные из нас порядочно, но неопасно ушиблись. Наши лошади были также хотя изранены при падении на остроконечные камни, но могли за нами следовать. Мы поздравляли друг друга со счастливым переходом через горы и расположились на снегу, под которым лошади нашли себе траву. В надежде достигнуть завтра Анюя, все мы скоро заснули; но уже ночью голод, после трех­дневного поста, при беспрестанных усилиях, начал нас мучить и вскоре сделался нестерпим. Замечательны были разные впечатления, которые такое мучительное чувство производило на всех нас: иной молился, другой беззаботно пел унылые песни, третий прыгал и кричал; некоторые стояли неподвижно, устремив в зем- лю безжизненные взоры, а иные говорили, но без всякой связи. Якут, прежде с особым уважением, даже со страхом подводивший мне лошадь, обнимал меня и, полуплача, спрашивал: «Скоро придем к Анюю»? Я старался всех утешить, обещая к вечеру достигнуть реки и лучших стран. Без всякой побудительной причины повел я моих товарищей к высокой цепи холмов. С трудом добрались мы до них и вдруг увидели перед собой обширную долину и разбросанные по ней купы деревьев. Как на море, после долгого и затруднительного плавания, крик: «Земля, земля!» возбуждает радость деятельность на корабле, так и здесь вид де­ревьев подействовал, будто электрический удар, на утомленное общество. Лес!

Лес!» — раздалось со всех сторон и мы радостно погнали лошадей вперед. Анюй, а с ним и конец наших страданий были недалеко.

Утомленные лошади, не разделяя нашей надежды, едва передвигали ноги, спотыкаясь на каждом шагу. Так дотащились мы до леса, проехали еще две вер­сты и расположились возле небольшого озера на хорошем лугу. Голод мучил нас. Я предложил убить одну из лошадей. «Нет, — сказал один из якутов, — лошади наши измучены, покрыты нарывами и ранами; их кровь воспалена, и мы заболе­ем, если станем есть их мясо». Не заботясь о палатке и огне, бросились на сырой песчаный берег. С трудом удалось мне уговорить якута закинуть сеть в озеро. Через несколько минут все мы погрузились в крепкий сон.

Когда мы проснулись (25-го августа), солнце уже высоко стояло на небе. Сеть наша лежала в воде. Никто не смел к ней коснуться. Казалось, все боялись, что лов окажется неудачен, что привело бы нас в совершенное отчаяние. Наконец я решился и велел тащить сеть. Мы принялись за работу. Взоры всех устремились на мутную воду; сеть показалась. Она была тяжелее обыкновенной, в ней что- то двигалось: мы поймали трех больших и несколько малых рыб. Огонь тотчас развели; котел закипел и за жирной ухой, с диким луком и другими травами, мы забыли перенесенные нами лишения и были вполне счастливы.

Лошади наши также подкрепили свои силы на тучном лугу, и мы отправи­лись далее. Вскоре показался вдали Анюй, но путь наш к нему пересекал ручей, стремившийся из озера. Переправа через него, на утомленных и бессильных лошадях, была опасна, и, признаюсь, я не согласился бы повторить ее. Река была не мелка, так что вода иногда покрывала седла, и русло ее было покрыто огром­ными остроконечными камнями. Лошади на каждом шагу спотыкались и оступались, и если бы которая из них упала, то, вероятно, была бы не в состоянии под­няться. Но мы счастливо переправились и, проехав еще 5 верст, переплывая и переходя через несколько речек, достигли наконец давно искомого, желанного Анюя. В устье небольшого ручейка расположились мы ночевать. Над нашими головами летели два стада гусей, а над ними несся сокол. Внезапно устремился он на стадо; один из гусей свернулся и упал мертвым на землю, а мы поспешили завладеть добычей сокола.

Августа 26-го расположились мы лагерем в не­большой тополевой рощице, на мысу, образуемом соединением рек Анюя и Шичугины. Отпустив лошадей на луг, покрытый высокой сочной травой, еще до наступления ночи устроили мы закол на Ши- чугине и поставили там наш невод. Спустя не более часа после того невод начал утопать; мы поспешили его вытащить и нашли в нем до двухсот рыб разной величины. Тотчас разложили мы большой огонь и все принялись варить и жарить нашу добычу; а довольно сильный мороз позволил нам даже полакомиться свежей строганиной.

Подкрепившись изобильным, сытным обедом, снова принялись мы за ловлю и, работая всю ночь, наловили до восьмисот рыб. Заря играла уже на вос­точной части неба, когда мы легли отдыхать.

Если бы случай привел нас к реке неделею ранее или позже, вероятно, наша рыбная ловля не была бы столь удачна. Мы вышли на Анюй именно в тот самый

период, когда рыба ищет для зимовки глубоких мест, уходя из небольших речек и притоков, при сильной стуже нередко совершенно вымерзающих. Днем здесь рыба не попадается, потому, вероятно, что лежит на дне, или что видит закол и сети. Так, 27-го августа невод наш пролежал в воде целый день понапрасну, а ночью напротив, наловили мы до 2000 рыб.

Запасы наши был и теперь весьма богаты и, несмотря на ненасытность якутов, ежедневно умножались. Узнав на опыте весь ужас голода, мы решились устроить здесь склад из оставшейся у нас рыбы для других путешественников, которые могут прийти сюда во время, менее счастливое для рыбной ловли. На двух лиственницах была нами устроена сайба, и в нее положили мы около 5000 рыб. Вполне насту­пившие морозы обеспечивали наши запасы от порчи. Возле сайбы поставили мы большой деревянный крест. Впоследствии два чуванца рассказывали нам в Нижне-Колымске, что целое семейство их земляков, томимое голодом, вышло на Анюй, нашло наш склад и несколько месяцев питалось нашей рыбой.

Постройка сайбы заняла нас целый день 29-го августа. Между тем лошади наши, видимо, поправлялись на занесенном снегом, но тучном лугу.

Августа 30-го день именин Александра I — встречали мы с весельем и тор­жеством вдали от наших собратий и праздновали, сколько позволили нам наши средства. К обеду якуты наготовили множество рыбы во всевозможных видах, с приправой дикого лука и других трав и кореньев. Из-за отсутствия водки Береж­ной разделил между проводниками остававшийся у него табак, а в заключение, по предложению моему, якуты стреляли в цель из луков, причем мой большой охотничий нож и хорошая узда были назначены наградами победителям. Не­смотря на скудость средств наших к должному торжеству дня, истинное веселье господствовало в нашем обществе, и громкие песни проводников до самой ночи раздавались в долине. Благоприятное открытие заключило некоторым образом сегодняшнее торжество. Мы располагались на другой день ехать далее. Якуты наши пошли ловить лошадей и нашли в лесу чуванскую сайбу, где отсутствую­щие жители оставили несколько зимней одежды. Такая находка была для нас тем драгоценнее, что морозы ежедневно усиливались, а наши платья совсем не были

приспособлены к зимнему путешествию. Взяв из сайбы для каждого из нас по меховой рубаш­ке и по паре рукавиц и сапог, мы оставили там взамен достаточное количество табаку, пороха и свинца. Кроме того, поставили здесь крест в направлении к построенному нами складу с рыбой. Такие простые указатели попадаются весьма часто в странах, где кочуют сибирские народы. Несмотря на видимую не­достаточность подобных указателей, они бывают совершенно понятны для туземцев и всегда достигают своего назначения.

С рассветом 31-го августа навьючи­ли мы наших отдохнувших лошадей и, взяв с собою из съестных припасов до тысячи рыб, отправились далее. Крутые горы вынуждали нас сегодня по нескольку раз переправляться через Анюй, что было весьма легко, ибо от сильных морозов и ветров вода в реке значительно спала. К вечеру переправились мы через реку Ебундон и переночевали на левом берегу ее. Стужа усиливалась; лед в небольших речках не ломался под нами, и даже на Анюе неглубокие места покрывались льдом.

Сентября 1-го шли мы через холмы и долины, почти всю дорогу пешком, в надежде несколько согреться. Чуванская зимняя одежда не защищала нас от холо­да. Анюй составляет здесь большой изгиб вправо; он оставался у нас в стороне, за густым лесом.

Сентября 3-го мы снова выбрались на Анюй и еха­ли 12 часов шибкой рысью, надеясь достигнуть юка­гирского летовья, но темнота принудила нас остановиться на ночлег в лесу. Здесь и на дороге сюда видели мы несколько шалашей из древесных ветвей, где юкагиры обыкновенно сторожат стада оленей. Казалось, что охота их была не­счастлива: около шалашей не было видно ни рогов, ни других остатков убитых животных.

Рано поутру были мы разбужены говором и песнями юкагирских женщин — они проводили ночь недалеко от нас за холмом и стерегли закол, устроенный для рыбной ловли на реке Елошбал. Новости, рассказанные ими, были для нас не радостны: по берегам Колымы и обоих Анюев свирепствовал голод. Оленья охота и рыбная ловля равно были неудачны, и все народонаселение здешней страны с трепетом ожидало ужасной наступавшей зимы.

В пяти верстах отсюда находились юрты встреченных нами юкагиров на левом берегу Елошбала. Там жило их пять семейств. Нас приняли радушно и отвели нам самый большой балаган. Якуты наши были в восторге, что наконец нашли людей, с терпеливым вниманием слушавших рассказы их об нашем путешествии, опасностях, каким мы подвергались, мужестве и решимости, оказанных при разных случаях всеми членами нашего общества. Проводники наши хвастали бессовестно и лгали ужасно. Присутствие наше нимало не стесняло якутов, а напротив, неоднократно призывали они нас в свидетели и, казалось, сами твердо верили справедливости своих рассказов.

Бережной объявил мне, что он намерен прожить здесь несколько недель» отдохнуть от трудного путешествия и дать лошадям время оправиться и со­браться с силами на здешнем хорошем лугу. Окончив осмотр тундры, я решился посвятить оставшееся до наступления зимы время описанию Малого Анюя до Нижне-Колымска на протяжении пятисот верст. С этот целью велел я сколотить себе из осиновых бревен, связанных ивовыми прутьями, плот (Такие плоты

строятся следующим образом: несколько длинных, довольно толстых шестов (легких дерев, главным образом осин и тополей) связываются тончайшими их концами, которые и составляют верхний конец плота, а толстые концы шестов располагаются от него, как радиусы круга, в некотором расстоянии один от дру­гого; промежутки между ними наполняются другими мелкими шестами, и все перевязывается и переплетается ивовыми прутьями. Таким образом устроенный плот имеет вид огромного клина и при своей остроконечной форме плавает хорошо и быстро.) и приделать для управления им два весла. К 6-му сентября плот мой был приготовлен, и я отправился на утлом судне моем далее. Лоцманом в поро­гах и отмелях Анюя отпустил со мной старый юкагир своего сына, мальчика лет пятнадцати, а взамен того позволил я отцу пользоваться на охоте моим ружьем, порохом и свинцом.

Проплыв пять верст, мы заметили на берегу дикого оленя. Мой проводник, хороший стрелок, убил его стрелой. Обрадованные столь неожиданным при­ращением съестных припасов, мы привязали добычу к плоту и поплыли далее. К вечеру достигли мы скалы Черевок, обрывом упирающейся в реку. Здесь в на­стоящее время года обыкновенно находится несколько юкагирских летовьев, но, к несчастью, мы никого не нашли, что было тем досаднее, что мы забыли взять с собой огниво и вынуждены были провести холодную ночь без огня, доволь­ствуясь вместо теплой пищи ножными жилами и мозгом убитого оленя, которые едят сырыми, почитая величайшим лакомством.

До восхода солнца мы уже отправились в путь. Трудно представить себе пу­тешествие тяжелее нашего. Неуклюжий плот не слушался весел и беспрестанно

задевал за камни и отмели, и то вертелся среди реки, то шел кормой вперед. Силы наши были недостаточны управлять столь неповоротливым судном. При спусках с высоких порогов плот наш погружался передним концом в волны, и вода покрывала нас, так что мы были насквозь промочены. В таком положении, беспрестанно цепляясь за мокрые бревна, чтобы не упасть в реку, провели мы день и к вечеру причалили в устье Лабунгены, впадающей с севера в Анюй. Ночь провели мы опять без огня.

В полдень 8-го сентября увидели мы на берегу дым и поспешили туда, надеясь найти там людей, но напрасно. Взамен того нашли мы тлеющий костер, разложен­ный, вероятно, во время ночи охотниками или рыбаками. Тотчас воспользовались мы счастливой находкой, развели большой огонь и сварили себе славную похлебку из оленины. Подкрепившись и высушив по возможности наши платья, поехали мы далее, но, зная из опыта, как неприятно проводить холодные ночи без огня, устроили на плоту род очага и в нем целый день поддерживали небольшой огонек, что было возможно, потому что отсюда пороги прекращаются и Анюй принимает спокойное, хотя и быстрое течение. Впрочем, предосторожность наша оказалась лишнею. К ночи достигли мы подошвы горы Обром, где находились летовья не­скольких юкагирских семейств. К несчастью, они могли нам предложить только шалаш из ветвей и огонь, и ничего более, потому что сами терпели голод и уже два дня ничего не ели. Угостив наших хозяев олениной, мы провели здесь ночь весьма спокойно в сравнении с предыдущими. На другой день отправились мы далее, но за сильным ветром и противным волнением достигли только до залива Мунголь. Сентября 11-го мы ночевали в Плотбище, а 12-го — в Малом Ветренном. Всю эту страну посещал уже я с доктором Кибером в прошлом году. Тогда жил здесь довольный и, по своим понятиям, счастливый народ, но теперь все было мертво и пусто. В покинутых хижинах гнездились птицы, голодные волки рыска­ли кругом. Печальная картина Севера! Немногие не истребленные еще голодом жители рассеялись по тундре, отыскивая себе пропитание. В Малом Ветренном нашли мы несколько юкагиров, едва похожих на людей. Они принадлежали к бо­гатому некогда семейству Коркина, который в прошлом году так гостеприимно угощал нас. И ныне, несмотря на совершенную нищету свою, он предложил нам все что мог — немного рыбы. Боясь оскорбить старика, мы должны были хоть отведать его пищи. Несчастные жители принимались за пищу только однажды в 48 часов! Некогда здоровый, сильный народ, теперь едва таскался и был более похож на мертвецов, нежели на людей.

Наш плот от долгого плавания весьма пострадал и не мог противостоять большим льдинам, которые неслись по реке. Добродушный Коркин, видя мое затруднение, предложил мне свой карбас, на котором и отправился я далее. Ветер был попутный; мы поставили парус, и в короткое время достигли Молоткова, где несколько юкагирских семейств рыбной ловлей снискивали себе скудное пропитание.

Несмотря на быстрое течение, Анюй дал уже большие забереги и местами покрылся тонким льдом; он ломался, однако, от напора нашего карбаса. Зимние морозы приближались. Первое обитаемое местечко, Байково, лежит отсюда в ста верстах. Опасаясь замерзнуть на реке прежде, нежели достигнем его, я ре­шился на всякий случай нанять в Молоткове семь собак с нартой и взять их с собой на лодку.

С рассветом 15-го сентября мы выехали из Молоткова и местами с трудом и опасностью пробивались сквозь лед. Несмотря на то проехали мы 50 верст и к ночи достигли Русского острова, покрытого густым, высокоствольным ли­ственничным лесом. Недалеко от него две большие льдины затерли нашу лодку,

и с трудом* промокши насквозь, выбрались мы на берег, вытащив с собой собак, нарту и наши вещи. Здесь предстояло нам прожить несколько дней, а потому тотчас устроили мы себе шалаш из шестов и ветвей, покрыли его сверху мхом, снегом и облили водой, так что составили себе довольно прочное и теплое жилище. Привязав собак вокруг шалаша и обезопасив тем себя от внезапного нападения медведей, мы развели огонь, сварили ужин и провели ночь весьма хорошо.

Два дня прожили мы на острове. Лед был так еще тонок, что 17-го сентября спутник мой проломился на нем и едва спасся.

Наконец 18-го сентября можно было ехать далее, и мы счастливо переправили свою нарту на южный берег реки. Собаки наши были еще слабы, так что едва тащили пустые сани. Мы подвигались медленно, и в два дня проехали только 15-ти верст. Несмотря на сильные морозы, лед был еще тонок и два раза про­ламывался под нартой.

Сентября 20-го лед несколько окреп; собаки по хорошей дороге бежали скорее. В 15 верстах от ночлега заметили мы на левом берегу дым. Я поспешил туда в на­дежде найти людей, но в середине реки лед подо мной преломился, и только с помощью шеста удержался я над водой. К счастью, подоспел юкагир и на нартовом ремне вытащил меня на твердый лед. Обходом мы достигли берега и встретили там бедное семейство ламутов. Они лишились оленей, своего единственного богатства, и перешли сюда для рыбной ловли. Ламуты были счастливее юкаги­ров, имея у себя порядочный запас сушеной и мерзлой рыбы, и уступили нам ее достаточное количество для нас и наших собак. Ночью подул так называемый теплый ветер и принудил нас остановиться два дня на месте. Только 23-го сентя­бря отправились мы далее и не без опасности достигли деревни Байковой. Здесь еще летовало одно русское семейство из Нижне-Колымска.

Наконец 24-го сентября возвратился я в Колымский острог после 94-дневного отсутствия.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

 

Четвертая поездка по льду и опись берега до острова Колючина. — Съезд. — Встреча с чукчами на Шелагском мысе. — Сказание о земле на Север. — Путь по морю. — Полыньи и тонкий лед. — Поворот. — Опасное положение. Потеря части запасов. — Выезд на берег. — Встреча с Матюшкиным. — Известие о Шалаурове. — Продолжение описи морского берега до острова Колючина. — Замечания о чукчах. — Недостаток путевых припасов и крайнее изнурение собак. — Возвращение. —Заключение.

 

Зима 1822 и 1823 годов, по понятиям здешних обитателей, была гораздо умереннее обыкновенной, потому что термо­метр только однажды (10-го января) спустился на 37° мороза, и северные сияния показывались редко и слабо. Несмотря на то, нельзя было решиться предпринять зимой путешествия по Ледовитому морю, где стужа сама по себе сильнее, а при совершенном недостатке прочного жилища и топлива — гораздо чувствитель­нее. Потому отложил я путешествие до наступления более умеренного времени года, а между тем занимался затруднительными и продолжительными сборами и приготовлениями к поездке, или, сидя в моей хижине у ярко пылающего чува­ла, за толстыми ледяными окнами, приводил в порядок и записывал сделанные в течение прошлого лета наблюдения и описи.

Приезд Тарабукина, бывшего верхоянского окружного исправника, заняв­шего ту же самую должность в Колымске, произвел весьма приятную перемену в однообразии нашей жизни. Деятельный чиновник этот, принимая живейшее участие в успехе нашей экспедиции и зная притом очень хорошо здешнюю страну, всячески старался нам быть полезным.

В прошлом году рыбная ловля была весьма изобильна, и собаки, в которых мы всего более нуждались для нашей поездки, с прекращением заразы оправи­лись и снова размножились. Тарабукин употребил эти и другие благоприятные обстоятельства в нашу пользу, нимало не стесняя тем обитателей, а, напротив, доставляя им от того выгоды.

Большие запасы корма для собак были перевезены в стан наш у Большой Ба­ранихи, к Малому Баранову Камню и в Сухарное, а также в Походск, Черноусову, Малое Чукочье и в Нижне-Колымск, так что, по крайней мере, в этом отношении были мы обеспечены.

Зная на опыте, как мало можно надеяться на вспомоществование окрестных жителей, при всем старании могущих доставить только небольшое число собак, годных для дальнего и продолжительного путешествия, я не ограничился Колымой, а обратился к прибрежным жителям рек Индигирки, Хромы и Яны, у которых собаки обыкновенно бывают очень хорошо выезжены. Для более верного успеха объехал я сам эти страны и остановился на некоторое время в Усть-Янске, где спутник мой, лейтенант Анжу, оказал мне деятельное вспомоществование. Мне удалось уговорить племена, живущие по берегам упомянутых рек, выставить

для предлежащего путешествия нашего 15 хороших нарт с самыми надежными собаками и провиантом на два месяца. Обеспеченный и с этой стороны, воз­вратился я в конце 1822 года в Нижне-Колымск и с уверенностью мог надеяться, что для успешного окончания нашей экспедиции не представится уже никакого существенного и неудобоотклонимого препятствия.

Использовав с пользой время, до нашего остававшееся отъезда, отправил я 30- го января 1823 года штурмана Козьмина, на двух нартах к Медвежьим островам для точнейшего определения положения Крестового острова и чтобы увериться в существовании предполагаемого в том краю другого острова под тем же на­званием. Февраля 17-го, несмотря на сильные морозы, окончил штурман Козьмин свое чрезвычайно трудное путешествие и представил мне подробные описи как Медвежьих островов вообще, так и Крестового особенно. Он убедился, что дру­гой Крестовый остров не существует: по крайней мере, все разъезды и старания Козьмина найти его были тщетны.

Между тем мы беспрестанно занимались приготовлениями к нашему по­следнему большому путешествию по льду, которым должны были довершить исполнение данного нам поручения. Не только люди, собственно для экспедиции назначенные, но и все жители местечка работали деятельно: старые нарты тща­тельно исправлялись, новые приготовлялись, дорожные палатки приводились в порядок и пр. Мало-помалу собралось столько нарт с надлежащим числом собак, что, согласно моему желанию, нашел я возможным разделить экспедицию на две

части, из которых одна, под начальством мичмана Матюшкина, должна была описать Чукотский берег до Северного мыса, тогда как я с другой частью хотел предпринять путешествие по льду в Ледовитое море, чтобы еще раз попытаться отыскать предполагаемую там большую землю. Берега твердой земли обещали более предметов для изысканий естествоиспытателям, нежели льдины и торосы Ледовитого моря, потому доктор Кибер отправился с мичманом Матюшкиным. Мне сопутствовал штурман Козьмин.

Получив известие, что собаки и нарты с берегов Индигирки и Хромы прибыли в Походск, поспешил я с Тарабукиным осмотреть и принять их. К сожалению, оказалось, что большей частью собаки были изнурены и не могли выдержать путешествия по Ледовитому морю, а потому вынуждены мы были отпустить их обратно. Лучших взяли мы с собою в Сухарное, где с 14-го февраля 60 собак, т. е. пять упряжек, выбранных из всего Колымского округа, откармливались и при­готовлялись к поездке. С ними и с лучшими из остальных нарт оставили мы 26-го февраля Сухарное и направили путь на восток по берегу. Марта 1-го догнал нас посланный нарочно из Нижне-Колымска казак и привез мне от сибирского генерал-губернатора бумаги, заключавшие в себе инструкцию для занятий экс­педиции в этом году. Стоит заметить, что эти бумаги пролетели, можно сказать, огромное расстояние до 11 ООО верст, между С.-Петербургом и устьем реки Бере­зовой, в Ледовитое море, не более как в 88 дней, включая еще и те дни, пока по по­лученным из столицы предписаниям составлялась в Иркутске моя инструкция. Для проезда такого расстояния с обыкновенной почтой надобно, по крайней мере.

Шесть с половиной месяцев. Я воспользовался случаем и послал начальству с возвращавшимся казаком отчет о наших работах, который не мог быть, однако, слишком подробен, ибо составлялся на льду под открытым небом при 22° холода. С тем же казаком отправил я две из моих индигирских нарт, ибо между собаками оказались при­знаки болезни. Отослав казака, продолжали мы путь с 19-ю нартами, и в тот же вечер достигли балагана у Баранихи, выстроенного нами в прежнее путешествие. Здесь нашли мы благодетельную защиту от мороза, усилившегося до 33°.

Не теряя времени занялись мы не совсем легкой работой — разделить и по­ровну нагружать на нарты съестные припасы и другие вещи, теперь привезенные нами и прежде сюда присланные. Из съестных припасов взяли мы семь с половиной пудов ржаных сухарей, б пудов свежезамороженного мяса, 3 пуда с половиной крупы, пуд затурану*, 1260 штук юколы, 224 омуля, 12 гусей, 12 фунтов чаю, 10 фунтов сахару, 15 фунтов леденцов, 8 кружек винного спирта, 20 фунтов, соли, 20 фунтов масла, пуд черкасского табаку, 5 пудов рыбьего жира и 83 штук сухих березовых дров. Для корма собак** назначалось до 7000 штук юколы, 4000 сельдей и еще не­сколько другой рыбы.

Кроме того должны мы были взять с собой еще следующие вещи: урос, т. е. па­латку из оленьих кож с принадлежностями, две пешни, две лопаты, два топора, чайник и котел с треножником, 5 ружей, 5 пик, 100 боевых патронов, карманный фонарь и несколько восковых свечей, два секстанта, два искусственных ртутных горизонта, карманный хронометр, фунт ртути и лот с линем, размеренным на футы. Все это помещалось на наших 19-ти нартах.

Три дня занимались мы разбором и нагрузкой. Марта 4-го все было готово, но сильный шторм от WNW препятствовал нам отправиться в путь. Ветер дул такими порывами, что неоднократно угрожал опрокинуть наш балаган, и притом

* Затураном называется мука, зажаренная в масле или в рыбьем жире, которую кипятят в воде и пьют как чай.

** Ежедневной порцией корма для каждой собаки назначались 1 юкола и 3 сельди, или

2 юколы.

холод увеличился до 25°. Хижина до­ставляла нам еще хоть какую-нибудь защиту, но собаки наши оставались целый день подверженными всей ярости вихря, который, взвевая гу­стые массы снега, затемнял воздух. На другой день должны мы были отрывать из снежных бугров нарты и собак.

Марта 5-го буря утихла, и мы по­ехали далее. Без всяких замечания достойных приключений достигли мы 8-го марта Шелагского мыса, где счастливый случай сблизил нас с народом, знакомство которого до этих пор тщетно старались мы при­обрести.

На двух нартах опередил я с штур­маном Козьминым наших товарищей, желая отыскать удобное место для ночлега на узком перешейке, к югу от мыса лежащем, как вдруг из-за торосов появился чукча на легких санках, запряженных двумя оленя­ми. Он остановился в некотором расстоянии и закричал нам что-то, но видя, что мы не понимаем, сделал рукой знак. Мы подошли к нему и, не зная чукотского языка, не могли с ним объясняться. Желая, однако, воспользоваться благопри­ятным случаем и завести ближайшее знакомство с этим народом, я всячески старался знаками удержать чукчу, надеясь, что между тем приедет переводчик, оставшийся назади с другими нартами. Не знаю, понял ли меня наш новый знако­мец, но он вышел из саней, не показывая ни малейшей боязни и недоверчивости, вынул свою гамзу (трубку) и потребовал от нас табаку. Я поспешил исполнить его желание; он очень спокойно расположился курить. Но вскоре после того про­говорил несколько раз слово канакай (что означает старшину или начальника), вскочил в сани свои и скрылся между торосами. Вечером, когда все общество собралось и расположилось лагерем, посетили нас трое чукчей; двое из них ехали в санях, а третий бежал возле них, погоняя оленей. Приближаясь к лагерю, чукчи, сидевшие в санях, делали обеими руками разные странные движения и знаки, желая, вероятно, показать, что они пришли без оружия и с дружелюбным наме­рением. Они остановились недалеко от лагеря, и малорослый чукча, лет 60-ти, закутанный в мохнатую кухлянку, безбоязненно подошел к нам, объявляя, что он камакай чукотских племен, обитающих по берегам Чаунского залива. Его смелые и быстрые движения обнаруживали сильное телосложение, а маленькие блестящие глаза выражали мужество и самонадеянность. После обыкновенного приветствия, торома*, велел он вынуть из своих саней жирный бок тюленя и ку­сок свежего медвежьего мяса и подарил мне их как произведение своей страны. Я привел его в нашу палатку, угощал табаком, рыбой и прочим, и он вел себя так непринужденно и спокойно, как будто бы мы были с ним старые знакомцы. Че­рез переводчика разговаривал я с ним и с удовольствием слушал его замечания.

* «Торома» есть испорченное русское слово «здорово», перенятое чукчами у русских на Островной ярмарке.

Всего более желательно ему было знать, что нас побудило в такое холодное время года предпринять столь дальнюю поездку? Потом спрашивал он: много ли нас и вооружены ли мы? Отвечая ему на вопросы, всячески старался я объяснить, что наше посещение совершенно мирное. Несмотря на то казалось, что внезапное появление наше возбудило в нем недоверчивость, и проницательные взоры его следили за каждым движением нашим. Впрочем, он был очень скромен и с добро­душной откровенностью отвечал на все наши вопросы. Между прочим желали мы знать, видели ли чукчи деревянный крест, поставленный нами в 1820 году на горах Шелагского мыса. «Мы видели ваш крест и не тронули его», — отвечал

камакай и рассказал, что он первый увидел крест и тем более удивлялся такому явлению, что в окрестностях не заметно было никаких следов недавнего посе­щения. На следующую весну тюленья и медвежья охоты были особенно удачны; чукчи приписали это влиянию креста и принесли ему на жертву белого оленя. Напротив того, другой крест, поставленный священником Слепцовым на берегу Чаванской, или Чаунской, реки, был ими сломан и сожжен, потому что жителям тех мест показалось, будто со времени сооружения его река сделалась мало­рыбной. Также рассказывал он нам, что чукчи не имеют постоянного жилища на Шелагском мысе, но обыкновенно собираются туда в марте месяце для охоты за белыми медведями, которых, вооруженные одними копьями, с удивительной смелостью преследуют и умерщвляют они среди самых неприступных торосов. Старик выдавал себя за потомка древних шелагов, или, как чукчи обыкновенно называют, чаванов, много лет тому назад двинувшихся на запад по морскому берегу и более не возвращавшихся. От имени этого народа реки и залив получили название Чаванских, или Чаунских. Часа через два гость наш расстался с нами, очень довольный, как казалось, ласковым приемом и полученными на прощанье подарками.

На следующий день, 9-го марта, камакай посетил нас со своими женами, детьми и с одним молодым чукчей, которого представил нам как своего пле­мянника. Мы предложили гостям чаю, но они только отведали его и с видимым отвращением вылили остальное, а потом каждый вырезал себе по большому куску свежего, твердого снега и принялся жевать его*, чтобы истребить чайный вкус и прохладиться. Сахар им весьма понравился. Замечательно, что, несмотря на чрезмерное употребление табаку, который чукчи беспрестанно курят, нюхают и жуют, они не совершенно притупили свой вкус. Племянник камакая рассказал нам, что он ел много сахару на ярмарке в Островном, когда его там крестили. Мы сделали ему несколько вопросов о его крещении; но, кроме некоторых обрядов, он ничего не помнил и даже забыл данное ему имя. Жена его, также крещеная, хотя знала, что мужа называют Николаем, а ее Агафьей, и показывала нам дан­ные им кресты, но тем ограничивались все ее воспоминания. Проводники наши поспешили показать ей, как должно креститься и кланяться в землю, что она, к радости гордого своего мужа, очень скоро переняла. Маленький сын ее, мальчик лет десяти, воспользовался тем, что всеобщее внимание было обращено на такую сцену и спрятал очень искусно в свою широкую кухлянку пару ножей, несколь­ко бисеру и других мелочей. Не желая нарушать доброго между нами согласия, я притворился, будто бы не замечаю воровства.

Камакай был в своем роде довольно образованный человек. Узнав цель на­шей поездки и уверившись, по-видимому, что мы не имеем намерений, опасных свободе народа его, а, напротив, желаем только точнее узнать положение и свой­ства берегов, чтобы открыть, каким путем могут русские доставлять чукчам табак и другие товары, он описал нам подробно не только границы земли своей от Большой Баранихи до Северного мыса, но даже нарисовал углем на доске положение Шелагского мыса, называя его Ерри. В Чаунском заливе назначил он остров Араутан совершенно правильно по форме и положению, а к востоку от мыса Шелагского — другой маленький остров, который впоследствии и наш­ли мы; он утверждал уверительно, что, кроме этих двух, на всем протяжении нет никаких более островов. На вопрос наш, не существует ли какая-нибудь земля на море к северу от Чукотских берегов? подумав несколько, рассказал он

* Впоследствии часто замечали мы, что большой кусок свежего снега, несмотря на силь­ный холод, составляет всегда лакомство для чукчей и после каждого кушанья служит им как будто десертом.

следующее: «Между мысом Ерри (Шелагским) и Ир-Кайпио (Северным)*, близ устья одной реки, с невысоких прибрежных скал в ясные летние дни бывают видны на севере, за морем, высокие, снегом покрытые горы, но зимой, однако, их не видно. В прежние годы приходили с моря, вероятно, оттуда, большие стада оленей, но, преследуемые и истребляемые чукчами и волками, теперь они не по­казываются. Сам он однажды преследовал в апреле месяце целый день стадо оленей на своих санях, запряженных двумя оленями, но в некотором отдалении от берега морской лед сделался столь неровен, что он вынужден был возвратить­ся». По мнению камакая, виденные с берегов горы находились не на острове, а на такой же пространной земле, как его родина. От отца своего слышал он. что в давние времена один чукотский старшина со своими домочадцами поехал туда на большой кожаной байдарке, но что там нашел он и вообще возвратился ли он оттуда, — неизвестно. Он полагал, что отдаленная северная страна заселена, и доказывал мнение свое тем, что за несколько лет на берега острова Араутана, в Чаунском заливе, выбросило мертвого кита, раненого дротиками с острием из шифера, а как чукчи не имеют таких оружий, то должно предполагать, что такие дротики употребляются жителями неизвестной страны**. Основываясь на том, что с высоты даже Шелагских гор не видно на севере никакой земли, камакай полагал, что она против того места, где видны высокие, снегом покрытые горы, образуют мыс, далеко выдающийся в море.

* Современное название — мыс Шмидта. (Прим. ред.)

** Известно, что алеуты бьют китов острогами с шиферным острием; а как киты пла­вают очень скоро, то можно полагать, что упоминаемый здесь кит ранен был на Алеутских островах.

Я сделал старику несколько подарков за готовность его, с которой отвечал он на наши вопросы, уверяя, что если такие рассказы окажутся истинными, то само правительство не преминет доставить ему приличное награждение. Он был за все очень благодарен и просил меня походатайствовать, чтобы Белый царь прислал ему железный котел и мешок табаку, которых ему недостает для совершенного счастья. Я должен был обещать, что употреблю с моей стороны все усилия и по- могу ему достигнуть цели его желания. Тогда камакай и его спутники простились с нами, весьма довольные знакомством и приемом.

Марта 9-го числа, воспользовавшись ясной погодой, взял я полуденную высоту и 22-мя лунными расстояниями определил положение перешейка под 70°2'59" широты и 171°З'15" восточной долготы от Гринвича. Отклонение стрелки в руч­ном пель-компасе по азимутам, при соответствующих высотах солнца, найдено 18°3' восточное.

На следующий день продолжали мы путь через перешеек, направляясь к вос­точной стороне Шелагского мыса. К морозу в 26° присоединился столь сильный ветер от NWtN, что многие нарты были им опрокинуты и повреждены, а другие отстали и потеряли из вида передовые сани; к тому поднялась густая метель, совершенно препятствовавшая отличать покрытый снегом берег от морской поверхности, так что, вероятно, многие из наших спутников заблудились бы во льдах, если бы увеличивающиеся торосы не показывали им отдаления земли.

Берег на протяжении 18-ти верст составлен крутыми скалами, мало-помалу по­нижающимися до устья ручейка. Здесь мы остановились исправить поврежденные нарты и привести все в порядок. 11-го числа ветер затих и сделался переменчивым; термометр показывал поутру 19°, а вечером 25° мороза. В полдень достигли мы скалы Козьмина и определили ее положение в 70°00'55" широты по полуденной высоте солнца и в 17°55' счислимой долготы, восточной от Гринвича. Магнитная стрелка склонялась на 18° к востоку.

От этой скалы берег покрыт холмами, между которыми лежали большие кучи китовых ребер, но очень мало было наносного леса. Переехав через устье еще одного ручья, мы расположились на ночлег в 24-х верстах при устье значитель­ной реки, протекающей среди гор и называемой чукчами Веркон. Река эта при

впадении в море полторы итальянские мили шириной. Левый берег ее низмен и покрыт крупным песком, а правый, напротив, скалист и образует крутой мыс, обрывисто выдающийся в море и возвышающийся до 280-ти футов отвесно. Я назвал его мысом Кибера. На скале находится конусовидная гора, называемая чукчами Ечонин.

Версты три с половиной севернее мыса Кибера скалистый остров, обставленный огромными торосами, и две с половиной версты в окружности. Не зная, что чукчи называют его Амгаотон, я именовал его Шалауровым в память путешественника, своей предприимчивостью, терпением и смертью в этих краях вполне заслу­живающего, чтобы имя его хоть таким образом было сохранено для потомства. На севере и западе Шалаурова острова скалы поднимаются на 15 сажен высоты; западная строна их склоняется отлого к морю и покрыта вся китовыми ребрами, лежащими здесь в небольших отдельных кучках. Они составляют следы хижин народа, некогда здесь обитавшего и питавшегося рыбой и морскими млекопи­тающими, преимущественно китами, употребляя их огромные ребра вместо бревен и шестов при сооружении хижин. Говорят, что язык этого народа был непонятен кочующим оленным чукчам и много сходствовал с наречием оседлых чукчей на берегах Берингова пролива, доселе живущих в землянках, устроенных на китовых ребрах, с одним только входом сверху. Впрочем, достаточно доказано, что оседлые чукчи составляют с алеутами и гренландцами одно поколение, рас­пространенное таким образом по берегам Ледовитого моря, от восточных краев Америки до Шелагского мыса.

Марта 13-го дул слабый западный ветер, и хотя покрыл весь небосклон тума­ном, но не произвел никакого влияния на температуру. Термометр показывал поутру 19°, а вечером 25° мороза.

Нагрузившись насколько можно более наносным лесом, здесь нами найден­ным, оставили мы берег и направили наш путь по льду прямо на север. В четырех верстах от берега зарыли мы с известными предосторожностями часть наших запасов в лед, который был здесь не толще полутора аршина. Глубина моря была

5 сажен; грунт — жидкий зеленый ил. Разгруженные нарты отослали мы отсюда в Колымск.

Марта 14-го, проехав 17 верст NNO (при 25° и 28° мороза) по довольно гладко­му льду, были мы остановлены огромными торосами, через которые надлежало пешнями прорубать дорогу. До позднего вечера работали мы с величайшими усилиями и, подвинувшись версты на три вперед, вынуждены были остановиться на ночлег от усталости и для исправления поврежденных нарт.

На следующий день при 20° холода и пасмурной погоде езда была еще затруд­нительнее вчерашней. Мы работали пешнями целый день в бесконечных торосах и подвинулись только на 5 верст. Нарты наши, устроенные совсем не для такого пути, пришли в самое жалкое положение, и мы вынуждены были остановиться и хоть несколько привести их в порядок. Сегодня на середине дороги нашел я глубину моря в 19 сажен; грунт состоял из песка, смешанного с глиной.

Торосы становились все выше и плотнее, а между ними лежали огромные бугры рыхлого наносного снега. Уверившись в невозможности проникнуть далее с тяжело

нагруженными нартами, я решился оставить здесь большую часть наших запасов и отослать назад восемь нарт. Мы вырубили во льду две ямы и положили в них провианта и корма для собак на 23 дня. На четырех нартах хотел я с Козьминым и пятью проводниками пробираться далее на север. Мы нагрузили сани наши как можно легче и взяли с собой только на пять дней провианта и несколько дров.

Сильный западный ветер, затемнявший воздух метелью, не позволял нам, однако, предпринять немедленно дальнейшее путешествие к северу. Ночью на 18-е число ветер перешел к WNW, постепенно крепчая, превратился в шторм и разломал около нашего лагеря лед. Мы очутились на большой льдине, сажен пятьдесят в поперечнике. От сильного ветра лед с шумом трескался, щели рас­ширялись и некоторые простирались до 15 сажен ширины. Льдина, на которой находились мы, носилась по морю. Так провели мы часть ночи в темноте и еже­минутном ожидании смерти. Наконец наступило утро, и ветер сплотил нашу льдину с другими, так что вечером 18-го марта были мы снова на неподвижной ледяной поверхности. Море под нами было в 19 сажен глубиной при глинистом грунте.

Буря затихла 19-го, и небо прояснилось, но на севере поднимались густые ис­парения, по-видимому, из открытого моря, отнимая у нас надежду проникнуть

далеко к северу. Несмотря на то, мы не оставили нашего намерения и решились попытаться проложить себе дорогу среди окружающих нас торосов. Беспре­рывно в течение целого дня работали мы, обходили огромные трещины, еще не сомкнувшиеся, и переправлялись через другие, покрытые уже тонкой ледяной корой. Весьма медленно подвигались мы и, отъехав десять верст, остановились на ночлег у высокой льдины, и имея в виду азиатский берег.

Марта 20-го погода была ясная: ветер затих, северная часть горизонта покры­валась темным голубым отливом; термометр показывал 19° холода. Огромные, один на другой нагроможденные торосы, стояли стеной и совершенно отняли у нас возможность проникнуть далее. Мы решились взять направление на WNW, но, проехав верст восемь, встретили огромную щель, по-видимому, только что затянутую тонким и совершенно гладким ледяным слоем. Обойти ее не было воз­можности, ибо она простиралась к WNW и 0SO до краев видимого горизонта. Тут расположились мы на ночлег на 19,5 саженях морской глубины; дно моря составлял глинистый грунт, смешанный с песком. На следующее утро первым за­нятием нашим было осмотреть окрестности и изыскать средства к продолжению пути. Торосы, находившиеся на северном краю щели, были, по-видимому, преж­него образования и казались нам менее круты и плотны, а потому надеялись мы проложить себе между ними дорогу далее к северу. Но проникнуть туда не было иного средства, как только переехать по тонкой ледяной коре, покрывавшей щель. Мнения моих проводников были различны. Я решился на это предприятие, и, при невероятной скорости бега собак, удалось нам оно лучше, нежели мы ожидали. Под передними санями лед гнулся и проламывался, но собаки, побуждаемые проводниками и чуя опасность, бежали так скоро, что сани не успевали погру­жаться в воду и, быстро скользя по ломавшемуся льду, счастливо достигли до противоположного края. Остальные три нарты ехали в разных местах, где лед казался надежнее, и также все благополучно переправились на другую сторону. Здесь вынуждены мы были дать отдых утомленным собакам.

Довольно благоприятное качество льда дозволило нам проехать 24-е версты в направлении NNO, через торосы и глубокий снег. Пользуясь светом прекрасного северного сияния на NO части горизонта, мы ехали далее обыкновенного и уже поздно вечером расположились ночлегом среди торосов.

Марта 22-го поутру небо было ясно, но к полудню ветер перешел на запад, усилился и поднял сильную метель. Сегодняшняя поездка наша была беспре­станно прерываема полыньями, и неоднократно подвергались мы опасности утонуть. Края подобных, не покрытых льдом мест обыкновенно бывают занесены глубоким снегом, так что передовые собаки часто погружались в воду, и только с величайшими усилиями удерживали мы нарты на поверхности льда. Осто­рожно проехали мы вперед 20 верст по направлению к NO, где нашел я 21 сажен глубины на илистом и мелкопесчаном грунте. Мы подвинулись еще на 10 верст и переночевали в группе торосов, окруженных со всех сторон большими щеля­ми и представлявших вид скалистого острова. Ночью поднялся сильный ветер от WNW и, расширив щель, привел нас в самое затруднительное положение. К счастью, ветер затих, и мы поспешили покинуть наш островок и перебраться на твердый лед, устроив себе из небольших льдин род моста.

К ненадежности морского льда присоединялось еще другое неудобство, а имен­но — недостаток корма для собак. Я решился отправить две нарты к последнему складу наших запасов, чтобы употребить оставленные для них провиант и корм, а с остальными двумя нартами проникнуть еще далее на север.

Марта 23-го продолжал я путь на двух нартах не столько в надежде на успех, сколько для собственного успокоения и исполняя все зависевшее от наших усилий и обстоятельств. До полудня было ясно и тихо, но к вечеру ветер усилился, небо

покрылось тучами и по всему протяжению горизонта от NW до NO поднимались густые темно-голубые испарения — непреложное доказательство открытого моря. Мы видели совершенную невозможность проникнуть далеко на север, но, несмотря на то, продолжали путь. Отъехав 9 верст, встретили мы большую щель, в самых узких местах до 150-ти сажен шириной. Она простиралась на О и на W до краев видимого горизонта и совершенно преграждала нам путь. Усиливавшийся запад­ный ветер более и более расширял этот канал, а быстрота течения в нем на восток, равнялась полутора узлам. Мы взлезли на самый высокий из окрестных торосов в надежде найти средство проникнуть далее, но, достигнув вершины его, увидели только необозримое открытое море. Величественно-ужасный и грустный для нас вид! На пенящихся волнах моря носились огромные льдины и, несомые ветром, набегали на рыхлую ледяную поверхность, по ту сторону канала лежавшую. Можно было предвидеть, что сила волнения и удары ледяных глыб скоро сокрушат эту преграду и море разольется до того места, где мы находились. Может быть, нам удалось бы по плавающим льдинам переправиться на другую сторону канала, но то была бы только бесполезная смелость, потому что там мы не нашли бы уже твердого льда. Даже на нашей стороне от ветра и силы течения в канале лед начал трескаться, и вода, с шумом врываясь в щели, разрывала льдины и раздробляла ледяную равнину. Мы не могли ехать далее.

С горестным удостоверением в невозможности преодолеть поставленные природой препятствия исчезла и последняя надежда открыть предполагаемую нами землю, в существовании которой мы уже не могли сомневаться. Должно было отказаться от цели, достигнуть которой постоянно стремились мы в течение трех лет, презирая все лишения, трудности и опасности. Мы сделали все, чего требовали от нас долг и честь. Бороться с силой стихии и явной невозможностью было безрассудно и еще более — бесполезно. Я решился возвратиться.

Положение места, откуда вынуждены мы были возвратиться, было под 70°51' с. ш. и 175°27' долготы, в 150-ти верстах по прямой линии от берега, скры­того от нас туманом. Глубина моря была 22,5 сажени на илистом грунте.

Мы поехали по прежней дороге и, несмотря на то, что должны были обхо­дить многие вновь образовавшиеся щели, в короткое время проехали 35 верст и остановились на ночлег среди торосов. Здесь лед также был исчерчен во всех направлениях трещинами, но ветер приметно стихал, и они уже не казались нам опасными.

На другой день рано поутру отправились мы далее при легком западном ветре и 17,5° мороза. Были причины спешить. Проложенная нами дорога во многих местах загромождалась огромными новыми торосами, и все доказывало, что во время нашего отсутствия вся эта ледяная поверхность находилась в движе­нии. Через многие широкие трещины, неудобные для обхода, должны мы были переправляться на льдинах. Иногда они были так малы, что не могли поместить на себе нарт со всей упряжкой; мы сталкивали собак в воду и они переплывали на другую сторону, таща за собой льдину с нартой. Сильные течения делали подобные переправы нередко весьма опасными. В одной из трещин, недалеко от нашего последнего склада с провиантом, стремление воды по направлению ОО равнялось четырем милям в час. Температура воды была здесь один и три четверти градуса, а воздуха десять градусов холода.

После многих трудных и опасных переходов поздно вечером достигли мы нашего склада с провиантом, куда за день перед тем прибыли уже две нарты, отосланные нами прежде. Все зарытые нами припасы нашлись в целости.

Марта 25-го слабый восточный ветер нагнал густой туман и закрыл от нас берег. Поутру было 15°, а вечером только 10° холода. С переменой ветра многие трещины закрылись, а в других течение остановилось. Несмотря на то, растрескавшийся рыхлый лед при самом умеренном ветре мог совершенно разломаться и сделать наше положение ненадежным. Нельзя было обращать внимания на утомление собак, и я решился не теряя времени перевезти все наши съестные припасы на твердую землю. Пока занимались мы нужными приготовлениями, лучший проводник мой почувствовал вдруг столь сильную боль в крестце, что не мог под­няться с места; это заставило нас пробыть здесь целый день. Больной, оставаясь в спокойствии, от трения водкой и жиром получил некоторое облегчение. Вообще о проводниках моих должен я сказать, что они при величайших опасностях были

мужественны и хладнокровны и без ропота переносили все лишения и тягости путешествия. Недалеко от нас встретили мы следы двух песцов, что возбудило в проводниках врожденную страсть к охоте. Скоро были сделаны и поставлены две довольно хитро придуманные ловушки. Один из песцов попался, а другого, вероятно, долгое время тщетно искавшего добычи, нашли мы недалеко от нас издохшим от голода.

Мороз с каждым днем заметно уменьшался. Марта 26-го при слабом SSO ветре было поутру 2°, а вечером 8°. Наш больной чувствовал некоторое облегчение, но не мог еще занять места вожатого на нарте, ибо для того требовалось слишком сильное движение. Между тем час от часу увеличивавшаяся ненадежность льда заставляла нас поспешить перебраться на берег. Штурман Козьмин, всегда готовый принять на себя все полезное для экспедиции, вызвался сам управлять нартой, а свое место уступил больному проводнику. Спеша скорее перевезти наши за­пасы на берег, велел я из взятых нами материалов для починки саней построить пятую нарту. Мы запрягли в нее собак, отделенных по возможности из других нарт, и вверили ее управлению нашего толмача.

Несмотря на то, что мы нагрузили сани сколько можно более, надобно было значительную часть запасов наших оставить на месте; впрочем, мы надеялись еще раз сюда возвратиться и взять остальное.

Едва проехали мы три версты, проложенная нами сюда дорога совершенно исчезла. Огромные торосы и вновь образовавшиеся щели преградили нам путь, так что для облегчения мы вынуждены были бросить часть груза. Но и эта жертва не принесла нам большой пользы. Подвинувшись еще версты две, мы совершенно потеряли надежду проникнуть далее. Полыньи простирались по всем направ­лениям. К западу виднелось открытое море с носившимися на нем льдинами. Густые пары затемняли небосклон. К югу от нас лежала неподвижная ледяная поверхность, составленная из больших льдин, прижатых одна к другой; но туда не было возможности проехать.

Отрезанные от всякого сообщения с твердым льдом, со страхом ожидали мы наступления ночи. Только спокойствию моря и ночному морозу обязаны мы были здесь спасением. Слабый NW ветер понес льдину, где мы находились, к востоку и приблизил ее к твердому льду. Шестами притянули мы небольшие льдины, вокруг нас плававшие, и составили из них род моста до твердого льда.

Мороз скрепил эти льдины до такой степени, что они могли нас сдерживать. Работа была кончена 27-го марта до восхода солнца; мы поспешили покинуть нашу льдину и счастливо переправились на твердый лед. Проехав с версту по SO направлению, увидели мы себя снова окруженными полыньями и щелями, при невозможности продолжать путь. Находясь на льдине огромнее других, нас окружавших (она была до 75-ти сажен в поперечнике), и видя все непреложные признаки приближающейся бури, решились мы остаться здесь на месте и пре­даться воле провидения.

Скоро показались предвестники наступавшей непогоды. Темные тучи поднялись с запада, и густые пары наполнили атмосферу. Внезапно поднялся резкий запад­ный ветер и вскоре превратился в бурю. Море сильно взволновалось. Огромные ледяные горы встречались на волнах, с шумом и грохотом сшибались и исчезали в пучине; другие с невероятной силой набегали на ледяные поля и с треском крошили их. Вид взволнованного полярного моря был ужасен.

В мучительном бездействии смотрели мы на борьбу стихий, ежеминутно ожидая гибели. Три часа провели мы в таком положении. Льдина наша носилась по вол­нам, но все еще была цела. Внезапно огромный вал подхватил ее и с невероятной силой бросил на твердую ледяную массу. Удар был ужасен; оглушительный треск раздался под нами, и мы чувствовали, как раздробленный лед начало разносить по волнам. Минута гибели нашей наступала.

Но в это роковое мгновение спасло нас врожденное человеку чувство самосо­хранения. Невольно бросились мы в сани, погнали собак сами не зная куда, бы­стро полетели по раздробленному льду и счастливо достигли льдины, на которую были брошены. То был неподвижный ледяной остров, обставленный большими торосами. Мы были спасены.

Рев ветра и ярость волн не позволяли нам здесь оставаться надолго. Отдохнув несколько, направили мы путь к берегу; к вечеру достигли нашего первого склада провианта, нагрузили сколько можно более нарты и тотчас поехали в надежде до наступления ночи перебраться на берег, что нам удалось, и мы расположились на ночлег не далеко от устья реки Веркона, у подошвы довольно большой скалы, защищавшей нас от ветра и давшей возможность развести огонь.

Мы поспешили обсушиться, согреться горячим чаем и подкрепиться пищей.

Марта 28-го буря затихла; умеренный 0NO ветер разогнал облака. Поутру термометр показывал 9,5° а вечером 13° холода. Весь день занимались мы пере­возкой провианта из нашего первого склада на берег. Можно было надеяться, что спокойное состояние атмосферы и усиливавшийся холод, покрыв льдом полы­ньи, позволят нам проникнуть и к другому складу с провиантом, далее на север лежавшему, и оттуда перевезти остальные запасы. Зная, как мало можно было надеяться на вспомоществование чукчей относительно съестных припасов, мне преимущественно хотелось обезопасить себя с этот стороны.

Марта 29-го дал я отдых утомленным собакам. Погода была ясная: термометр показывал от 18 до 19° мороза. По полуденной высоте солнца определил я положе­ние оконечности восточного берега реки Веркона под 69°5Г23" широты и 173°34' счислимой долготы. Отклонение магнитной стрелки было 18°56' восточное. Отсюда на SW 83° пеленгован мыс Кибера, а на SW 87,5° середина Шалаурова острова.

Холод к 30-му марта усилился до 21°, и я полагал, что можно будет достигнуть нашего склада с провиантом, почему и отправил туда штурмана Козьмина с тремя нартами. Но через шесть часов возвратился он назад с горестным известием, что полыньи расширились по крайней мере на 15 верст и совершенно отняли воз­можность проникнуть далее. Потеря наших запасов могла иметь для нас самые гибельные последствия.

Во время отсутствия штурмана Козьмина занимался я описью восточного берега реки Веркона. Он обставлен цепью кругловершинных гор, на которых поднимаются столбовидные скалы (кекуры), подобные тем, какие видели мы у Баранова Камня. Горы эти выступают в море длинным, низменным мысом, и его можно почесть восточной оконечностью устья реки. Он назван мною Кекурным мысом, находится на расстоянии 30-ти верст от мыса Кибера под 69°50'53" широ­ты и 174°34' долготы. Все пространство между двумя мысами занято плоскими, низменными островами, образованными рукавами реки; главное русло ее идет по восточному берегу и имеет до полуверсты ширины.

Апреля 1-го при 12° холода сильный OO ветер поднял густую метель и заставил нас целый день оставаться на месте. На следующее утро отправились мы к вос­току в надежде соединиться с мичманом Матюшкиным, которому поручена была опись этого берега. Видя непреодолимое препятствие нашим поискам на севере, намеревался я разделить труды с мичманом Матюшкиным. На самом примет­ном холме у устья реки Веркона поставили мы, на случай прибытия в эти места наших товарищей, знак с запиской, что терпим недостаток в съестных припасах и нуждаемся в скорой помощи. Потеря провианта привела нас в столь затрудни­тельное положение, что единственная надежда наша была теперь на соединение с отрядом Матюшкина.

Пропуская собственно описание осмотренного берега, ибо намерен поместить его ниже, здесь вкратце упомяну я о дальнейших происшествиях поездки.

В 23-х верстах от Кекурного мыса остановились мы ночевать на плоском низ­менном берегу. В некотором расстоянии на NO видны были остатки балагана, построенного из наносного леса, вероятно, русскими путешественниками. Бревна были здесь воткнуты вертикально в снег и образовывали полукружие, выгнутое к северу для большей защиты от северных ветров. По всем признакам, места эти уже давно не были никем посещаемы.

Ночью на 4-е апреля сильный западный ветер нагнал много снега: поутру тер­мометр показывал 9°, а вечером только 4° холода. Ветер этот, продолжавшийся на следующий день, был нам попутный. Множество оленьих следов побуждали собак к скорому бегу, и менее нежели в пять часов проехали мы около сорока верст по низменной, едва от поверхности моря отличавшейся тундре.

Долгое отсутствие мичмана Матюшкина беспокоило меня, тем более, что наши запасы были уже на исходе. Желая продолжать опись берега, решился я еще раз попытаться проникнуть к северу и отправил штурмана Козьмина на одной нарте с поручением отыскать наш склад с провиантом или посмотреть, не удастся ли ему убить медведя для корма собакам, в чем мы всего более нуждались. Через 10 часов отсутствия возвратился он без успеха. Около двадцати верст в прямом северном направлении можно еще было ехать, хотя лед был очень неровен и местами за­несен глубоким снегом; но далее широкие полыньи совершенно преграждали путь. С вершины высокого тороса штурман Козьмин увидел, что от WSW до N все море было усеяно полыньями: они уменьшались несколько от N к NO, но оттуда стеной возвышались огромные торосы. От NO к O не видно было полыней, зато вдали горизонт был покрыт темно-синим цветом — признаком открытого моря. Ни медведей, ни следов их Козьмнн не встретил; но заметил несколько песцовых следов: все они направлялись к NO. Известие Козьмина удостоверило нас, что мы были совершенно отрезаны от нашего склада с запасами, конечно, при ломке льда потонувшего. Ближайший склад провианта при устье Большой Баранихи находился от нас в расстоянии 360-ти верст; корма для собак оставалось у нас, по большей мере, только на три дня, и потому я вынужден был возвратиться отсюда. Мы отправились в обратный путь, предвидя печальную будущность, что наши собаки падут от голода на дороге, а мы вынуждены будем кончить пу­тешествие наше пешком, если не встретимся со вторым отделением экспедиции и не получим от него помощи.

Во время отсутствия штурмана Козьмина занимался я описью восточного берега реки Веркона. Он обставлен цепью кругловершинных гор, на которых поднимаются столбовидные скалы (кекуры), подобные тем, какие видели мы у Баранова Камня. Горы эти выступают в море длинным, низменным мысом, и его можно почесть восточной оконечностью устья реки. Он назван мною Кекурным мысом, находится на расстоянии 30-ти верст от мыса Кибера под 69°50'53" широ­ты и 174°34' долготы. Все пространство между двумя мысами занято плоскими, низменными островами, образованными рукавами реки; главное русло ее идет по восточному берегу и имеет до полуверсты ширины.

Апреля 1-го при 12° холода сильный ОО ветер поднял густую метель и заставил нас целый день оставаться на месте. На следующее утро отправились мы к вос­току в надежде соединиться с мичманом Матюшкиным, которому поручена была опись этого берега. Видя непреодолимое препятствие нашим поискам на севере, намеревался я разделить труды с мичманом Матюшкиным. На самом примет­ном холме у устья реки Веркона поставили мы, на случай прибытия в эти места наших товарищей, знак с запиской, что терпим недостаток в съестных припасах и нуждаемся в скорой помощи. Потеря провианта привела нас в столь затрудни­тельное положение, что единственная надежда наша была теперь на соединение с отрядом Матюшкина.

Пропуская собственно описание осмотренного берега, ибо намерен поместить его ниже, здесь вкратце упомяну я о дальнейших происшествиях поездки.

В 23-х верстах от Кекурного мыса остановились мы ночевать на плоском низ­менном берегу. В некотором расстоянии на NO видны были остатки балагана, построенного из наносного леса, вероятно, русскими путешественниками. Бревна были здесь воткнуты вертикально в снег и образовывали полукружие, выгнутое к северу для большей защиты от северных ветров. По всем признакам, места эти уже давно не были никем посещаемы.

Ночью на 4-е апреля сильный западный ветер нагнал много снега: поутру тер­мометр показывал 9°, а вечером только 4° холода. Ветер этот, продолжавшийся на следующий день, был нам попутный. Множество оленьих следов побуждали собак к скорому бегу, и менее нежели в пять часов проехали мы около сорока верст по низменной, едва от поверхности моря отличавшейся тундре.

Долгое отсутствие мичмана Матюшкина беспокоило меня, тем более, что наши запасы были уже на исходе. Желая продолжать опись берега, решился я еще раз попытаться проникнуть к северу и отправил штурмана Козьмина на одной нарте с поручением отыскать наш склад с провиантом или посмотреть, не удастся ли ему убить медведя для корма собакам, в чем мы всего более нуждались. Через 10 часов отсутствия возвратился он без успеха. Около двадцати верст в прямом северном направлении можно еще было ехать, хотя лед был очень неровен и местами за­несен глубоким снегом; но далее широкие полыньи совершенно преграждали путь. С вершины высокого тороса штурман Козьмин увидел, что от WSW до N все море было усеяно полыньями: они уменьшались несколько от N к NO, но оттуда стеной возвышались огромные торосы. От NO к O не видно было полыней, зато вдали горизонт был покрыт темно-синим цветом — признаком открытого моря. Ни медведей, ни следов их Козьмнн не встретил; но заметил несколько песцовых следов: все они направлялись к NO. Известие Козьмина удостоверило нас, что мы были совершенно отрезаны от нашего склада с запасами, конечно, при ломке льда потонувшего. Ближайший склад провианта при устье Большой Баранихи находился от нас в расстоянии 360-ти верст; корма для собак оставалось у нас, по большей мере, только на три дня, и потому я вынужден был возвратиться отсюда. Мы отправились в обратный путь, предвидя печальную будущность, что наши собаки падут от голода на дороге, а мы вынуждены будем кончить пу­тешествие наше пешком, если не встретимся со вторым отделением экспедиции и не получим от него помощи.

В унылом расположении духа проехали мы 10 верст от ночлега нашего в за­падном направлении, когда внезапно обрадованы были встречей с мичманом Матюшкиным. Радостно приветствовали мы товарищей, избавлявших нас из самого затруднительного положения. Отряд наш был в совершенном порядке и достаточно снабжен съестными припасами. Выбирая по возможности удоб­нейшие пути, Матюшкин не видал знака, поставленного нами при устье реки Веркона и, не предполагая, что мы терпим недостаток в провианте, подвигался небольшими переездами, занимаясь описью берега. Он имел случай неоднократно сближаться с чукчами. Сначала принимали они его с некоторым подозрением, но потом совершенно по-дружески. Между прочим на Шелагском мысу наши путешественники нашли небольшое чукотское селение. Камакай (старшина) его посещал Матюшкина, и через толмача, с которым прежде был уже знаком, много рассказывал о своей стране. Он также утверждал, что к северу лежит большая земля, обитаемая дикими племенами, единственной пищей которым служит снег.

Еще рассказывал камакай, что на тундре, к востоку от устья Веркона, нахо­дятся остатки хижины, построенной, по словам отца его, русскими, спасшимися с разбитого у этих берегов большого корабля. Много лет тому кочующие чукчи открыли эту хижину и нашли в ней несколько человеческих остовов и черепов, обглоданных, вероятно, волками, а также немного провианта и табаку и большие белые паруса, которыми была обтянута вся хижина. Недалеко оттуда лежали на­ковальня и другие железные вещи. Рассказ этот заставил мичмана Матюшкина посетить тундру. Действительно нашел он на означенном месте остатки хижи­ны, по прочности и роду построения казавшейся произведением не чукчей или каких-либо проезжающих путешественников; по-видимому, она назначалась для постоянного житья. Хотя Матюшкин не нашел никаких более признаков, но все обстоятельства, место и самое время (в 1764 или 1765 годах), когда, по словам ка- макая, случилось рассказываемое им происшествие, заставляет полагать, что здесь именно встретил смерть свою смелый Шалауров*, единственный мореплаватель, посещавший в означенный период времени эту часть Ледовитого моря. Кажется, не подлежит сомнению, что Шалауров, обогнув вторично Шелагский мыс, по­терпел кораблекрушение у пустынных берегов, где ужасная кончина прекратила жизнь его, полную неутомимой деятельности и редкой предприимчивости. Имя этого мореплавателя известно во всей Сибири; так что воспоминание о судьбе его и, по-видимому, непреложные признаки места его ужасной кончины тронули даже наших проводников...

Доктор Кибер, сопутствовавший Матюшкину, познакомился в Островном со многими старшинами приморских чукчей. Они также рассказывали ему о суще­ствовании северной земли и утверждали, что сами видели ее в ясные летние дни с места, называемого Якан. По описанию их предполагали мы, что Якан лежит далее на восток, и потому решился я туда отправиться.

На ночлеге занялись мы разделением припасов, часть их зарыли в лед и шесть порожних нарт отправили обратно в Нижне-Колымск. У нас осталось семь нарт — четыре для меня и три для Матюшкина. Апреля 7-го было тепло при слабом SSW ветре; термометр поутру стоял на 0°, а в полдень на 2° тепла.

С некоторого времени по причине теплой погоды оставались мы днем на мес­тах, а ехали ночью при свете зари, потому что тогда обыкновенно морозило и со­бакам было легче тащить нарты. Ночью с 7-го на 8-е апреля было так тепло, что мы не могли отправиться в путь и оставались на месте, именно на том самом, где ночевали 5-го апреля. Во время нашего невольного бездействия занимались мы

разными астрономическими наблюдениями. Нам удалось взять несколько рас­стояний между солнцем и луной, по которым определили мы долготу в J76°09'45", а широту по полуденной высоте солнца в 69°48'12". Отсюда начали мы вести новое счисление.

На следующий день к вечеру сделалось холоднее: мы продолжали путь по бе­регу. Отъехав 12 верст в SO направлении, остановились мы у небольшой скалы, составлявшей, так сказать, границу между низменной тундрой и холмистым бе­регом, начинающимся в 15-ти верстах к востоку от Кекурного мыса. Окрестности устьев реки Аугуона, впадающей в море 23-мя итальянскими милями восточнее Веркона, совершенно низменны и, судя по множеству оленьих следов, должны изобиловать мхом.

Апреля 8-го погода была ясная — поутру и вечером было не более 3° холода, а в полдень 2° тепла. Проехав 7 верст по берегу, возвышенному на 60 футов, мы Достигли довольно далеко вдавшейся в море скалы; за нею начинался плоский

и низменный берег, покрытый песком и мелкими камнями. По этим и другим признакам, согласным с описанием чукотских старшин, должен я был принять это место за мыс Якан. Положение скалы определилось в 69°41'32" широты и 176°32' долготы. Долго наблюдали мы горизонт в надежде открыть на север землю* кото­рую, по рассказам чукчей, можно было отсюда видеть. Не открыв ни малейших признаков ее, мы поехали далее и в 4 верстах достигли устья маленькой речки Якан-Уваян. Недалеко оттуда нашли мы основу большой байдары в 21 фут длиной, что совершенно убедило нас в том, что скала, нами определенная, была именно Якан, ибо не только чукотские старшины в Островном, но и другие чукчи, встре­ченные нами на Северном мысе, описывая местоположение Якана, упоминали о байдаре, рассказывая притом, что они обтягивают ее латаками (выделанными моржовыми кожами), и когда положение льда позволяет, промышляют на ней моржей, во множестве здесь водящихся. Замечательно, что к западу от Якана и Шелагского мыса до самой Индигирки моржи редко являются, а здесь — на­против, и на всем пространстве до Чукотского носа моржи и киты весьма часто встречаются.

Проехав от Якан-Уваяна 16 верст на восток, мы вынуждены были, по причине теплоты, остановиться.

Вечером отправились мы далее и, проехав 10 верст, встретили ряд скал, про­стирающихся на 21-у версту: за ними песчаный берег, покрытый небольшими холмами. В 35-ти верстах от ночлега нашли мы множество наносного леса, преиму­щественно соснового и елового, а отчасти и лиственничного. Давно уже терпели мы такой недостаток в топливе, что раз в день только разводили огонь. Счастливая находка наша дала нам снова возможность запастись дровами, и в особенности была она важна для Матюшкина, который» в свою очередь, хотел предпринять путешествие по льду в море для отыскания предполагаемой на севере земли.

Апреля 9-го небо покрылось темными тучами; сильный западный ветер поднял метель; холод значительно усилился: утром было 6°, в полдень 9°, вечером 11°

мороза. Мичман Матюшкин поспешил воспользоваться благоприятным временем и поехал на трех нартах с провиантом на 15 дней к северу в море, а я со штурманом Козьминым и доктором Кибером, на четырех нартах, с запасом на 13 дней — про­должал опись берега. Чуванского князька Соболева, хорошо знавшего чукотский язык и сопровождавшего прежде Матюшкина, взял я с собою, а ему отдал служившего мне толма­чом казака Куприянова.

Только к вечеру успели мы окон­чить все распоряжения, необходи­мые при разделении экспедиции. Матюшкин поехал на север, в море, а я с моими спутниками по берегу на восток. Густой туман покрывал окрестности и до того ограничивал наш горизонт, что мы не могли точно наблюдать изгибов берега.

Проехав 48 верст, миновали мы устье небольшой речки Кусгун и в 13-ти верстах оттуда остановились на ночлег уже в 5 часов утра 10-го апреля. На всем протяжении берег казался плоским и постепенно по­нижавшимся небольшими уступами к морю. Во многих местах видели мы сложенный кучами наносный лес и недавние следы саней* за­пряженных оленями, что подало нам надежду встретиться и ближе ознакомиться с прибрежными жи­телями.

До рассвета восточный ветер был едва чувствителен, но потом увеличился и с сильной метелью продолжался целый день. Поутру термометр показывал 16°, а вечером 13° холода.

От ночлега нашего берег круто по­ворачивал к SO. В этом направлении проехали мы 23 версты, и заметили на востоке скалу, далеко вдавшуюся в море. Она соединялась с берегом длинным низменным перешейком и в расстоянии 14-ти верст казалась отдельным островом. На перешейке находилось несколько чукотских хижин.

Не было сомнения, что мы достигли места, которое капитан Кук в 1777 году назвал Северным мысом*. Два холма, соединенные с запада на восток перешейком, море на юге и все другие местные признаки согласовались вполне с рассказом Кука, а определенное впоследствии положение места совершенно удостоверило нас, что мы достигли Северного мыса**. Он, впрочем, весьма сходен в образова­нии с Шелагским мысом, и состоит собственно из шиферной скалы, вышиною в 105 футов, пологим скатом примыкающей к другой точно такой же скале; вся эта масса соединяется с берегом низменным перешейком. Море по ту сторону

мыса, виденное с корабля Куком, почел он, как известно, заливом или устьем большой реки.

Увидев чукотское селение, мы удер­жали быстрый бег наших собак и в рас­стоянии полутора верст от берега остановились, боясь внезапным при­ближением нашим испугать жителей. Но, несмотря на нашу предосторож­ность, неожиданное появление наше возродило в чукчах недоверчивость. Они бегали из хижины в хижину и суе­тились по берегу и наконец столпились вместе и, казалось, о чем-то рассуждали. Двое из них отделились от толпы и при­близились к нам медленными шагами, не показывая, однако, ни малейшего страха. Я послал моего толмача уведо­мить их о цели нашей поездки и уверить в нашем дружелюбном расположении. Посланники с обеих сторон встретились торжественно, поклонились и молча сели на лед. Толмач, не говоря ни слова,

набил чукчам гамзы и не прежде, как выкурив по трубке, начал длинную речь, объясняя причины нашего приезда. Кончив ее, кажется, произвел он хоро­шее впечатление в своих слушателях, потому что они встали и вместе с ним приблизились к нам.

Один из них назывался Этель; вы­давая себя за старшину поколения, он передал мне в подарок двух недавно убитых тюленей, и объявил, что совер­шенно уверен в дружелюбии нашем, а с своей стороны готов по силам по­могать нам. В разговоре узнали мы, что он родня камакаю, с которым познако­мились мы на Шелагском мысе, и такое

объяснение водворило между нами приязненные отношения. Я одарил Этеля табаком и другими мелочами, которые, казалось, ему очень понравилась. При прощании он настоятельно просил меня посетить его жилище, что и исполнил я на следующий день. Меня приняли под наметом, где Этель был окружен всеми своими сокровищами. Стены жилища его были обставлены копьями, луками, стрелами и другими потребностями охоты и рыбной ловли, а также кожаными латами и красиво отделанными санками. Кучами лежали тут же песцовые шкуры, китовые усы, широкие моржовые ремни и т. п. Среди разговора между прочим старшина сказал мне; «Выбирай, что тебе угодно из моих вещей, а мне взамен дай ружье и пороху. Я ходил бы с ним на охоту, потому что стреляю гораздо метче многих нагорных чукчей, у которых однажды видел ружье».

Беспрестанно возобновлял он свою просьбу, и наконец я обещал исполнить его желание с условием, что он даст мне 13 тюленей на корм собакам, перевезет

на своих санях дрова, лежавшие в 20-ти верстах от селения, и, кроме того, проводит нас до острова Колючина, где, как мы узнали, живет у него сестра. Вероятно он ожидал гораздо большего требования, потому что с радостью и без затруднения тотчас согласился, удивляясь моему великодушию. Немедленно приказал он при­готовить тюленей и перевезти дрова. Отъезд наш был назначен на другой день. Имея в своей власти главу племени, я решился для облегчения собак три четверти нашего груза оставить до возвращения в хижине Этеля. Когда собирался я об­ратно в лагерь сделать необходимые для отъезда распоряжения, Этель подошел ко мне и попросил позволения взять с собой батас*, назначенный им в подарок его сестре. Хотя я понимал, что не братская любовь, а желание иметь при себе обычное чукчам оружие, было главной причиной просьбы, но, опасаясь возбудить недоверчивость Этеля, позволил ему, и мы расстались друзьями.

На другой день рано поутру пришел к нам Этель в полном дорожном платье; за спиной у него висела котомка с табаком и другими европейскими сокровищами, которые хотел он променять на Колючине. Шапка его была унизана бисером, сережками и другими украшениями, а на самом верху ее помещалась голова ворона; по уверению Этеля, она долженствовала доставить нам счастливый путь и повсюду ласковый прием. Мы отправились, сопрово­ждаемые всеми жителями селения, видимо беспокоившимися о судьбе своего начальника. Они прощались с нами, беспрестанно повторяя, чтобы Этель как можно скорее возвратился.

После одиннадцати часов езды приблизились мы поздно вечером к двум уединенным чукотским хижинам, где, по совету нашего нового спутника, по­ложено было переночевать. Лай приближающихся собак разбудил и перепугал спящих жителей. В страхе схватили они шаманский бубен и подняли оглуши­тельный шум. Знакомец их Этель, с своей вороньей головой на шапке, успокоил их и уговорил принять нас. Все население этих двух хижин состояло из четырех мужчин и пяти женщин. Они казались весьма бедны и с трудом решились дать нам одного тюленя.

Место это, называемое Такокагын, отстоит от мыса Ир-Кайпии на 90 верст. На всем пространстве берег низмен. В сорока верстах от мыса изливается в море хотя не широкая, но весьма быстрая и рыбная река Екехта. Кроме того,

* Батасом называется большой нож, прикрепленный к длинной палке.

в губу впадают здесь ручьи Емуаем, Тенкургуйн и Кентель. Наносного леса попадалось нам мало, а кустарника вовсе не было видно. Вообще здесь на­носный лес встречается редко, оттого что его собирают чукчи, приходящие сюда на тюленью и моржовую охоту, и оттого что впадающие здесь реки текут по безлесным странам. Хотя лед, почти беспрерывно покрывающий эту часть моря, препятствует наносному лесу приближаться к берегам, но по­падающиеся здесь еловые и сосновые бревна заставляют предполагать, что они американского происхождения, ибо все реки на восток от Индигирки текут по странам, где эти древесные породы не произрастают. Лена сплавляет ино­гда с верховьев своих сосны и ели, но немного, так что между устьями Лены и Индигирки в больших грудах листвен­ничного и осинового леса изредка толь­ко находятся сосновые и еловые деревья.

Что лес наносится сюда с американских берегов, тому служит доказательством свидетельство чукчей, находивших об­рубленные сосновые стволы (вероятно, каменными топорами).

На следующий день, 14-го апреля, продолжали мы путь по пустынному песчаному берегу и в 12-ти верстах от ночлега переехали через устье реки Омгуема, которое здесь до двух с половиной верст ширины. Этель рассказал нам, что не­когда во множестве приходили сюда олени, и чукчи с Колючина острова за ними охотились, но с некоторого времени приход их прекратился. Низ­менность простирается еще на 14 верст к востоку, но отсюда берег поднимается и образует хотя невысокий, но крутой уступ. Земля, постепенно возвышаясь,

примыкает к подошве горной цепи; она тянется параллельно с берегом в рассто­янии 20—35 верст. Место, где оканчивается низменность, лежит, по сделанному наблюдению, под 68°9'51' широты и 182°6' счислимой долготы.

В этот день проехали мы 84 версты и достигли мыса Ванкарема, находя­щегося на западной стороне устья реки этого названия, где положено было переночевать в небольшом чукотском селении, из четырех хижин состоявшем. Когда прибыли мы туда, все жители уже спали. Утомленные собаки не лаяли, и мы остановились в середине селения, никем не замеченные. Этель, прежде нежели пошел разбудить жителей, отыскал место, где, по его словам, погребен был один из его предков; там проговорил он над могилой с торжественной

набожностью молитву и пожертвовал тени умершего несколько табачных листьев. Потом уже вошел он в одну из хижин и, вероятно, описал нас своим землякам с самой выгодной стороны. Старшина селения принял нас весьма радушно и предложил несколько тюленей на корм собакам. Мы щедро одарили его и провели здесь ночь весьма спокойно.

Замечательно, что мысы Шелагский, Ир-Кайпия и Ванкарем совершенно одинакового образования; все они состоят из высоких скал* соединенных с бе­регом длинными узкими перешейками, и отличаются только тем, что размеры скал и перешейков тем более уменьшаются, чем далее эти мысы лежат на восток.

Апреля 15-го с рассветом продолжали мы путь. Небо было ясно; горизонт на се­вере покрывался синевой; поутру термометр показывал 11°, а вечером 12° мороза. Спустившись с перешейка, усмотрели мы на востоке, верстах в пяти от мыса, маленький островок, версты на две в окружности. Отсюда берег заметно возвы­шается, и в 25-ти верстах по ту сторону мыса являются уже высокие, гранитные и порфировые утесы. На SO 80° в отдалении десяти верст находится скалистый мыс Оньман; на нем возвышается значительная гора. Неподалеку, но отдельно от мыса, ряд столбовидных утесов, вышиной в 140 футов, похожих на развалины огромного здания. Тут на высоком берегу находились также два чукотских ша­лаша, защищенных только с южной стороны и совершенно открытых суровому северному ветру. Чукча нечувствителен к холоду и не нуждается в произведениях прозябаемого царства. Ледовитое море заменяет ему лес, пашню и луг, а тюлени и моржи удовлетворяют всем его потребностям.

Обогнув мыс Оньман, мы увидели на горизонте (SO 80°) в расстоянии 33-х верст остров Колючий, показавшийся нам кругловершинной горой. Туда направили мы путь и по хорошей дороге ехали весьма скоро. Берег твердой земли от мыса Оньмана круто загибается на юг и составляет западную сторону Колючинской губы; восточную за густым туманом мы едва видели.

Остров Колючин, названный Куком Burney’s Island, по направлению берега на три с половиной версты в длину. Северный берег его обставлен крутыми скалами из крас­новатого гранита; они спускаются в море обрывами; южный, напротив, низмен. Здесь находится чукотское селение, состоящее из 11-ти хижин. Мы хотели посе­тить его. За четверть версты остановились мы и расположились лагерем на льду. Чукчи заметили нас, и все народонаселение местечка пришло в движение. Жен­щины и дети скрылись на близлежащей горе, а мужчины, вооруженные копьями, батогами и стрелами, выстроились в ряд перед хижинами, ожидая нападения. Тогда только увидели мы, как полезен был нам Этель со своей вороньей головой на шапке. Без оружия пошел он один к чукчам и вскоре совершенно их успокоил. Они положили оружие и дружески приблизились к нам. Предложение мое менять на табак и бисер китовое мясо на корм собакам было принято с радостью, тем более» что в нынешнем году жители острова убили до 50-ти китов, вообще часто здесь попадающихся. Кроме того, в Колючинской губе, особенно когда разламы­вается лед, моржовые охоты бывают весьма удачны.

Известие о прибытии нашем скоро достигло чукчей, живущих по берегам губы, и в надежде получить от нас табаку они съезжались со всех сторон на санях, на­груженных китовым мясом, моржовыми ремнями и дровами. В короткое время до 70-ти человек собралось около нашего стана, так что он походил на рынок. Каждый из вновь приезжавших чукчей, прежде начатия торга, требовал себе в подарок табаку. Богатые приезжали в санях, запряженных четырьмя и пятью

* Скалы эти состоят из мелкозернистого гранита, смешанного с зеленоватым шпатом, темно-зеленой роговой бледной и слюдою.

собаками в ряд» а возле саней их обыкновенно бежал, погоняя собак, чукча, простолюдин из беднейшего сословия. Почти все гости наши выдавали себя за старшин и требовали подарков более других, так что наш небольшой запас табаку весьма скоро истощился.

Между нашими гостями находился один старшина носовых чукчей (живущих У Берингова пролива). Он отличался от всех других странным и необыкновенно украшенным нарядом. Сверх мохнатой кухлянки своей носил он на шее два образа и четыре креста, а на груди его, между двумя дощечками в виде

футляра, висели два письменные свидетельства: одно о принятии им и его тремя сыновьями крещения, а другое — о пожалования ему государем императором камлеи из красного сукна за присылку чернобурой лисицы. Из ревности к вере он беспрестанно крестился и хвастался уменьем есть сухари и сахар и пить чай, в чем другие земляки его оказывали совершенное невежество. Этот хвастун был нам несносен, потому что, пользуясь правом единоверца, бесстыдно требовал от нас беспрестанных подарков, не оказывая со своей стороны никакой услуги. Впрочем, мы вообще были довольны поведением чукчей, хотя, несмотря на все предосторожности, у нас пропало несколько безделиц.

Отдаленное путешествие, усилия при переходах среди торосов и переправах через полыньи привели наших собак в самое жалкое положение, так что я по­чел необходимым дать им в Колючине два дня отдыха. Не имея более табаку, мы не имели возможности достаточно запастись кормом для собак, что, при совершенном изнеможении их, принудило меня переменить прежнее наме­рение описывать берега до самого Берингова пролива, а возвратиться скорее в Нижне-Колымск, от которого находились мы в расстоянии 1060-ти верст. Приближение теплого времени года еще более заставляло нас спешить. Хотя весьма неохотно, я решился отказаться от моего плана окончить опись се­верных азиатских берегов, но, с другой стороны, утешался мыслью, что тем не составится важной потери для географии, ибо берега Берингова пролива и Ледовитого моря до острова Колючина уже были осмотрены и подробно списаны экспедицией капитана Биллингса. По соображении всех обстоя­тельств положено было нам возвратиться. До последней минуты нашего здесь пребывания приезжали на остров новые посетители из окрестных чукотских селений и крайне надоедали нам беспрестанными просьбами и требованиями подарков. Наконец, 17-го апреля вечером оставили мы Колючин, сопрово­ждаемые толпой чукчей, надеявшихся при прощании выпросить у нас еще какие-нибудь подарки.

По полуденной высоте определили мы широту южной оконечности острова Колючина под 67°26'36" в счислимой долготе 184°24'. Отклонение магнитной стрелки, по соответствующим азимутам солнца, было на 23°26' восточное. Над наклонением ее не могли мы делать наблюдений; наш инклинатор повредился в дороге.

При сильном и резком OSO ветре достигли мы 20 апреля селения Ир-Кайпии и были встречены всеми жителями. Всячески старались они выразить нам свою радость о счастливом возвращении Этеля, а может быть и об успехах мены его на Колючине. Запасы мои были в совершенной целости, и жители из благодар­ности подарили нам еще несколько тюленей. Приготовление и погрузка отняли у нас два дня. Нам удалось здесь наблюдать двумя секстантами полуденные вы­соты солнца, по которым определилась широта селения Ир-Кайпии 68°55'16" при

долготе 179°57" *. По соответствующим азимутам отклонение магнитной стрелки было 21°40' восточное. Апреля 23-го оставили мы селение Ир-Кайпию и поехали на запад по берегу, причем можно было нам вторично наблюдать и проверять как расстояния, так и положение описанных мест.

Прежде описания возвратного нашего пути нелишним, кажется, будет сказать несколько слов о чукчах, народе столь замечательном и столь мало известном, хотя по краткости времени сведения, нами собранные, не могли быть ни весьма обширны, ни подробны.

Чукчи обитают на северо-восточной оконечности Чаунской губы до Беринго­ва пролива — с одной стороны, и от реки Анадыра и верховьев Сухого Анюя до Ледовитого моря — с другой. Соседние с ними народы — на юг коряки, на запад чуванцы и анюйские юкагиры.

Названия двух рек Большая и Малая Чукочья, впадающих с западной сто­роны в устья Колымы, заставляют предполагать, что чукчи занимали некогда гораздо большее пространство земли и что ленские казаки, покорив берега реки Колымы, вытеснили их отсюда. Такое предположение еще более подтверждают предания, сохранившиеся между жителями Колымского округа, о частых, опу­стошительных набегах чукчей на первобытные русские поселения по левому берегу реки. Говорят, что тогда получили свое название Погромное и Убиенное урочища. На берегах средней части реки Колымы обитали некогда омоки, о ко­торых было уже выше говорено. По преданию, этот многочисленный и сильный народ в короткое время почти совершенно истребился поветриями, голодом и другими бедствиями. Остававшиеся в живых бежали из своей родины, и ее заняли русские, якуты и другие народы. Омоки укрылись на север и там погибли отчасти на торосах и льдах моря, отчасти в боях с индигирскими тунгусами, в то время еще воинственными и многочисленными. Вот все, что мог я узнать о судьбе омокского, некогда столь замечательного поколения. Единственным памятником существования его остается название местечка Омокское юр говище, лежащего на берегах Индигирки.

Одинаковая с ними судьба постигла шелагов, обитавших на приморской тундре, лежащей к востоку от Колымы. Они были вытеснены отсюда чукчами. От шелагов получил свое название Шелагский мыс. Чукчи называют этот народ чауаджан, или чавача, а вместе с тем реку и губу Чаунскими, или Чаванскими.

От одного корня с шелагами происходят тунгусы и вполне могут считаться кочевым народом, ибо хотя и не вынуждаемые необходимостью, часто переменяют они свои жилища. В непостоянном образе жизни, ни к чему их не привязываю­щем, должно, кажется, искать причины беззаботности и веселости характера, чем

* Капитан Кук по корабельному счислению определил положение Северного мыса или Ир-Кайпии под 68°56' широты и 180°29' долготы.

так отличаются тунгусы от чукчей; и чукчи переходят также с места на место, но у них гораздо более оседлости, нежели у других кочевых народов. Чукчи со­бирают запасы, и только скудность пастбищ и недостаток корма оленям могут принудить их переменить жилье. Наклонность чукчей к оседлой жизни прояв­ляется и в бережливости, даже скупости, качествах, совершенно несвойственных кочующим народам. Самая одежда чукчей — широкая, неуклюжая кухлянка и длинные меховые шаровары — приспособлена к сидячей жизни. Напротив, короткие в обтяжку штаны и узкий санаях (род кафтана или старинного фрака) совершенно соответствуют беспрестанной движимости тунгусов, вообще от всех своих соседей отличающихся проворством, легкостью и всегдашней веселостью, так что мы обыкновенно называли их французами тундры.

Оленные чукчи, называющие себя танныгк, занимают гористую часть страны и, составляя значительнейшее народонаселение, могут почесться владетелями Чукотской земли.

На берегах Анадырского залива обитает народ, называемый чукчами онкилон, т. е. морские, от которого они совершенно отличаются телосложением, одеждою и языком. Капитан Биллингс в описании своего путешествия по Чукотской земле показывает сходство языка этого народа с языком кадьякских алеутов, которые одного происхождения с гренландцами.

По преданию, народ онкилон 200 лет тому занимал весь азиатский берег от Шелагского мыса до Берингова пролива. Предание подтверждается тем, что на всем протяжении здесь видны следы хижин, совершенно отличных от тех, в каких обитают горные чукчи. Судя по остаткам, хижины эти были несколько углублены в землю и покрывались китовыми ребрами и землею. Сильная вражда между онкилонским старшиной Крехаем и главой оленных чукчей Ерримом пре­вратилась в междоусобие. Крехай был разбит и бежал со своим народом. С тех пор берег опустел. Жители деревни Ир-Кайпии, где, по преданию, Крехай несколько времени скрывался, рассказывали мне о нем следующее: он убил чукотского старшину Еррима и был преследуем сыном его, долгое время скитался и, нако­нец, скрылся на мысе Ир-Кайпии, где доселе видна природная стена, за которой он поселился. Но молодой чукча Еррим, жаждая мщения за смерть отца своего, нашел средство ворваться туда и умертвить сына Крехая. Хотя, по понятиям здешних жителей, кровавая месть была тем удовлетворена, но, вероятно, Крехай

все еще имел причину страшиться преследований своего непримиримого врага. Потому ночью спустился он по ремню со скалы в приготовленную для побега лодку и, думая обмануть своих неприятелей, поплыл сперва на восток, но потом повернул на запад и достиг Шалаурова острова, где укрепился в землянке» раз­валины которой мы видели. Туда собрались мало-помалу все его родные, и вскоре на 15-ти байдарах убежали в незнакомую землю, в ясные солнечные дни види­мую с мыса Якана. На следующую зиму скрылся еще один чукча, родня Крехая, со своими домочадцами и оленями; подозревают, что и он также удалился в ту заморскую землю.

Здесь будет кстати привести еще одно предание, относящееся к предполагаемой земле; его рассказывали нам жители острова Колючина. Один старик говорил, что при жизни его деда шесть чукчей и одна женщина на байдаре слишком да­леко отплыли от берега и потеряли его из вида. Они долго носились по волнам и наконец были брошены на неизвестную землю, жители которой даже и чукчам показались дикими и зверскими. Мужчины были все умерщвлены; с женщиной, напротив, обходились хорошо и возили по всей земле, как нечто редкое и замеча­тельное. Таким образом перешла она, наконец, к кергаулям, народу, обитающему в Америке на берегах Берингова пролива, а оттуда возвратилась на родину. Она много рассказывала своим землякам о приключениях на неизвестной большой земле, лежащей к северу от Колючина острова и простирающейся от Америки далеко на запад. «Земля эта, — говорила она, — разделена между многими по­колениями; живущие на запад весьма сходны с чукчами, а напротив, обитающие на восток столь зверски и дики, что едва похожи на людей». Это предание до того искажено самыми невероятными прибавлениями, что не заслуживало бы замечания, если бы не было в нем сходства с историей Крехая.

В прежние времена чукчи жили единственно произведениями своих стад, скитаясь с ними по тундрам. Впоследствии некоторые из них лишились своих оленей от болезней и других несчастий, и для пропитания своего вынуждены были обратиться к ловле китов, моржей и тюленей. Они покинули тундры и нагорные страны и поселились на берегах моря. Эти земноводные животные являются чаще в краях, далее на восток лежащих, потому и береговое народонаселение по мере приближения к Берингову проливу является многочисленнее.

Таким образом, чукчи разделяются ныне на два отдела: на оседлых, или бе­реговых, и на оленных, или кочевых. Оба племени живут в хорошем согласии

и взаимно снабжают одно другое жизненными потребностями. Береговые чукчи доставляют кочующим китовые ребра и китовое мясо, моржовые ремни, жир, а взамен получают оленьи кожи и готовые платья.

Оседлые чукчи живут малыми селениями. Хижины их делаются на шестах и китовых ребрах, обтягиваемых сверху оленьими кожами и видом уподобляются большим неправильным конусам. Сторона, обращенная к северу, далеко выдается вперед, а южная, напротив, почти совершенно пряма. Здесь бывает маленькая низкая дверь или отверстие, завешанное оленьей шкурой. На вершине хижины проделано бывает круглое отверстие для дыма от очага, помещенного в середине хижины. В углублении, обращенном к северу, помещается другая маленькая че­тырехугольная палатка из оленьих кож, служащая спальней. В сильные морозы служит она и кухней, и в таком случае жгут здесь вместо дров мох, облитый жи­ром. Вообще чукчи по недостатку леса употребляют вместо дров китовые ребра и всякие кости, обливая их для лучшего горения жиром.

Главное занятие береговых жителей, особенно на Ир-Кайпии, составляет ловля тюленей и моржей. Для первой употребляют они род сетей, сделанных из ремней, спускаемых под лед в прорубь, и тюлени запутываются в них головой и лапами. Впрочем, за тюленями охотятся и другим способом: чукча надевает белое платье, чтобы как можно менее отличаться от снега, и ложится недалеко от того места, куда тюлени обыкновенно вылезают греться. Кроме копья у охотника бывает еще особого рода орудие, состоящее из нескольких медвежьих зубов, прикрепленных к палке; им скребет он беспрестанно по льду и снегу для того, чтобы, по мнению чукчей, усыпить зверя. Вероятно, что такой легкий однообразный шум произво­дится для того, чтобы заглушить шорох снега при движениях охотника, который мало-помалу приближается к тюленю и умерщвляет его копьем. Этот род охоты почти всегда удается.

Волков ловят чукчи совершенно особенным образом: концы довольно длин­ного куска китового уса заостряются и связываются ниткой. Образовавшийся таким образом круг обливается водою до тех пор, пока не покроется весь толстой ледяной корой, не допускающей его разогнуться, а потом веревка разрезывается, и все обмазывается жиром. Такая приманка бросается на снег, и волк, найдя ее, с жадностью глотает; но в желудке его лед растаивает, китовый ус разгибается и заостренными концами умерщвляет зверя. Уверяют, что редко не удается это средство.

На Колючинском острове убивают моржей во множестве. Когда выходят они на берег греться на солнце, жители нападают на них, отрезывают им дорогу к воде, гонят их далее на землю и легко бьют палками. Моржи для оседлых чукчей хотя и не столь необходимы, но полезны не менее оленей для кочующих. Мясо, не­которые части кожи и жир их употребляется в пищу, и жир иногда служит еще вместо топлива, согревая и освещая жилища чукчей. Кожа доставляет им хорошие ремни для упряжки и прочные подошвы. Из внутренности и кишок моржовых делается легкое, не промокающее летнее платье. Жилы заменяют нитки. Наконец, из моржовых клыков делают чукчи особенное орудие, употребляя его вместо пешней для ломки льда и рытья замерзшей земли, но преимущественно клыки моржовые составляют главный предмет меновой торговли с оленными чукчами, передающими их русским.

Гораздо опаснее охота чукчей за белыми медведями. Чукчи отыскивают их среди неприступных торосов Ледовитого моря и убивают копьями. Для рыбной ловли употребляют чукчи вместо сетей род корзин из тонких пру­тьев, а для птичьей — род сетей из длинных и узких ремней, с камнями или кусками моржовой кости на концах. Такие сети бросают чукчи весьма искусно в летящих высоко гусей или других птиц и, запутывая их в ремнях, поверга­ют на землю. Вообще чукчи не страстные охотники, и хотя земля их обилует дикими оленями и баранами, лисицами, волками, медведями и другими зве­рями, но они их не преследуют. Только за медведями гоняются они, потому что мясо их почитают лакомством. Чукчи вооружаются луками и стрелами,

но не очень ловко ими владеют. Обыкновенные оружия их — копье и осо­бенно батас, употребляемые ими и против медведей и против неприятелей. Вместо железа, у них весьма редкого, оружия чукчей снабжены остриями из моржовых клыков.

Оседлые чукчи ездят на собаках, но запрягают их не попарно, как на Колыме, а по четыре в ряд, и самое построение саней их отлично и более похоже на устрой­ство саней, в которых ездят на оленях. Чукотские собаки менее ростом и слабее колымских и камчатских. Замечательно, что в 1821 году чукчи также лишились многих собак от поветрия, свирепствовавшего по берегам Колымы, Индигирки, Яны и Лены.

По собственным нашим наблюдениям и собранным отзывам других оказы­вается, что у кочующих и у оседлых чукчей существует рабство. Богатейшие из чукчей владеют целыми семействами, уже с древних времен находящимися у них в зависимости, не смеющими удаляться никуда, не имеющими собственности

и совершенно подчиненными произволу своего господина, употребляющего их на самые тяжелые работы; в вознаграждение он одевает и кормит их. О начале такой зависимости ни переводчик наш, ни другие чукчи не могли ничего сказать, а полагали, что «так было и должно быть». Вероятно, рабы чукчей суть потомки прежних военнопленных.

Пища чукчей состоит наиболее из произведения животного царства; обыкно­венно составляет ее вареная оленина с тюленьим или рыбьим жиром. За лаком­ство считают чукчи мясо белого медведя и китовую кожу, которую едят сырую, оставляя на ней при съемке тонкий слой мяса; вкусом она похожа на стерлядь. Мясной бульон смешивают они со снегом и составляют из него особый род питья, которое подают в больших деревянных чашках. Каждый чукча носит при себе маленькую просверленную оленью кость, через которую втягивает в себя питье из чашки. Рыбу употребляют в пищу только при недостатке, а от соли показывают решительное отвращение.

Замечательно, что в странах, где при ужасных морозах каждое средство со­греваться должно быть дорого, все кушанья подаются совершенно холодные, а в заключение съедается даже большой кусок смерзшегося снега. Мне часто случалось видеть, что при 30° и более мороза чукчи брали от времени до времени пригоршни снега и с видимым удовольствием жевали его.

В заключение должен упомянуть о странном явлении, замеченном нами между этими грубыми детьми природы, а именно о том, что педерастия между чукчами весьма обыкновенна и нимало не скрывается. Они никак не могли понять нашего отвращения и полагали, что тут нет ничего предосудительного, и каждый волен следовать своему вкусу. Непонятно, каким образом эта противоестественная страсть могла вкорениться в народе, у которого в женщинах нет недостатка и брак не затрудняется калымом, как у якутов и юкагиров, а напротив, без всяких пре­пятствий заключается и расторгается.

Апреля 23-го оставили мы мыс Ир-Кайпия, направили путь на запад и достигли на следующий день места, откуда мичман Матюшкин предпринял путешествие по льду для отыскания предполагаемой северной земли. Здесь нашли мы большой деревянный крест, на котором была прибита записка Матюшкина, уведомлявшая нас, что огромные полыньи со всех сторон пресекли ему дорогу по морю, так что после многих тщетных попыток он вынужден был обратиться назад, удалившись от берега не более, как на 16 верст.

Апреля 25-го переночевали мы возле Шалаурова хижины, у реки Веркона, на NO 80° от Кекурного мыса. Строение это стоит уже 60 лет, и, несмотря на то, стены его совершенно хорошо сохранились, а только крыша обвалилась и вся внутренность засыпались землей и снегом. Здесь нашли мы кроме нескольких черепов и кошельков от кос деревянный, обросший мхом патронташ. Впослед­ствии камакай Шелагского мыса рассказывал нам, что, когда ему было еще 10 лет, в хижине этой нашли несколько трупов и говорили, что оставшиеся в живых пять человек пошли отсюда пешком на Колыму.

Мая 1-го рано поутру достигли мы Шелагского мыса и тотчас разбудили ка- макая, надеясь достать от него съестных припасов для себя и корма собакам. Но надежда наша была тщетна. Камакай решительно объявил, что рыбная ловля и охота его были неудачны и он ничем не может снабдить нас, присовокупляя, что отказал уже в том Матюшкину, который, проезжая здесь, оставил на мое имя письмо, заключавшее некоторые подробности о неудачной попытке его до­стигнуть северной земли.

Мы находились в самом затруднительном положении. Провиант и корм собак совершенно у нас истощились и запастись ими на пустынном берегу не было воз­можности. Даже чукчи, кочующие обыкновенно со своими оленями на острове

Айояне*, или Сабадее, от которых можно бы получить несколько припасов, уда­лились во внутренность земли. Утомленные трудными и большими переездами собаки изранили себе притом ноги так, что оставляли за собой кровавый след. Некоторые из них были до такой степени измучены, что мы вынуждены были положить их на нарты. В таких обстоятельствах продолжать путь оставалось только следуя принятому здесь правилу, т. е. гнать собак и не давать им ни малей­шего отдыха до того места, где есть надежда добыть корму. Так дотащились мы 3-го мая до стана при устье большой Баранихи, где нашли несколько провианта и достаточное количество корма собакам. Мы пробыли здесь два дня; собаки несколько отдохнули и 5-го мая отправились мы снова в путь.

Во все это время холод был умеренный, не более трех с половиной градусов, но 3-го мая внезапно усилился до 18°. Впрочем, несмотря на сильный мороз, воздух был чист, и небо безоблачно, что позволило нам сделать несколько удачных наблюдений.

По мере приближения нашего к Колыме воздух становился заметно теплее. Снег с отлогих берегов здесь уже стаял. Река была еще покрыта толстым льдом, но от распустившегося снега вода стояла на поверхности его и до крайности затруд­няла езду. Только крепким полозьям из китовых ребер, купленным в Ир-Кайпии и на Колючине, обязаны мы были счастливым окончанием путешествия.

Наконец 10-го мая достигли мы Нижне-Колымска, после 78-дневного отсут­ствия, проехав всего около 2300 верст. Мичман Матюшкин прибыл сюда шестью днями прежде нас. На возвратном пути с подробностью описал он берега Чаунской губы, сделал много астрономических наблюдений для определения положений мест; но с чукчами, кроме известного знакомца нашего, камакая Шелагского мыса, не встречался.

Возвращением в Нижне-Колымск кончился ряд попыток наших для открытия земли, предполагаемой на северном Ледовитом море. Хотя не имеем мы права ни опровергать ее существования, ни подтверждать его, но наши неоднократно

* Современное название — Айон. (Прим. ред.)

и в разных направлениях предпринятые поездки на север по льду, кажется, до­статочно доказывают, что в удободостигаемом от азиатского берега расстоянии нет на Ледовитом море никакой земли. Если, несмотря на наши усилия, оставленные только непреодолимыми естественными преградами, на севере действительно существует земля, то открытие ее зависит единственно от случая и благоприят* ного расположения обстоятельств. Главные условия удачи составляют безбурная морозная зима и позднее наступление весны. При таких условиях путешествие должно быть предпринято от Якана, где, по преданиям жителей, неизвестная страна наиболее сближается с берегом азиатского материка.

Согласно с полученными от правительства предписаниями наша экспедиция в Нижне-Колымске должна была кончить свои действия и исследования и при первой возможности возвратиться в С.-Петербург. Разные обстоятельства заста­вили меня еще промедлить здесь; но мичман Матюшкин с доктором Кибером от­правились отсюда в начале июля. Они поднялись по Колыме до Верхне-Колымска в потом по Омекону до Иркутска, где хотели посвятить лето естествоиспытанию этой, все еще мало известной страны. Августа 1-го получил я предписание обо­ждать в Нижне-Колымске прибытия чиновника Якутского областного правления и с ним вместе кончить мои счеты с жителями Колымского округа. Время до прибытия чиновника, хотя и старался я сокращать его, занимаясь приведением в порядок моих записок, описей и карт, было для меня самое скучное, и показа­лось мне гораздо тягостнее трудных путешествий по льду.

Наконец приехал ожидаемый чиновник, и мой расчет с жителями скоро был кончен. Ноября 1-го оставил я с штурманом Козьминым Нижне-Колымск после трехлетнего в нем пребывания. Скоро достигли Средне-Колымска, где соединился с нами Тарабукин. Мы наняли лошадей у нашего старого знакомого, купца Бе­режного, и вместе поехали в Якутск 19-го ноября 1823 года при 32° мороза.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

 

Возвратный путь из Средне-Колымска в Санкт-Петербург, в 1823 и 1824 гг.

 

Отправившись из Средне-Колымска в Якутск на наемных лошадях и не имея надобности следовать почтовым трактом, идущим от Алазейских гор через Зашиверск, Табалаг и Верхоянск, мы поехали по дороге, выбираемой обыкновенно купеческими караванами. Она пролегает к северу от Зашиверска, вдоль реки Селеняхи*, по пустыне, изредка обитае­мой якутами. Таким образом прорезывали мы страну в другом направлении, а не по прежнему нашему пути от Якутска в Нижне-Колымск. Но, по совершенному однообразию всей Северо-Восточной Сибири, описание нашего возвратного пути было бы только повторением прежнего, потому ограничусь я здесь немногими предметами, на которые не имел прежде случая обратить внимания.

Купеческие караваны предпочитают взятую нами дорогу обыкновенному почтовому тракту, потому что равнины, орошаемые Селеняхою, доставляют лошадям тучную пищу. На песчаных берегах этот реки растет изобильно трава из рода хвощей (equisetum); она едва достигает дюйма высоты, и летом у нее горьковатый вкус, почему тогда лошади и не едят ее. Но после первых морозов она получает сладковатый вкус и становится лучшей и любимой пищей лошадей, которые в короткое время от нее тучнеют. Это полезное растение известно здесь под именем чибоги, и его влияние на физический организм лошадей столь силь- но, что даже пот их получает зеленоватый цвет. Хотя единственно мороз делает чибогу способною для употребления в пищу, но зато слишком сильная стужа вредит ей, ибо тогда делается она хрупкой и рассыпается на части, когда лошадь копытом сгребает с нее верхний слой снега.

Наши лошади, видимо, поправлялись от такого хорошего корма, и потому для ночлегов всегда выбирали мы те места, где можно было предполагать изобилие чибоги. Между прочим 9-го декабря переночевали мы при 33° мороза около боль­шого огня под открытым небом, на лужайке, ничем не защищенной от резкого холодного ветра. Здесь имел я случай заметить на сопровождавшем меня якуте, до какой степени может человек привыкнуть к холоду и непогоде. В дороге якуты не запасаются ни палатками, ни одеялами, даже не берут с собой какой-нибудь теплой одежды, без которой мы при несколько сильном морозе не смеем выйти из комнаты. Самые отдаленные зимние путешествия совершают они в своем

* Современное название — Селениях. (Прим. ред.)

обыкновенном домашнем костюме и проводят ночи почти всегда под открытым небом; попона лошади служит им постелью, а деревянное седло подушкой. На ночь якут скидает свой санаях и покрывает им плечи и спину, а передняя часть тела его, обращенная к огню, остается почти без покрышки. Пролежав таким образом несколько времени и чувствуя, что начинает согреваться, якут затыкает себе не­большими клочками шкуры нос и уши, и эта единственная предосторожность совершенно обеспечивает его от замерзания. Впрочем, даже и здесь, в Сибири, называют якутов железными людьми, и такое название им вполне прилично. Вероятно, нет другого народа, который всякого рода телесные страдания, осо­бенно стужу и голод, переносил бы в такой ужасной степени и с таким хладно­кровием, как якуты. Несколько раз мог я наблюдать сон моего проводника при 30-ти и более градусах холода. Часто ночной огонь едва тлел; санаях его свали­вался с плеч, и все тело спящего было покрыто толстым слоем инея; но ничто и нисколько не препятствовало сну его и впоследствии не вредило моему якуту. Сверх того, якуты одарены чрезвычайным, даже неимоверным зрением. Один якут средних лет уверял начальника Усть-Янской экспедиции лейтенанта Анжу, что ему случалось видеть, как одна большая голубоватая звезда (Юпитер) глотала

другие меньшие звезды и после их выплевывала. Таким образом этот сибиряк простыми глазами мог наблюдать затмение спутников Юпитера. Также нельзя не упомянуть об удивительной памяти якутского народа, особенно относительно местности. В путешествиях по необозримым пустыням каждая лужа, каждый камень и куст, каждое едва заметное возвышение поверхности, не обращающие на себя внимание европейца, врезываются в памяти якута, и много лет спустя служат ему единственными и верными путеводителями через степи и тундры.

Здесь имел я случай наблюдать замечательное явление природы, так называ­емые тарыни* весьма затруднявшие нам путь, и если не образованием, то на­ружным видом походящие на глетчеры. Песчаный грунт здешних горных долин (особенно на берегах Догдо**) во время жаркого лета и обыкновенно после того наступающей сухой осени совершенно высыхает. Зимой, при сильных морозах,

* То есть наледь, обычное в Сибири явление, встречающееся в сочетании с вечной мерзлотой. (Прим. ред.)

** Приток реки Яны. (Прим, ред.)

из внутренности земли выступает вода, разливается во все стороны и замерзает. Лед, ею образуемый, получает трещины и щели; из них выступает снова вода и, замерзая, образует второй слой. По мере усиления мороза вода поднимается из рыхлого грунта более и более на поверхность, ледяные слои распространяются, становятся толще и покрывают кустарники и даже деревья. Так остаются они до весны, когда лучи солнца и теплота начинают действовать. Тогда лед тает и в бес­численных ручьях сливается на низменности, где вода снова уходит в землю. По дороге в Охотск и на Омеконских горах встречаются также ледяные поля и никогда не тающие, но они лежат возвышенно и, вероятно, образуются от скоп­ления дождевой и снежной воды, а потому совершенно отличаются от тарыней на берегах Догдо. Лед в тарынях блестящего белого цвета, и получаемая из него вода, судя по вкусу и по тому, что весьма худо разводит мыло, должна заключать в себе много известковых частиц.

Переход через тарыни очень затруднителен и опасен; если они крепко замерзли, то ледяная поверхность их так скользка, что даже хорошо подкованные лошади на каждом шагу падают и нередко убиваются. Особенно опасны переходы через тарыни, лежащие на свесах или на краях оврагов. Беда каравану, когда сильные, внезапные и довольно обыкновенные в Сибири порывы ветра застают его на такой дороге! Люди и лошади низвергаются тогда в пропасть. Безопаснее, но не легче, переходы через тарыни, покрытые вновь выступившей, но еще незамерзшей водой. Караван должен проходить здесь через глубокие лужи, причем главным образом необходимо остерегаться, чтобы не замочить и потом не отморозить себе рук и ног. Но якуты все переносят. В подобных случаях, пройдя через воду и промочив насквозь свои торбасы, они довольствуются тем только, что вступают в рыхлый снег, который впитывает в себя воду и на торбасах образует толстую ледяную кору, легко отделяющуюся. Потом на ночлеге торбас окончательно вы­сушивается.

Декабря 22-го достигли мы Верхоянска, называемого якутами Боронук> где простился с нами Бережной. Он доставил нас из Средне-Колымска сюда (около 1224-х верст) на одних лошадях в 32 дня, и такое путешествие может дать понятие о крепости здешних лошадей.

Городок Верхоянск состоит собственно только из пяти деревянных домов, и деревянной же, недавно выстроенной и еще не освященной церкви. Небольшое местечко это лежит на западном берегу реки Яны, текущей здесь излучинами и ежегодно более и более подмывающей берега, почему Верхоянск со временем, вероятно, будет перенесен на противоположную сторону Войдя в отведенную для меня квартиру у здешнего мещанина Дорохова, я был приятно изумлен, ибо меня окружали предметы, сделавшиеся чуждыми моим глазам: высокая, просторная, чистая горница была хорошо освещена большими стеклянными окнами и убрана хорошей мебелью. Камин сделан был из изразцовых кирпичей; в углу помещался киот с богатыми образами, а возле, у стены, стоял шкаф с сочинениями наших лучших писателей. В продолжение всего путешествия, кроме собственных моих книг, я видел только святцы, и то изредка. Нельзя описать, какое приятное впечат­ление произвел на меня вид этих признаков нравственного образования в столь отдаленном, неизвестном уголке земли. Хозяин и здешний окружный исправник Михайлов угостили меня европейским обедом, и после сухой, часто затхлой рыбы он показался мне истинной роскошью. Между прочим, рассказывали мои хозяева, что Усть-Янская экспедиция под начальством лейтенанта Анжу проехала здесь на возвратном пути в Якутск в первых числах ноября.

Верхоянск, лежащий по нашим наблюдениям под 67°33' широты, — место­пребывание исправника Янского, Индигарского и Жиганского округов, которые объемом равняются Франции, но народонаселением уступают многим деревням. Несмотря на то, исправник, объезжая ежегодно свою обширную пустыню, всегда находит довольно дела для себя, своего секретаря и писаря, потому что, где живут хоть два семейства, там непременно уже зарождаются ссоры и тяжбы, а их должно исследовать и разрешить.

Окрестности Верхоянска населены якутами. Главный их промысел — скотовод­ство, чему много способствует гористое положение страны и умеренный климат долин. Зимою снег выпадает здесь гораздо в меньшем количестве, нежели в других частях Северо-Восточной Сибири, и стада остаются в течение всего года на лугах, всегда находя себе достаточную пищу, что весьма важно, ибо жаркое лето, ис­сушая землю, не дозволяет делать значительных запасов сена. Озера попадаются здесь реже, нежели в Колымском округе, но недостаток их вознаграждается тем, что некоторые из них богаты маленькими, в два дюйма длиной рыбками, водя­щимися в огромном количестве, так что якуты черпают их ведрами. Рыбка эта замораживается и сохраняется на зиму, а для еды ее растирают и варят с толченой корою молодых лиственниц. Второе место между промыслами здешних якутов занимает охота. Куропатки и зайцы водятся здесь в неимоверном количестве. Леса изобилуют сверх того зверьми, как то: сохатыми, оленями, черными медведями, волками, кабаргами, лисицами, белками, горностаями отличной доброты и т. д. Черные лисицы попадаются здесь редко, соболей вовсе нет. Надобно полагать, что кабарга попадается здесь во множестве, ибо фунт мускуса в Верхоянске про­дается по 10 и 15 рублей.

Здешние якуты от частых сношений со своими соплеменниками, около Якутска живущими, утратили первобытную чистоту нравов. Взаимная недоверчивость и страх покражи принуждают здешних якутов жить в одной юрте со всем своим домашним скотом. Можно представить после этого чистоту и воздух в подобном жилище. Колымские якуты, особенно в местах, лежащих вдали от большой до­роги, где не проходят караваны с водкой, живут гораздо опрятнее: дома их чище и одежда лучше здешних. Во время пребывания моего в Верхоянске свирепство­вало там и в окрестностях особого рода простудное поветрие, обнаружившееся сильным стеснением в груди, головной болью и стрелянием в ушах. Болезнь появилась оттого, что после необыкновенно густого тумана, наполнявшего ат­мосферу в течение целой недели, внезапно наступили сильные морозы. От 23-го до 26-го декабря термометр Реомюра показывал 36, 40, 42 и даже 42,5° холода. Все жители более или менее были нездоровы, и я также страдал нестерпимым стеснением в груди, от которого избавился только при помощи медика в Якут­ске. Казак, посланный туда вперед с бумагами, сделался жертвою этой болезни.

По общему здесь мнению, как эта, так и другие эпидемии, гибельны только ко­ренным и постоянным жителям Сибири, а для проезжающих и короткое время живущих здесь не опасны.

Встретив праздник Рождества Христова в Верхоянске, 27-го декабря отправи­лись мы в дальнейший путь.

Стужа не умерялась: ртуть в термометре постоянно стояла на 40° ниже точки замерзания. При таком холоде всякая поездка, даже в санях, затруднительна, а верхом на лошади несносна. Без собственного опыта нельзя составить себе верного понятия о тех мучениях, с какими сопряжено подобное путешествие. Закутавшись в толстые, но промерзшие меховые платья, около пуда весом, ды­шать можно только украдкой из-за медвежьего воротника, покрытого густым инеем; меховая шапка закрывает все лицо, ибо внешний воздух столь резок, что каждый вздох производит несносно болезненное чувство в горле и легких. Сверх того путешественник, в продолжение десяти часов (обыкновенного переезда от одного ночлега или привала к другому) прикован к лошади, с трудом проби­рающейся по глубокому снегу, в котором человек утонул бы, не говоря уже, что в тяжелой шубе всякое движение почти невозможно. Лошади терпят столько же,

сколько и всадники, от холода, равно на них действующего. Около ноздрей об­разуются у них ледяные закраины и сосульки, препятствующие дыханию. Они извещают о том болезненным ржанием и судорожным трясением головы. Ездок должен поспешить подать в таком случае помощь своей лошади, а без того она может задохнуться. На бесснежных ледяных пустынях при слишком сильной стуже копыта лошадей нередко трескаются. Караван всегда бывает окружен густым синим облаком, производимым собственными его испарениями. При сильнейших холодах даже снег, более и более сжимаясь, отделяет от себя тепло- твор*. Водяные частицы паров мгновенно превращаются в миллионы ледяных блесток, наполняют всю атмосферу и производят беспрерывный шорох, несколько похожий на звук, происходящий от раздирания бархата или толстой шелковой материи. Даже олень, вечный житель отдаленнейшего севера, ищет в лесах за­щиты от ужасного холода. На тундрах олени становятся в тесные кучи, стараясь согреть друг друга своими испарениями. Только зимний ворон медленным, слабым полетом рассекает ледяной воздух, оставляя за собой тонкую как нить струйку пара, и не одни одушевленные, но даже и неодушевленные предметы, подвержены бывают ужасному влиянию стужи. Вековые деревья трескаются с оглушительным шумом, который раздается в степях, как выстрелы среди моря; тундры и скалистые долины щелятся, образуя глубокие рытвины; скрытая в нед­рах земли вода дымясь разливается по поверхности и мгновенно превращается в лед, а в горах огромные скалы отрываются и с грохотом катятся в долины. Даже на самый воздух простирается влияние сильных морозов. Столь часто и спра­ведливо восхваляемая, величественная красота темно-голубого полярного неба пропадает в атмосфере, сгущенной стужею; звезды теряют свой обыкновенный блеск и сияние их становится тусклым. Таинственная, поэтическая прелесть лунной ночи исчезает там, где мертвая природа скрыта под белым саваном снегов, и задавленное однообразием воображение тщетно ищет предмета своей деятельности в стране, где все неподвижно и где последние усилия животного организма человеческого клонятся только к тому, как спастись от замерзания.

Нам предстоял еще трудный переход через Верхоянские горы. Мы достигли подошвы их 4-го января. Резкий ветер вырывался из ущелий их с неимоверной силою и грозил гибелью отважному путнику. Мы решились провести ночь и ожидать перемены в построенной здесь поварне. Тотчас после заката солнца густой ледяной туман, вытесненный ветром с гор и из оврагов, разлился по до­лине и обхватил весь видимый горизонт. Вместе с тем поднялась ужасная буря: ветер набегал порывами на лес, ломая и опрокидывая вековые деревья, и только малая вышина нашей утлой хижины спасала ее от разрушения. Зато нам угро­жала ежеминутная опасность быть раздавленными каким-либо из окружавших нас деревьев. Так провели мы ночь. К утру буря затихла; атмосфера очистилась, и температура сделалась умереннее; термометр показывал только 19° холода, и такая погода казалась нам уже весьма сносною после бывших до того морозов. Мы поспешили воспользоваться столь благоприятной переменой и совершили переход через горы довольно скоро и без особенных затруднений. Января 7-го спустились мы счастливо с горного хребта в большой сосновый лес. Вид огромных вечнозеленых деревьев произвел на нас самое приятное впечатление, напоминая нам другие, более благословенные страны отечества. Проехав еще несколько таких лесов, 10-го января прибыл я счастливо в Якутск. Здесь встретил меня

До конца XVIII в. существовала теория, что при горении тел из них выделяется особое вещество — теплотвор. (Прим. ред.)

сотоварищ и друг лейтенант Анжу, возвратившийся из его трудного и опасного путешествия.

В продолжение почти четырехлетнего отсутствия моего Якутск значительно переменился и улучшился. Между другими улучшениями было и то, что беспо­лезный старый деревянный острог разломали и из уцелевших в нем годных бревен построили дом для клуба, куда в положенные дни собираются почтеннейшие жители города. Здесь нашел я хорошо освещенную залу, буфет с разными куша­ньями и напитками, бильярд, комнату для карточной игры и пр. По праздникам здесь обедают, танцуют, а иногда зал превращают в театр и разыгрываются раз­ные пьесы. В наше время давали тут оперу «Мельник». Актерами были молодые казаки и играли весьма порядочно. Предки их строили острог, который, пре­вратившись ныне в храм Талии, вместо ужаса, разливает общее удовольствие. Всеми такими улучшениями обязан был Якутск своему тогдашнему городничему Мордвинову.

Здесь, собственно, кончилась наша поездка. Все наши спутники один за другим оставляли город, спеша на родину. Только мы с Анжу должны были прожить в Якутске еще целый месяц для совершенного окончания счетов, и не прежде 8-го февраля могли отправиться в дальнейший путь. Февраля 25-го прибыли мы в Иркутск, где ожидал нас доктор Кибер. Здесь испросили мы позволения генерал-губернатора Александра Степановича Лавинского посетить горячие ключи, находящиеся по ту сторону Байкала и доставившие нам некоторое облегчение от мучительного ревматизма, неизбежного следствия путешествий по полярным странам. Доктор Кибер, в описании возвратного пути его из Средне-Колымска, по­местил свои наблюдения и собранные им сведения о Турусинских горячих ключах, и мне остается только заметить, что пользование тамошними водами замедлило наш возврат в Санкт-Петербург, куда мы приехали уже 15-го августа 1824 года. Мичман Матюшкин и штурман Козьмин опередили нас тремя месяцами.

Добавления к «Путешествию по северным берегам Сибири и по Ледовитому морю»

ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ О ЛЕДОВИТОМ МОРЕ

 

ромышленники, приезжающие ежегодно на острова Котельный и Новую Сибирь для летовки, замечают, что между материком и сими островами Ледовитое море замерзает накрепко не ранее последних чисел октября, хотя по берегам скрепляется оно гораздо ранее. Так и наоборот: берега очищаются ото льдов уже в исходе июня» а в большем отда­лении от них лед ломается месяцем позже, расслабленный прежде множеством щелей, образующихся весной, может быть, и в самую зиму.

Летом море покрыто большими и малыми льдинами, несомыми по разным направлениям ветрами и течениями, производящими ужасное явление взаим­ного давления и сокрушения огромных ледяных масс, известное по описаниям путешественников. Местами, на небольших глубинах и в стороне от направления течения больших рек, в море впадающих, лед стоит недвижимо, а бывают годы, когда он почти не отходит от некоторых берегов материка.

Из большого числа впадающих в Ледовитое море рек выносится ежегодно множество льда, который ни от действия солнечных лучей, ни от соли, содер­жащейся в морской воде, совершенно исчезать не может, и тем не менее, что при самом превращении льда в воду поглощается значительное количество теплотвора и понижается температура окружающего его воздуха. Так огромный запас льдов Ледовитого моря получает и от рек некоторое приращение вдобавок к ежегодно намерзающему в самом море.

Зимой Ледовитое море представляет, в малом размере, вид северной безлесной части Сибири, где необозримые голые тундры окружены горами. Равномерно протягиваются в море ледяные хребты, образующие долины и ограничивающие равнины, на которых глубокий снег получает твердость льда и принимает виды волнообразных возвышений. Щели и полыньи бывают в ровном льду и между торосами, вероятно, в любое время года, и становятся похожи на озера, реки и болота.

Земная рефракция оказывает сильное действие на Ледовитом море как среди зимы от сгущенного морозом воздуха, так и в марте и апреле месяцах — от ис­парения снегов. Горы и морские торосы обезображиваются и принимают самые странные виды, часто кажутся даже висящими на воздухе. Действием этой реф­ракции должны бы показываться самые отдаленнейшие предметы, если бы тому не мешала единообразная белизна, покрывающая всю природу, и неопределен­ность очертания их.

После этого общего взгляда на Ледовитое море, распространюсь особенно о главнейших явлениях его и, во-первых, о торосах.

Ледяные глыбы, покрывающее зимой гори­зонтальную поверхность моря, называются от приморских жителей Северной Сибири вообще торосами. Ими покрывается необозримая ледяная равнина то в виде неправильных групп, то наподобие цепи гор, а иногда отдельными массами, и во всех этих видах представляет собой обломки льдин, которые показываются отчасти свежими с острыми гранями, а отчасти — старыми, так сказать, заве- трелыми в формах более или менее округленных.

Вследствие этого должно различить два разряда торосов: 1) торосы свежего лома и 2) старые торосы.

1. Торосы свежего лома

К этому разряду отношу я торосы, образованные ломанием моря с осени, до наступления лета ближайшего года. В них приметны два подразделения: а) осен­ние торосы и б) зимние и весенние торосы.

Трудно себе представить, чтобы море на пространстве нескольких сот верст вдруг покрылось льдом. Замерзание его начинается от берегов материка и остро­вов, и бывает временно прерываемо волнением от крепких ветров, действующих на воды незамерзающих частей океана, сообщающих свое движение водам и льдом уже покрытым. Таким образом делаются полыньи в замерзших частях океана, и они становятся причинами других полыней, между тем как сами замерзают или сжимаются от случайного движения льдов. Разных величин и фигур куски льда, разломанного при образовании полыней, плавая в них, вмерзают от следую­щего затем мороза и покрывают море на большие пространства. Этот-то торос, думаю я, делается в начале зимы или осенью, когда в море еще много обширных полыней. Он самый затруднительный для езды, потому что пространства между его острогранными, рост человеческий превышающими льдинами наполнены рыхлым снегом, где нарта с собаками тонет. Но этот торос не столь опасен, как зимний или весенний.

Когда море представляет уже непрерывное ледяное поле от берегов материка до постоянной полыньи (о чем будет сказано ниже), образующиеся в нем частые и временные полыньи получают довольно правильные направления, и по сторонам их лед разламывается и поднимается грядами. Значительнейшие из этих ледяных хребтов направлены бывают обыкновенно параллельно между собой и следуют общему направлению постоянной полыньи, т. е. на северо-запад и юго-восток. Их встречаете от берегов в некотором отдалении, которое, завися от близости полыньи и глубины моря, весьма изменяется (между материком и островами Котельным и Новая Сибирь торосы не принимают вида хребтов, направленных в одну сторону). Эти торосы бывают различных видов: с равнонаклонными сто­ронами или с одной стороной пологой, а другой — отвесной. Торос, увиденный нами в 1821 году апреля 6-го, может служить примером второго из этих видов, и вот описание его, взятое мною из путевого журнала:

«Пробравшись с трудом через крупные торосы, выехали мы на узкую и до­вольно ровную полосу В (см рис. на стр. 252), направленную к NW и ограничен­ную с правой стороны торосами СС осеннего лома, а с левой — возвышением льда ДД, пологость которого с SW стороны, a NO навесный отруб были до

6 сажей вышиной. Вплоть у этого отруба была щель, за которой видны были полыньи так далеко, как только глазом окинуть было можно; внутренность этого возвышения со стороны отвеса наполнена была крупными и мелкими льдинами, часть которых выброшена была даже на самый верх. У подошвы

пологой стороны его ледяного хребта выступала во многих местах вода, раз­ливаясь на несколько сажен вдоль пологой стороны возвышения: посередине его направлялась местами горизонтальная щель А в пол-аршина шириной. Я смотрел в это отверстие внутрь льда на 8 футов, но воды не видал; при­мечательно, что лед распластался здесь по своей, толщине на несколько параллельных между собой слоев, каждый в три четверти аршина толщиною». Большей частью цепи торосов свежего лома бывают составлены из множества огром­ных ледяных масс и мелких льдов, величиной и видом весьма разнообразных и поддерживаемых взаимно удивительным механизмом: иногда на льдине толщиной не более двух, а шириной в один фут, лежит ледяная громада кубической фигуры, имеющая по две сажени в каждую сторону, а возвыше­ния — до 70 футов от горизонта воды! Так как в эти торосы входят и обломки старого льда (о чем упомянуто ниже), вместе со свежим льдом, то они пред­ставляют различные цвета: серый, весьма нечистый цвет означает льдины осеннего лома, потому что на небольшой глубине делается вода от волнения мутной и замерзает прежде осадки ее иловатых частиц; беловатый цвет при­надлежит поверхности старого льда; яркий зелено-голубой цвет свойственен бывает последнему зимнему льду. Вблизи от постоянной полыньи, западнее Шелагского носа, протягиваются цепи торосов (до 70 футов вышиной), со­стоящих из льдин толщиной от полутора аршин до трех дюймов, когда и го­ризонтальный лед не толще полутора аршина (что доказывает беспрерывное здесь разламывание моря). Эти льдины зимнего последнего замерзания малопрозрачны, без внутренних пузырей и прекраснейшего яркого зелено­голубого цвета, почему в солнечные дни показываются на большом рассто­янии. Вкус этого льда солодковатый тем больше, чем зеленее цвет. Между ним находили мы льды совершенно пресного вкуса; их цвет голубее и они прозрачнее других. Переправы через эти крупные торосы, составленные из остроганных льдин, сопряжены с немалой опасностью как для людей, так и для собак.

2. Старые торосы

Горизонтальный лед, получив в продолжение одной зимы толщину девять с половиной футов, будучи разломан на части, между собой свободные, должен погрузиться в воду примерно на 8 футов. Следующей зимой намерзнет к этим плавающим кускам новый слой, положим, в 5 футов. Эта масса, составляя уже 14 футов толщины и становясь летом свободной, погружается воду около 12,5 футов. Она получает большую стойкость, и когда зимой вмерзнет, то не столь удобно бывает разламы­ваема, как вновь образующийся около нее лед. Этот новый лед, получив толщи­ну около 9 футов и ломаясь от сильного шторма или других причин, напирает на ближнюю толстую массу льда, и огромные льдины, скользя одна по другой, поднимаются вверх, а другие, претерпевая давление от соседних льдин, погру­жаются в воду и придавливаются к нижней площади массы, так что те и другие

льдины от морозов соединяются в одно нераздельное тело*, достигающее толщи­ны уже 32 фута. Таким образом в течение многих лет толщина раздельных ранее между собой ледяных масс может дойти до 150-ти и более футов. Плавая по морю в летнее время, эти громады должны мелеть на глубине 22-х сажен и становиться неподвижными.

От различного расположения всех толстых ледяных масс принимают они в море разнообразные виды, уподобляясь: а) отдельно стоящим скалам в окруж­ности около ста и в вышину от двадцати до тридцати футов, б) валу подобным кряжам, где множество толстых масс сцепилось по одному прямолинейному направлению, и в) системе холмов, когда несколько отдельных масс расположи­лось вокруг других на некотором расстоянии между собой. В таком положении заносятся эти массы снегом со всех сторон, так что стороны их выравниваются, и они принимают виды сахарных голов или куполов.

Для примера этого вида старых торосов может послужить описание так на­зываемого мной ледяного острова, увиденного нами апреля 4-го 1821 года около 175-ти верст в море от берега: «Мы въехали в торосы совершенно иного вида от всех прежде нами замеченных. Будучи подобны холмам, они представляли со

* Смерзанию льдин способствуют остающиеся на их верхних поверхностях слои снега, очерчивающиеся на вертикальных поверхностях толстых масс старого льда тонкими парал­лельными жилками.

всех сторон покатости, так что весьма удобно можно было по ним ездить. Холмы их были величиной и видом весьма различны: иные подобны куполам, другие остроконечным сопкам, образующим между собой глубокие долины, от гладкой и ровной поверхности которых возвышаются они от 10-ти до 70-ти футов. Цвет льда, составляющего эти холмы, белый, иногда с весьма темным отцветом; видом они пресны и притом тверды и хрупки. Вероятно, вид этот образовался не из морской воды, но примерзанием дождя, туманов, тающего снега и пр., наподо­бие образующегося летом на высоких горах льда (Gletscher Eis). В одной глубокой впадине вырубили мы яму в два аршина глубины, и на дне ее находили такой же пресный белый лед, как и на верхушке самой высокой сопки». Особенно много таких холмовидных торосов видели мы в 1822 году против Песчаного мыса, а в по­следней нашей поездке по морю следовали мы по ледяному острову, покрытому сопками до 80-ти футов вышиной. В толстом и твердом снегу, покрывавшем стороны этих ледяных гор, находили много медвежьих берлог*. Отличительные свойства всякого старого льда: пресный вкус, большая против морского льда свежего намерзания, имеющего соленый вкус, твердость и смешанные цвета: беловатый, синий, бурый. Рис. на стр. 323 представляет отдельную торосину старого льда в вертикальном ее разрезе, а рис. на стр. 207 изображает гряду старых торосов, смешанных со льдинами нового лома.

 

ПОСТОЯННАЯ МОРСКАЯ ПОЛЫНЬЯ И ТЕЧЕНИЕ МОРЯ

 

Около 25-ти верст к северу от островов Котель­ного и Новой Сибири море зимой вовсе не замерзает. Сотник Татаринов, бывший с геодезистом Пшеницыным на Новой Сибири, видел открытое, свободное от льдов море в 1811 году в апреле месяце, в означенном расстоянии, по направлению от северного берега Новой Сибири. Геденштром в 1810 году доехал до полыньи в 70-ти верстах к востоку от Новой Сибири и далее нашел приближенное на­правление ее на юго-восток. Лейтенант Анжу следовал вдоль полыньи, огибавшей с северной стороны Котельный остров и Новую Сибирь, и заметил в западной стороне ее к N W от Котельного острова переменное течение моря, которое признал за прилив и отлив. Геодезии прапорщик Леонтьев в 1764 году, удаляясь к северу от острова Четырехстолбового на половинное расстояние хорошего дневного переезда, т. е. около сорока верст, был задержан в дальнейшем следовании тонким льдом, который, если простирается на большие пространства, всегда может слу­жить предвестником близости обширной полыньи. Мы встретили такой тонкий лед в 79-ти верстах к NNO от упомянутого острова и были удержаны полыньями в 118-ти верстах. Геденштром в 1810 году в путешествии своем на NNO от Мало­го

* Скоресби в своем «Account of the arctic regions», ч. 1, стр. 107, 258, описывает эгогорода льды, под названием Jceberg, образующиеся, по его замечаниям, в глубоких заливах, окруженных горами. В водах шпицбергенских и гренландских находят такие Icebergs в 200 футов вышины над водой; нами виденные вполовину меньше, что так и должно быть, если этого рода ледяные массы получают свое приращение от холодного дождя, выпадающего осенью в величайшем обилии в стране, описываемой наблюдательным китоловом (Скоресби «Voyage», стр. 342), Но в части Ледовитого моря, ограниченной к югу пространного» землей, дожди, по весьма естественной причине, должны идти реже и слабее. Если эти Icebergs не иначе составляться могут, как только в глубокихзалинах между крутыми горами, то замеченные мной этого рода льды должны быть пришельцы с земли неизвестной, потому что по берегам Сибири и лежащих в сем море островов нет столь глубоких и крутоберегих заливов, где могли бы образоваться ледяные горы.

Баранова Камня видел широкую открытую щель и тонкий лед, по изме­рениям его в 250-ти верстах от берега*, и заметил быстрое в ней течение к OSO.

Мы встретили в 1821 году ломавшийся толстый лед, и образовавшиеся в нем щели и полыньи в 190-та верстах на NtO от Малого Баранова Камня следовали вдоль их, вообще по направлению SO, на 140 верст, и нашли направление течения в них на OSO по четверть узла, хотя ветер дул тогда свежий NO. В 1822 году оставили нас полыньи и ломанье льда морского в 270-ти верстах на NNO от Большого Баранова Камня. Вдоль полыней этих следовали мы к SOtO, до меридиана Шелагского Носа, в 80-ти верстах севернее которого видели ту же обширную полынью. В 1823 году хотя и отъехали мы от берега с устья реки Веркона около 109-ти верст к NNO, однако расстояние полыньи от берега должно полагать здесь около 25-ти верст, там, где на возвратном пути оторвалась льдина, служившая нам ме­стом ночлега, а далее к востоку мичман Матюшкин в о верстах от берега встре­тил туже самую полынью. При северо- западных ветрах замечено нами в ней быстрое течение к SO, но непостоянное.

По словам чукчей, полынья удаляется от Северного мыса далее, нежели про­тив Якана. Мы заметили также, что северные, северо-западные, а часто и северо-восточные ветры нагоняют здесь туман столь сырой, что платья и палатки наши от него были мокры.

Приведенные мною замечания и сырость в воздухе при северных ветрах свидетельствуют согласно о постоянной морской полынье, которая, кажется, следует по направлению к юго-востоку и тем более приближается к материку, чем ближе подходит к Якану, восточнее которого опять удаляется от берега. Начало ее должно полагать к NW от Котельного острова, где, по вышеприведенному за­мечанию прилива и отлива, простирается открытое море. Оттого происходит, что

* Если сравнить глубину, найденную Геденштромом в этом месте, 11 сажен, с нашими измерениями глубины в 1821 и 1822 годах, в весьма близких расстояниях от упомянутой ими, то окажется странная ошибка, которая мною в Ледовитом море не замечена. Полагаю, что Геденштром означал расстояния от берега большими, нежели как было должно, что тем вероятнее, что они были примерно полагаемы по бегу собак, без поверки измерения обсер- вованными широтами.

при западных и северо-западных ветрах море ломается сильнее, и приметным образом это ломанье направляется от NW к SO, и течение моря оттого также весьма усиливается при северо-западных ветрах. Промышленники» летующие на Новой Сибири, замечают в Благовещенском проливе постоянное действие прилива и отлива. Далее к востоку море не повинуется этому закону природы. Может быть, во время тихой и холодной зимы, в январе и начале февраля, не бы­вает полыней между меридианами Шелагского мыса и Якана, т. е. в достаточном отдалении от предполагаемого мною обширного моря к северо-западу от Ко­тельного острова.

Течение моря от Святого Носа до острова Колючина направляется летом от востока на запад, а осенью — от запада на восток, что согласно свидетель­ствуют морские путешествия, совершенные купцом Шалауровым до Шелагского мыса, мещанином Ляховым в 1773 году на лодке к первому Ляховскому острову,

и в 1787 году капитаном Биллингсом около Большого Баранова Камня. Чукчи, обитающие по морскому берегу Шелагского мыса до острова Колючина, ска­зывали нам, что летом лед весьма быстро несется от востока на запад, а осенью приметно противное течение. Правда, что в Ир-Кайпии (Северный мыс) говорил нам чукча, будто летом течет море на восток, а осенью обратно, но, может быть, переводчик наш ошибся, а иначе было бы здесь странное исключение. Капитан Кук испытал также слабое течение на запад, к северу от Берингова пролива. Замеченное Геденшгромом и нами течение моря в полыньях в весеннее время к юго-востоку, думаю, приписать должно действию северо-западных свежих ветров, образующих полыньи.

 

ГЛУБИНА МОРЯ

 

Взгляд на карту наших поездок по Ледовитому морю показывает довольно быстрое увеличение глубины моря к востоку и весьма медленное к северу, так что в расстоянии 200 верст на север от Малого Баранова Камня глубина 12 сажен 2 фута, а в 10-ти милях к востоку от Большого Бара­нова Камня, по измерению на судне «Ясашне» в 1787 году, она была 17 сажен. В 250-ти верстах на север от N устья Сабадейского пролива* глубина 14,5 сажен, а 68 верст южнее и 38 верст восточнее она уже 21 сажень. Глубины, найденные капитаном Куком к востоку от Северного мыса, показывают также увеличение их по долготе к востоку до меридиана Берингова проливе. Грунт найден нами везде мягкий зеленоватый ил, исключая одного случая, о котором упомянуто в нашем журнале (72°3' с. ш. и 166°12' в. д. от Гринвича, где грунт камень).

Современное наименование — пролив Малый Чаунский. (Прим. ред.)

 

ОТСТУПАНИЕ МОРЯ ОТ БЕРЕГОВ

 

Мнение, что море отступает от северных берегов Сибири, общее между северными сибиряками и основывается на замечании, что на низменных тундрах верст около пятидесяти от моря и на увалах, в значитель­ном возвышении над морем, находят множество истлевшего наносного леса. Ныне ни воды, ни даже льды морские не достигают этих мест. Остров Диомида, назначенный на карте Шалаурова к востоку от Святого Носа и образовывавший подле материка узкий пролив, по которому прошел этой мореплаватель на своем судне, ныне не существует. Невероятно, чтобы пролив замыло землей и льдины, напирая на остров, сравняли бы его с берегом. Не рассматривая, происходит ли такое явление действительно от умаления вод Ледовитого моря или от земли, примываемой реками и дождем с гор, по берегам моря находящимся, замечу, что для пояснения этого явления будущими наблюдениями может служить отпрядыш (каменный столб в море близ берега) возле Малого Баранова Камня, подле так называемой Виллигиновой дресвы. В 1822 году в мае измерена нами вертикальная высота его от верхней грани до морского льда, составлявшая 30 английских футов.

 

СОЛЬ МОРСКАЯ

 

Везде, где лед не покрыт толстым слоем снега, виден морской рассол, т. е. соль, остающаяся на поверхности льда, когда море замерзает. На тонком льду и особенно близ полыньи, находили мы морской рас­сол в таком количестве, что он проникал сквозь снежный слой до пяти дюймов толщиной, отчего в солнечные дни снег таял. По захождении солнца поднима­ются от этого морского рассола (где его много) пары; но они остаются, однако, на небольшой высоте от поверхности льда. По нужде можно употребить этот морской рассол в пищу; промышленники, переезжающие с Яны на острова, редко запасаются солью, надеясь найти ее довольно на морском льду. Вкус этого рассола смешан с горечью, и действие его на желудок слабительное. По рассолу тащится нарта так же тяжело, как по песку.

ЗАМЕЧАНИЕ О СЕВЕРНЫХ СИЯНИЯХ

 

полярной стране Сибири северное сияние является следующим образом. Над северным горизонтом показывается слабый свет в виде сегмента, горизонтальный угол видения которого простира­ется от 20° до 80° и более, а вертикальный — от 1° до 6°. Сегмент света спокойного и слабее полной луны. Потом от времени до времени являются в нем (по большей части в восточной стороне) движущиеся столбы или пуки лучей сильнейшего света, поднимающиеся снизу вверх, движущиеся и кривящиеся как будто от дей­ствия ветра. Такое движение так же заметно, как хождение облаков при сильном ветре. Внутри сегмента как будто от действия ветра зажигаются другие столбы; все собрание столбов принимает свое движение в одну общую сторону, и по двух- или трехминутном промежутке исчезают столбы постепенно один за другим, уступая место вновь появившимся столбам, из которых некоторые не выходят из сегмента,* а другие достигают вершинами весьма большего возвышения; часто зажигаются столбы в каждом углу сегмента почти одновременно с появлением их в восточном его конце. По окончании этого беспрерывного появления и исчезания столбов, продолжающегося неопределенное время, становясь реже и слабее, они вовсе исчезают, а затем и самый сегмент потухает. Когда игра столбов продол­жается с необыкновенной живостью, то часто сегмент разрывается на светлые, неправильные, криво- и прямолинейные фигуры, сохраняющиеся около четверти часа и потом исчезающие.

Таков общий характер виденных мною сияний. Кроме того, заметил я сле­дующее:

1) Когда столб поднялся однажды на большую высоту и приблизился к полной луне, то образовал круг около этого светила, в расстоянии по глазомеру между 20° и 30°, оставаясь в этом положении некоторое время, а потом исчез.

2) Когда сияние распространилось однажды до близости зенита, то оно пре­кратилось в виде малых слабо светящих облаков, принимавших молочный цвет, и часто остававшихся на следующий день в виде волнистых белых облаков, ба­рашками называемых.

3) По северному горизонту под сиянием лежат нередко темно-синие об­лака; они кажутся мне заслуживающими некоторого внимания по великому

* Теоретические высказывания автора не соответствуют современным научным пред­ставлениям. (Прим. ред.)

сходству их с испарениями, из океана выходящими при внезапном разламыва­нии льда.

4) Ни треска, ни сильного шума не слыхал я при игре сполохов (так в Сибири называют движущиеся столбы, от старинного русского слова сполох, означав­шего пожар, почему во многих местах России говорят: сполох, уполох — вместо набат, и полошить значит — «бить в набат»); но при сильном сиянии, когда лучи являются часто и движутся скоро, кажется, как будто слышишь легкое дуновение ветра в пламени.

5) Сияния, видимые в Нижне-Колымске, имеют свое начало обыкновенно в северо-восточной четверти неба, и середина занимаемого ими по северному горизонту пространства лежит вообще на один или на два румба от истинного севера к востоку. Замечу, что отклонение компасной стрелки в этом месте около 10° восточное.

6) У берегов моря сполохи бывают обычнее и сильнее, нежели в отдалении от него, независимо от широты места. Так, например, по рассказам чукчей с остро­ва Колючина (в широте 67°26,25') сполохи ярче светят и чаще случаются, нежели в Нижне-Колымске под широтой 68°32'. У моря они часто доходят до зенита, что в Нижне-Колымске случается редко.

7) Замечание приморских жителей, будто после сильного сияния обыкновенно настает свежий ветер со стороны появления сполохов, не оправдывается нашими наблюдениями в Нижне-Колымске. Впрочем, такое несогласие может произойти от местных причин, препятствующих приморским ветрам доходить до Нижне- Колымска и рождающих нередко ветры совершенно с противной стороны. В селении Походском, в 70-ти верстах севернее Нижне-Колымска, часто бывает крепкий северный ветер, когда в Нижне-Колымске дует он от юга.

8) Сильнейшие сполохи случаются при наступлении крепких ветров в ноябре; в январе, когда стужа достигает максимума, они бывают реже.

9) При появлении падающих звезд в светящем сегменте, на том месте, куда звезда упала, зажигаются мгновенно сполохи; такое влияние падающих звезд на зажигание сполохов за мечено мною в 1820 году декабря 10-го и 17-го и 1821 года декабря 18-го. Из этих замечаний осмеливаюсь заключить:

а) Что замерзание моря способствует образованию северного сияния. Может быть, от сильного испарения вод или от взаимного трения огромных льдин рождается здесь электричество.

б) Сияние не всегда занимает ту возвышенную часть атмосферы, где обра­зуются огненные метеоры, и опускается иногда гораздо ближе к земле, так что дующий на ее поверхности ветер приводит светящие столбы в движение, что мною нередко замечено.

ЗАМЕЧАНИЯ О ЕЗДЕ НА СОБАКАХ

 

Большая разница употреблять собак в междудворной езде на небольших расстояниях — и ездить на них по бездоро­жью, по торосам и ввброд во время зимних холодов и весеннего тепла, на больших расстояниях, в течение целого месяца и более.

В этом случае весьма многое зависит от умения присматривать за собаками, и нестарательный или неопытный возчик подвергнет себя величайшей опасности в местах, на многие сотни верст от жительства отдаленных. Желая приобретен­ную нами в этом деле опытность сделать полезной для будущих предприятий по Ледовитому морю, я намерен заметить здесь о том, что должно наблюдать при езде на собаках на продолжительное время и на большие расстояния.

НАРТЫ

В проездах наших по морю употребляли мы нарты; измерения были следующие: длина полозьев — 10 четвертей, ширина вязков — 3 четверти, высота копыльев, от вязков до полоза — 1 четверть 2 вершка, а до варденя — 2 четверти. Преимущественнее перед другим лесом употреблять должно на нартенные поделки березовый, а особенно на полозья, которые чем менее сучковаты, тем крепче; баран должен быть из тальникового дерева. Дабы придать более твердости волокнам дерева полозьев и, увеличивая плавность по снегу, предохранить полозья от чирканья, опускают их сначала в кипяток, а затем, на месяц или более, кладут в речную воду, под лед, отчего дерево наби­рается влажностью и, вынутое из воды на холод, получает большую твердость и гладкость. Зимой, при морозах свыше 25° по реомюрову термометру, нарта катится приметно тяжелее, нежели при высшем стоянии термометра, и когда мороз более 32°, то можно слышать трение дерева о снег.

Весной, с 1-го марта, начинает катиться один полоз, как говорят здешние жители; а с половины марта покатится и другой. Тогда для большей легкости в езде обливают нижнюю сторону полозьев водой, которая в виде ледяного слоя, около шести линий толщиной, примерзает так крепко к сырому полозу, что не отваливается от него даже в целый день езды, если дорога без торосов; но чем становится теплее, тем скорее отпадает этот ледяной слой, составляемый обливанием полоза, что называется войдать нарты. Исключая доставление нарте большей плавности, войда представляет еще ту пользу, что сохраняет сырость

нижней стороны полоза (которая без того скоро высохла бы или обветрела) и предохраняет ее от чоркания.

В весеннее время, когда войда держится, можно нагрузить на нарту до 35-ти пудов; но при зимних холодах и 10 пудов составляют нелегкий груз. Вся нарта скрепляется ремнями, отчего составные части ее имеют малое движение, которое, делая нарту некоторым образом эластическою, сохраняет в целости на самой дурной дороге. Лучшие ремни сохатиные (лосиные); за ними почитают лучшими бычьи* и лысовые (моржовые и сивучьи). Таких ремней потребно: на потяг—- 7 сажен (ручных), на свары — 12 сажен, на темляг — 3 сажени, на киновари — 8 сажен, на кутоги — 13 сажен, на подбрюшни — 3 сажени, на пояски — 8 сажен, на головишные ремни — 2 аршина, на барашные отуги — 3 сажени, пришивку доски — полторы сажени, на повры для нагруженной нарты — 40 сажен, а всего на це­лую нарту идет 108,5 сажен. Груз укладывают в ровдужный чум и связывают повраны так крепко, чтобы нарта могла падать без опасения что-либо выронить из нее. Сберегая полозья в торосах, мы нашивали проволокой железные листы на головки полозьев и вокруг барана бычью кожу. Неплохо в продолжительные дороги брать с собой по два запасные полоза, которые хотя бы и не использовали, однако нужно войдать, чтобы они не сохли; также необходимо иметь по четы­ре или более запасных копыльев и вязков. Если езда должна продолжиться и во время наста, т. е. в конце апреля и начале мая, то необходимо нужно иметь с собой брусья из китовых ребер, которые пришивают под полозья тогда, как войда уже более не держится; притом и по рассолу хорошо ездить на костях. По неимению их пришивают креневые брусья.

 

СОБАКИ

Мы впрягали 13 собак в передовую нарту, а в другие — по 12-ти собак. Надобно набирать собак, свычных в дорогах; вот причина, почему индигирские и янские собаки предпочтительнее колымских, употребляемых жителями только в недолговременные переезды, между тем как с Яны и Индигирки жители переезжают ежегодно на Котельный остров и Новую Сибирь и, имея пастники свои, рассеянные по обширной тундре на несколько сот верст, разъезжают для промыслов по две и по три недели сряду. В передовой нарте необходимо иметь такую передовую собаку, которая не боялась бы ни брода, ни торосов и была привычна бежать по бездорожью прямой линией.

Если в течение зимы ездили на собаках умеючи и кормили их в должное вре­мя, то на следующее лето должны они переменить всю шерсть свою, вылинять, и такие собаки надежнее притом тех, на которых остается местами старая шерсть. Осенью, по рекоставу, когда после летнего отдыха впрягают собак в первый раз, надобно обходиться с ними весьма бережно. Во-первых, за неделю или за две прежде езды вывязывают жирных собак, а в езде стараются делать сначала ма­лые переезды, от 10-ти до 30-ти верст, и отдыхают или бердуют по крайней мере каждые 5 верст и чаще. Такую предосторожность наблюдают после каждой новой откормки собак, пока летний мягкий жир не скрепится на теле; тогда по ровной дороге и особенно весной по насту выезжают на собаках в сутки до 150-ти верст, но в продолжительные дороги и в зимние холода переезды должны быть сораз­мерно меньше.

* Немногие в Северной Сибири умеют выделывать бычьи кожи на ремни, потому более употребляют лысовые ремни для вязанья нарт.

Порядок, которому следовали мы в дорогах, был следующий: дней за десять до вступления в путь собирали собак, в дальнюю дорогу назначенных, в одно место, где возчики откармливали их через день сырым и вареным кормом: для сырого корма полагали по полтора мерзлых муксуна на собаку, а для вареного — по 8 муксу­нов сырых и по 8 муксуновых юхал на нарту (вместо них можно варить мелкую, сырую и сушеную рыбу и кости, и вообще для откормки употреблять такой корм, который в дорогах не годится). Самым лучшим дорожным кормом для собак почитают поздовешанные сельди, по 10 на собаку, но по причине тяжести этой полусырой рыбы и неудобства запасаться ею на долгое время, употребляли мы муксуновых самых крупных юхал по одной, с четырьмя или тремя сельдями на собаку. Во время зимних поездок нельзя кормить собак сухим кормом, лучше давать им сырую мерзлую рыбу, которую необходимо оттаять у огня или раз­рубить на мелкие кусочки, а весной, когда наступит тепло, можно кормить их одним сухим кормом. По хорошей дороге вдоль берега, без брода, переезжали мы в день сначала по 40 верст, а, возвращаясь домой, в последние 20 дней поездки, от 60 до 100 верст. В холодное время дают собакам каждые двое или трое суток день роздыха; в теплое время можно ехать без отдыха неделю, а при окончании пути и более. Вообще делать роздыхи надобно, соображаясь с силою собак и продолжительностью времени, какое должно еще пробыть в пути. Всего важнее беречь собак, вначале и на возвратном пути, а возвращаясь, можно временем и кормом быть бережливее. За возчиками надобно присматривать, чтобы они не гнали собак, а особенно в задних нартах, и лучше позволить им отставать от передней нарты и приезжать на поберд позднее, нежели понуждать собак. Когда собаки уже хорошо объезжены, то ездят на них по часу и по полтора часа, а в теплое время по три часа и более без отдыха и бердуют только от 10 до 20 ми­нут. Не должно кормить собак тотчас по приезде на ночлег, а надобно дать им сперва около 2 или 3 часов пролежать, а когда собаки от дороги уже изнурены, то кормить их не только тотчас по приезде на места, но если корма довольно, то надобно давать даже понемногу и на побердах. Здесь кстати припомнить, что таких собак, которые перекусывают на ночлегах свары свои, надобно выпрягать из алыка и привязывать к палке, которая ошейником надевается на собаку, и должно запрещать возчикам завязывать рыло собаке, что они по лености часто делают, вместо выпряжки из алыка.

В продолжительных проездах, а особенно по насту, собаки подбивают себе ноги, т. е. щетки у них стираются, из ног течет кровь и от опухоли чувствуют они такую боль, что не только не могут тянуть в нарте, но и бегают с трудом: такие подбитые собаки иногда и в месяц не поправляются, а потому, хотя и были бы они жирны и в силе, но служить не могут. Всего более опасаются такого состоя­ния собак, и всеми мерами надобно стараться предохранить их от подбивки ног. Сначала, когда немного крови оказывается на следу собаки, надобно мазать им щетки крепким спиртом и надевать на больную ногу род торбаса, а всего лучше принудить собаку стоять долго или бегать по сырому морскому рассолу в теплое время. Когда собака надорвется, то пускают ей кровь из хвоста или из уха.

 

СЧИСЛЕНИЕ ПУТИ

По ровной дороге и особенно вдоль берега, сле­дуя от одного приметного места к другому, не трудно замечать курсы довольно верно, если передовая собака приучена бежать прямо: надобно только запелен­говать предмет, на который едете, или тот, который находится позади, на линии курса. В торосах надобно иметь особый навык примечать общее направление курса, извивающегося между льдинами, и с неопытным в деле возчиком весьма легко запутаться и поворотить на юг, полагая, что едешь к северу. Тень и заструги снежные дают некоторое средство к примечанию извилин во время езды, а ком­пасом должно поверять курс на побердах.

Расстояния пути измеряли мы замечанием времени езды и скоростью бега собак, которую для своей нарты различал я шестью нумерами, испытавши заблаговре­менно меру скорости их верстами в час времени. Испытания сделаны мною над моей нартой, которая почиталась лучшею по Колыме, так что различные скорости ее не могли быть приписаны равно и другой нарте, почему для каждой должно делать особое испытание. Когда собаки услышат дух олений или других зверей, то выбегают по 15 и боле верст в час, но такой бег не определен нами точно.

О СРЕДСТВАХ ДОСТИЖЕНИЯ ПОЛЮСА*

 

Ледяные массы, покрывающие по­лярные воды необозримыми полями, высокими холмами и малыми островками, подвергают плавателей на тех морях беспрерывным опасностям и борьбе с этими подвижными скалами. Бороться со стихиями, одолевать препятствия, сдружаться с опасностями — все это так свойственно моряку, что ему иногда даже скучно без них. Продолжительность однообразного, спокойного плавания пассатами возбуждает в моряке желание перемены; он встречает налет шквала с радостью, приветствует бурю в затропических морях не без некоторого удовольствия и, уверенный в своем искусстве, в ловкости неутомимых и опытных матросов сво­их, в крепости корабля и благонадежности всего вооружения, он не страшится грозных сил, так часто испытующих его терпение и хладнокровие. При таком направлении духа моряков неудивительно, что ледовитые моря издавна про­должают привлекать мореходцев всех наций, а в особенности той, которая имеет неоспоримое право считаться по преимуществу морскою.

Не говоря о весьма значительном числе китоловов, производящих промыслы свои среди льдов в высших широтах Атлантического океана и частей его, Англия отправила 58 отдельных экспедиций для отыскания свободного прохода в юж­ный океан, кратчайшим путем, на северо-запад и северо-восток, невзирая на то, что с Джона Кабота (в 1497 году) и до Джоржа Бака (в 1836 году) ни одна из тех экспедиций не имела полного успеха.

Однако во всех этих предприятиях имелась в виду одна общая цель, не вы­ражавшаяся в инструкциях; эта цель более или менее была достигаема в каждой новой попытке и заключалась в том, чтобы питать дух предприимчивости и на­циональной благородной гордости стяжанием лавров бескорыстными подвигами на пользу наук, торговли и мореходного искусства — залогов могущества и славы каждой морской нации.

Когда почти через три с половиной столетия кабинетные ученые и сами моряки убедились в невероятности существования северо-западного и северо-восточного удобного для торговли прохода, тогда видимою целью для новых предприятий по­служила невидимая точка земли — северный полюс. Экспедиция под начальством

* Доклад контр-адмирала Ф. П. Врангеля, прочитанный в годовом собрании Русского географического общества 29 ноября 1846 года. Опубликован в «Записках Русского Геогра­фического общества», книжка II, СПб., 1847.

капитана Букана и четвертое путешествие неутомимого Парри были предпри­няты именно для достижения полюса. Мысль эта, поддерживаемая знаменитым Барроу, ныне вновь возбуждена в Англии и подала повод к размену различных по этому предмету мнений между моряками и учеными.

Капитан сир Вильям Эдуард Парри в письме от 25 ноября 1845 года к сиру Джону Барроу предлагает в кратком очерке новый план для экспедиции, следуя которому, она, по мнению его, не встретила бы затруднений, остановивших самого Парри в широте 82°45', или около 2° севернее крайней оконечности Шпицбергена, бывшей пунктом отшествия полярного отряда. Признавая главнейшими причинами неуда­чи этой попытки, не имеющей себе равной в преодолении трудностей, во-первых, разломанное, шероховатое и рыхлое состояние льда и покрывавшего его снега и, во-вторых, движение всей ледяной массы по южному направлению, капитан Парри предлагает, для избежания этих неблагоприятных обстоятельств, экспедиционному судну оставаться на зимовку на севернейшем пункте Шпицбергена, а отряду, на­значенному собственно для совершения путешествия к полюсу, отправиться с судна в течение апреля. В ста милях по меридиану на север сделать заблаговременную складку провизии так, чтобы отряд с начала пути не имел надобности обременять себя слишком тяжелым багажом, а ко времени возврата, долженствующего после­довать, по расчету Парри, в течение мая, навстречу отряду послать также провизии 100 миль далее от места зимовки судна. Капитан Парри основывает надежду успеха на том мнении, что в апреле и мае отряд мог бы подвигаться по 30-ти миль в сутки, по неподвижной, твердой, не разъеденной щелями и полыньями поверхности льда. Он также находит полезным снабдить экспедицию оленями.

Затрудняясь согласовать эти мысли капитана Парри с моими понятиями о льдах и обстоятельствах, обусловливающих успешное по ним путешествие, я прошу вас, милостивые государи, позволить мне высказать мои недоумения и предложить вам мои мысли по этому предмету.

В путешествиях, совершенных по Сибирскому Ледовитому морю с двух пун­ктов отшествия, отстоящих одно от другого по направлению параллели более чем на 1050 верст, именно с устьев рек Лены и Колымы, в 1821, 1822 и 1823 годах, с ис­хода февраля по начало мая (ст. ст.), состояние льда оказывалось вовсе не таковым, какое пред­полагает найти капитан Парри к северу от Шпицбергена в тече­ние апреля и мая (нов. ст.). Лей­тенант (ныне контр-адмирал) Анжу был остановлен тонким и взломанным, по многим на­правлениям движущимся льдом: В 1821 г., апреля 5-го (ст. ст.) в 20-ти итальянских милях от ближайшего берега к N от Ко­тельного острова.

В 1822 г., марта 22-го (ст. ст.) в 22-х итальянских милях от ближайшего берега к N от Ко­тельного острова.

В 1822 г., апреля 14-го (ст. ст.) в 60-ти итальянских милях от ближайшего берега к О от Но­вой Сибири

В 1823 г., февраля 28-го (ст. ст.) в 59- ти итальянских милях от ближайшего берега к N от островов устья р. Лены.

Экспедиция, действовавшая с устья реки Колымы, встречала те же пре­пятствия:

В 1821 г., апреля 3-го, в 120-ти ита­льянских милях к N от ближайшего берега материка,

В 1822 г., апреля 12-го, в 160-ти ита­льянских милях к N от ближайшего берега материка.

В 1823 г., марта 23-го, в 90-ти ита­льянских милях к N от ближайшего берега материка, а марта 27-го разъеди­нившиеся от широких полыней льдины носились свободно по ветру и угрожали путешественникам гибелью.

Основываясь на этих фактах, собран­ных в течение трех лет на таком море, которого глубина не превышала 22-е са­жени и которое, так сказать, замкнуто с юга протяжением Сибири, ограждаю­щим его от действия ветра и волн на 180° компаса, тогда как море, по меридиану Шпицбергена, имеет весьма значитель­ную глубину и открыто влиянию волн со всего Атлантического океана, я не могу разделить надежды капитана Парри на­счет удобств ледяной поверхности для успешного по ней следования на север в течение апреля и мая. Рассчитываемые капитаном Парри ежедневные пере­ходы в 30 миль заставляют думать, что путешествие на север, по мнению его, должно совершиться не пешком, а по со­вету снабдить экспедицию оленями заключить должно, что капитан Ларри надеется доставить ей нужную быстроту пособием оленей. Если эта догадка пра­вильна, то я должен заметить, что олени для езды по шероховатым глыбам льдов весьма не способны, а для тяги сколько- нибудь тяжелых вещей слабосильны.

Сэр Джон Барроу в последнем своем сочинении «Voyages of discovery and research within the arctic regions» London, 1846 г., сообщая вышеупомянутое пись­мо капитана Парри, также не одобряет предложенного им плана и находит более надежды успеть в предприятии, совершая его на небольших парусных

судах, с вспомогательным архимедовым винтом и паровой машиной, по при­меру судов «Эребуса» и «Террора», и направляя поиски на север по меридиану северной оконечности Шпицбергена. Другими словами, Барроу предлагает по­вторение прежних попыток, несмотря на их неудачи, ожидая успеха от более благоприятного случая.

Но здесь представляется вопрос: не имеется ли в виду других средств и путей для достижения полюса, не испытанных доселе и не имеющих тех различных не­удобств, которые встречены были на мореходном пути, на единственном в своем роде пешеходно-морском пути капитана Парри и, наконец, в поездках по льду на север от Сибирских берегов?

Эти последние поездки совершаемы были в нартах, запряженных собаками. Экспедиция с устья реки Колымы проехала таким образом в 1823 году, с 26-го фев­раля по 10-е мая, 2300 верст, из которых большая часть — вдоль берегов до острова Колючина, виденного Куком в плавании к северо-западу от Берингова пролива. Езда по льду вдоль берегов была вообще весьма успешна; с удалением же от них в море затруднения и преграды возрастали. Если бы берег Сибири направлял­ся по меридиану, то Колымская экспедиция проехала бы 11° по широте в одну сторону и столько же обратно. Стало быть, если бы пункт отшествия находился в 79° широты, то экспедиция могла бы достигнуть полюса и возвратиться обратно.

Крайний предел протяжения Гренландии на север остается неисследованным; общее меридиональное направление ее гор и берегов допускает предположение, что, не покидая их, можно приблизиться к полюсу более, нежели с другой какой- либо стороны, и даже достигнуть самого полюса. Севернейший пункт Гренландии, виденный капитаном Россом, Smiths Sound, лежит в широте 77°55', а на острове Wolstenhome, в широте 76°29', находится селение эскимосов.

Принимая все это во внимание, мое мнение заключается в следующем плане: экспедиционному судну зимовать близ селения эскимосов около широты 77° у западного берега Гренландии; туда же должны быть доставлены, на особом транспорте, 10 нарт с собаками, при ловких, смелых проводниках*, таких имен­но, какие находились в распоряжении Сибирских экспедиций; также провизия и корм в достаточном запасе. По замерзании вод осенью экспедиция должна начать рекогносцировки на север, переходя в Smith’s Sound, а оттуда далее на се­вер, стараясь приискать в широте 79°, на берегу Гренландии или в долине между горами, удобное место для складки части запасов. В феврале экспедиция может передвинуться на это место; а к началу марта основать другую складку запасов еще на 2° севернее. От этого последнего пункта полярный отряд экспедиции может от­правиться окончательно, в течение марта, по льду, не покидая берегов, или следуя по ложбинам гор или по хребтам их, смотря по удобствам для самой езды, держась по возможности меридионального направления и сокращая расстояния прямыми переездами поперек бухт, заливов и проливов. Часть людей, собак и запасов должны ожидать возвращения отряда у последней складки. Отряду оставалось бы, таким образом, проехать до полюса и обратно около 1800 верст по прямому направлению или с изгибами не более 2300 верст, а это возможно на хорошо устроенных нартах с выезженными собаками и исправными проводниками.

Если бы самый северный предел сплошного берега Гренландии, или архипелага Гренландских островов, оказался в расстоянии слишком большом от полюса и до­стижение его невозможным, то экспедиция могла бы совершить опись этой страны, никем еще не исследованной, и тем принести важную услугу общей географии.

* Успех подобного предприятия зависеть будет от свойства собак, опытности и смело­сти проводников и устройства нарт. На собаках эскимосских, или чукотских, непривычных к дальним и продолжительным переездам, в их санках и с проводниками столь неповорот­ливыми и не смелыми, как эскимосы и чукчи, — экспедиция недалеко уйдет.

Д. Г Янневецкий.

У СТЕН НЕДВИЖНОГО КИТАЯ

В 1900 г. молодой российский корреспондент Дмитрий Янчевецкий отправился в Китай, чтобы своими глазами увидеть экзотическую страну и описать великое восстание, потрясшее Поднебесную империю. Записи, сделанные им во время этого опасного путешествия, легли в основу потрясающе достоверной, уникальной книги о столкновении средневекового и нового Китая, историческом моменте, ставшем отправной точкой удивительных преобразований древней страны.

Последующие события начала XX века: возрождение поверженного, разрушенного и разделенного Китая описаны Александром Верещагиным в приложении к изданию. Автор увидел зарождающееся величие этой страны и впервые в европейской истории предсказал ее будущее могущество. В оформлении книги использованы редкие иллю­страции и фотографии очевидцев описываемых событий.

Я. М. Пржевальский.

ПУТЕШЕСТВИЯ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ АЗИЮ В издании представлены избранные страницы дневников выдающегося русского путе­шественника Н. М. Пржевальского, увлекательный рассказ об экспедициях в Уссурийский край, Монголию, Китай, пустыню Гоби и Тибет. Заповедная уссурийская тайга, голые монгольские степи, диковинные ландшафты Китая, опасные горные тропы ламаистского Тибета, иссушающая жара пустынь Гоби и Такла-Макан — все это Пржевальский про­шел — и не раз, чтобы крепче связать с Россией ее собственные дальневосточные окраи­ны. Благодаря его неутомимым усилиям Монголия, Китай и Тибет стали ближе России. Это богато иллюстрированное издание повествует о приключениях и экстремальных происшествиях, подстерегающих путешественников в диких экзотических уголках Земли.

Г. Ц. Цыбиков.

БУДДИСТ-ПАЛОМНИК У СВЯТЫНЬ ТИБЕТА Путешественник, этнограф, востоковед, буддолог, государственный и общественный деятель Российской империи, СССР и Монголии, переводчик, профессор ряда универси­тетов Гомбожаб Цыбиков прославился как автор уникального издания «Буддист-паломник у святынь Тибета», в котором описал свою экспедицию 1899—1902 гг. Цыбиков провел в Тибете и его столице Лхасе 888 дней, удостоился аудиенции Далай-Ламы XIII и сделал в 1905 году первые в мире фотографии Тибета, которые были опубликованы в журнале National Geographic, прославив малоизвестное тогда издание на весь мир. В оформлении книги использовано свыше 350 уникальных цветных и черно-белых рисунков, картин, карт и фотографий, которые помогают воссоздать неповторимый колорит Тибета во всей его тогда еще неведомой миру первозданной красоте.

П. П. Семенов-Тян-Шанский.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ТЯНЬ-ШАНЬ

«Путешествие в Тянь-Шань» — увлекательно, популярно и с юмором написанные воспоминания великого русского путешественника, ученого и общественного деятеля Петра Петровича Семенова-Тян-Шанского о его выдающемся научном подвиге — экс­педиции 1856—1857 гг. в абсолютно неизвестную до того науке высокогорную страну на стыке Центральной Азии и Китая. Книга изобилует живыми подробностями об уникальной природе региона, о внешнем виде, быте и нравах населения, о встречах с замечательными людьми, в том числе и со старыми друзьями (среди прочих — с от­бывавшим ссылку в Семипалатинске Ф. М. Достоевским, с которым автор был знаком по кружку Петрашевского). В оформлении книги использованы редкие картины, рисунки и старинные фотографии.

ВЕЛИКИЕ РУССКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

В. М. Головкин. ЗАПИСКИ КАПИТАНА ФЛОТА

В плеяде российских мореплавателей Василий Михайлович Головнин занимает особое место. Вице-адмирал, член-корреспондент Петербургской Академии наук, он внес значительный вклад во все области военно-морского дела, известен как талант­ливый ученый и писатель, воспитал целую плеяду отважных русских мореплавателей. Всегда вопреки обстоятельствам и судьбе — такой была жизнь Головнина и таким стало его кругосветное путешествие на шлюпе «Диана». Уникальный материал о не­ведомой тогда стране Японии и ее народе плюс блестящий литературный талант — не­удивительно, что книга Головнина «В плену у японцев» получила массу восторженных отзывов и была переведена на многие европейские языки.

«Открытие Антарктиды» — это подробный путевой дневник, который вел выда­ющийся российский флотоводец Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен во время своего знаменитого кругосветного плавания (1819—1821). За эти годы два российских шлю­па — «Восток» и «Мирный» — исследовали Антарктиду, последнюю неоткрытую до того часть света, континент-загадку, в самом существовании которого многие сомневались. Книга Ф. Ф. Беллинсгаузена увлекает не только изобилием ярких подробностей, но и самой личностью автора. Беллинсгаузен живо отзывается на все случившееся в чуже­земных портах и в открытом море, выразительно характеризует участников экспедиции. Десятки цветных и более трех сотен старинных черно-белых картин и рисунков по­зволяют буквально заглянуть в прошлое, увидеть экспедицию глазами ее участников.

Совершивший три кругосветных путешествия выдающийся российский море­плаватель, почетный член Петербургской Академии наук, правитель русских посе­лений в Америке, морской министр, один из учредителей Русского Императорского географического общества адмирал Фердинанд Петрович Врангель прожил полную невероятных приключений жизнь. Заслуги его перед российской наукой необозримы. Совершивший три кругосветных путешествия знаменитый мореплаватель и поляр­ный исследователь написал книгу, полную прекрасных описаний природных богатств Сибири, быта и нравов населявших ее народов, пережитых в экспедициях опасностей и испытаний. Читатели во всем мире уже 170 лет со жгучим интересом изучают его «Путешествие по Сибири и Ледовитому морю», которое — уникальный случай — в иностранных переводах начало выходить еще до первого отечественного издания.

Адмирал Степан Осипович Макаров — единственный из русских флотовсущев, которому довелось послужить на всех четырех флотах империи: Балтийском, Черно­морском, Тихоокеанском и Северном. Макаров снискал глубочайшее уважение и пре­данную любовь не только моряков, но и всех, с кем сводила его судьба, — от святого праведного Иоанна Кронштадтского до легендарного освободителя Балкан генерала Скобелева, с которым они побратались, обменявшись Георгиевскими крестами. В книге «“Ермак” во льдах» выдающийся русский флотоводец, неутомимый мореплава­тель, крупный ученый-океанограф, талантливый изобретатель и незаурядный писатель рассказывает о своем любимом детище — первом в мире ледоколе арктического класса. Сотни старинных фотографий, рисунков, карт и схем позволяют увидеть все то, & чем пишет автор. Книгу дополняют другие публикации адмирала, обогащая представление о личности автора и широте его интересов.

Ф. Ф. Беллинсгаузен. ОТКРЫТИЕ АНТАРКТИДЫ

Ф. П. Врангель.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СИБИРИ И ЛЕДОВИТОМУ МОРЮ

С. О. Макаров. «ЕРМАК» ВО ЛЬДАХ

Серия

ВЕЛИКИЕ РУССКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

Н. Н. Миклухо-Маклай. ПУТЕШЕСТВИЯ НА БЕРЕГ МАКЛАЯ

Знаменитый русский путешественник и этнограф Николай Николаевич Ми­клухо-Маклай открыл цивилизованному миру уникальную природу Новой Гвинеи и экзотическую культуру населявших ее аборигенов. В своих дневниках он рассказал о жизни и приключениях среди диких племен Берега Маклая (названного так еще при его жизни)» загадочной «Папуазии». В том избранных произведений выдающегося русского этнографа вошли дневниковые записи и статьи, в которых рассказывается о посещениях Новой Гвинеи в 70-х годах XIX века, о жизни среди аборигенов, об из­учении природы и населения этого района Меланезии.

Книга «Фрегат “Паллада”» Ивана Александровича Гончарова — явление в своем роде уникальное. Ни один из классиков русской литературы, ни до ни после Гонча­рова, не участвовал в подобном путешествии. 160 лет назад снялся с якоря и покинул Кронштадтский рейд фрегат «Паллада». Судьбе было угодно, чтобы на этом корабле в одно из самых выдающихся путешествий отправился замечательный мастер слова И. А. Гончаров. Два с половиной года, тысячи километров по суше и по морю двига­лась ответственная дипломатическая миссия через Британию, Мадейру, Атлантику, Южную Африку, Индонезию, Сингапур, Японию, Китай, Филиппины. Иван Гончаров осознавал свой долг перед читателями: уже через два месяца после возвращения по­явились первые очерки об экспедиции, а через два года вышло в свет первое полное издание «Фрегата “Паллада”», которое выдержало множество переизданий и сегодня представлено читателю в подарочном иллюстрированном издании.

Во все времена люди стремились к открытию новых земель в разных уголках Земли. Но была одна чудесная страна, куда неудержимо влекло всякого деятельного европей­ца — Индия. В 1466 году русский купец Афанасий Никитин отправился на Кавказ. Но один его корабль был захвачен разбойниками, другой потопила буря. Чтобы рас­считаться с долгами, Никитин пошел в Персию, а оттуда — в Индию. В путешествиях по этой сказачной стране Афанасий провел три удивительных года, полных встреч с невиданными на Руси диковинками. С тех пор прошло более 500 лет, но и сегодня книга Никитина открывает двери в неведомые миры древней экзотической Индии и загадочной русской души. В приложениях даны интереснейшие рассказы о стран­ствиях, совершенных в разные годы (до и после Никитина) в те же районы Индии и сопредельных стран. Благодаря этому предлагаемая читателю книга отличается по­разительной фактической насыщенностью и разнообразием материала.

Записки выдающегося российского мореплавателя Ивана Федоровича Крузенштер­на — увлекательный и подробный рассказ о первой русской кругосветной экспедиции, о том, как Россия налаживала связи с тогда еще российскими Аляской и Калифорнией. Во время плавания «Надежды» и «Невы» был собран такой огромный астрономический, географический и этнографический материал, что он не до конца изучен еще и сегодня. Особенно любопытны описания быта и нравов аборигенов и рассказы о Камчатке и Японии. Крузенштерн и Лисянский произвели на жителей Страны восходящего солнца такое впечатление, что стали персонажами классических японских гравюр.

Я. А. Гончаров.

ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»:

ПУТЕВОЙ ДНЕВНИК КРУГОСВЕТНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ

А. Никитин.

ХОЖДЕНИЕ ЗА ТРИ МОРЯ:

С приложением описания путешествий других купцов и промышленных людей в Средние века

И. Ф. Крузенштерн.

ПЕРВОЕ РОССИЙСКОЕ ПЛАВАНИЕ ВОКРУГ СВЕТА

Серия

ВЕЛИКИЕ РУССКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

В, Й. Беринг. КАМЧАТСКИЕ ЭКСПЕДИЦИИ

Именем знаменитого русского мореплавателя, капитан-командора Витуса Йонас- сена Беринга (1681 — 1741) названы пролив, море, архипелаг и остров. В книге со* браны документы и отчеты участников Первой (1725 — 1730) и Второй (1734 — 1742) Камчатских экспедиций, подробно рассказывающие о ходе исследований в сложных, подчас смертельно опасных условиях походов в малоизведанных районах Сибири и Дальнего Востока. В уникальное издание, кроме документов экспедиций и сочинений их участников: Свена Вакселя, Г. Миллера и С. П. Крашенинникова, вошли также обзорные труды историка российского флота и морских географических открытий В. Н. Берха и немецкого географа Ф. Гельвальда. Дополняющий повествование визуаль­ный ряд, представленный сотнями карт, черно-белых и цветных старинных картин и рисунков, позволит, читая о событиях, живо представить себе обстановку, в которой они происходили.

Геолог, палеонтолог, педагог и писатель-фантаст — автор знаменитого романа «Земля Санникова», надворный советник и Герой Социалистического Труда, академик Академии Наук СССР, ученик знаменитых русских исследователей И. Мушкетова и Г. Потанина, Владимир Афанасьевич Обручев (1863 — 1956) за свою долгую жизнь написал более 3800 научных и художественных трудов.

Книга раскрывает увлекательный и неповторимый мир исследований и открытий, совершенных автором в 1888 — 1936 гг. в Центральной Азии и Китае, а также в его захватывающих путешествиях по Сибири. Сотни цветных и черно-белых иллюстра­ций и фотографий, многие из которых сделаны самим автором, чье прославленное имя носят минерал обручевит, оазис в Антарктиде, улицы, библиотеки и научные учреждения в разных городах нашей страны, помогут зримо воссоздать картины этих уникальных экспедиций.

«Описание земли Камчатки» Степана Петровича Крашенинникова — первая рус­ская научная монография, которая почти немедленно после выхода из печати была переведена на главные европейские языки: французский, английский, немецкий, голландский — и вызвала огромный интерес как ученых, так и читающей публики. На то, чтобы этот эпохальный труд увидел свет, его автор положил жизнь: отправив­шись из Санкт-Петербурга в научную экспедицию юным студентом, Крашенинников вернулся в столицу только через десять лет — и еще двенадцать, до самой смерти, го­товил книгу к изданию. Здесь собраны захватывающие, невероятные, но тем не менее абсолютно достоверные описания всего, что встретил и изучил во время путешествия Крашенинников: от гигантских грав и горячих гейзеров Камчатки до жизни и языка камчадалов.

В. А. Обручев.

ОТ КЯХТЫ ДО КУЛЬДЖИ. ПУТЕШЕСТВИЕ В ЦЕНТРАЛЬНУЮ АЗИЮ И КИТАЙ. МОИ ПУТЕШЕСТВИЯ ПО СИБИРИ

С. Л. Крашенинников.

ОПИСАНИЕ ЗЕМЛИ КАМЧАТКИ

Научно-популярное издание ВЕЛИКИЕ РУССКИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ

ВРАНГЕЛЬ Фердинанд Петрович ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СИБИРИ И ЛЕДОВИТОМУ МОРЮ

Директор редакции £ Капьёв Ответственный редактор М. Терёшина Редактор А. Жемерова Младший редактор А. Горбатова удожественные редакторы И. Осипов, С. Правдюк Подбор и ретушь иллюстраций и фото Л. Беззубова Верстка £ Правдюк Корректоры В. Безуглая, Г. Романец

Подписано в печать 29.04.2014. Формат 70 х 108 Vie. Печать офсетная. Бумага офсетная. Уел. печ. л. 40,6 + вкл. Доп. тираж 2220 экз. Заказ 3716.

Отпечатано с готовых файлов заказчика в ОАО «Первая Образцовая типография», филиал «УЛЬЯНОВСКИЙ ДОМ ПЕЧАТИ» 432980, г. Ульяновск, ул. Гончарова, 14